Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю

• Название: В августе жену знать не желаю
• Автор: Акилле Кампаниле
• Жанр: Современная проза

Акилле Кампаниле

---

— Но во вселенной нет трупов, — сказал он. — Существуют только живые. Вот, живые везде появляются и одновременно везде исчезают. Какое грандиозное и изумительное зрелище! Существует только жизнь, которая возобновляется посредством акта любви. И то, что казалось огромным кладбищем, — это, на самом деле, фестиваль. И вообще мир слишком весел, беззаботен и восторжен, чтоб быть кладбищем. Смотрите, как все смеется вокруг! Одни смеются, другие танцуют, третьи шутят, четвертые бегают, пятые летают, и все ощущают верховенство жизни. И кого волнует тайна? Во вселенной она волнует только человечество; в человечестве только мужчин, среди мужчин лишь их ничтожную часть. Быть может, пока мы говорим, это волнует только нас двоих. А все остальные думают о жизни. Думайте о жизни. Думайте о звенящем и радостном море и радуйтесь, потому что мы его не покинем. Думайте о полях, просыпающихся на рассвете полными жизни…

Двери зала распахнулись, оркестр заиграл чарльстон, и начались танцы.

Также и в Раю в тот день был большой праздник. Отмечали переход Бьянки Марии из чина Дорогой Усопшей в более высокий разряд, каковым является чин Покойницы; при том присутствовали представители трех иерархий: Дорогих Усопших, Покойников и Давно Оставивших Этот Мир, которым надлежат титулы, соответственно, Бедный, Добрая душа и Почивший. Церемония прошла быстро и просто. После чего новоявленная Покойница с легкой улыбкой стала принимать поздравления.

— Молодчина! — говорили ей. — Быстро вы управились!

— Если и дальше пойдет так же живо, скоро мы увидим вас в высшем чине Давно Оставивших Этот Мир.

Потом все вернулись на свои места в ожидании новых поступлений из мира, а Ангелы сыграли концерт в честь ново-Избранной.

Однако Наполеон был вне себя от ярости. Он ходил взад-вперед на зеленой эмали полянки, предназначенной для знаменитостей, и делился своим негодованием с Юлием Цезарем, своим большим другом.

— Эти студентки, — говорил он, — что по утрам проносятся по улицам мира, зажав учебники под мышкой, и учат греческий, историю, жития средневековых святых, и даже древности этрусков и пеласгов, — может, они и хорошенькие, но по виду не скажешь, что они это сознают, либо им на это наплевать; они много времени занимаются только делами прошлого; кажется, что древний камень или выцветший кусок ткани значит для них все, и они знать ничего не желают, кроме дат; их главные помыслы направлены на Средние века; они много спорят об умерших много веков назад людях, которые больше никому не интересны; они знают форму всех арок и говорят о них в семье; по много лет они трут туфли на мозаичных полах и не пропускают ни одной колонны; от их глаз не укроется ни одна капитель. Но это все одно притворство. Эти девушки хотят только выйти замуж. Когда же, наконец, они оказываются замужем, все капители забыты; что касается прошлого, на нем ставят крест, даты, какими бы спорными они ни были, скоро теряют всякое значение; главные события тускнеют, забываются мемуары, и, как по молчаливому уговору, о неправильных глаголах больше не говорится ни слова. Их место занимают ошеломляющие блюда из спагетти, бифштексы и малыши. А тем временем великие фигуры прошлого остаются в одиночестве и забвении, мучительно переживая предательство студенток, которые предпочли им своих современников, не имеющих никакого исторического значения, фигур ничтожнейших в перспективе веков.

— И которые ради счетов из лавок бросают латинские надписи, — добавил Юлий Цезарь.

Маленький Балилла, который проходил в тот момент неподалеку, звонко расхохотался.

— Ха-ха, — заливался он, — латинские надписи!

— Чего так смеется этот щенок? — спросил Юлий Цезарь, злобно глядя на Балиллу.

— Да так, — ответил Балилла. — Мне иногда забавно смотреть на то, что происходит в мире.

— Нехорошо, — заметил Тит Ливий, — совать нос в чужие дела.

— Ой, кто бы говорил! — возразил Балилла. — А сам в жизни только и делал, что занимался чужими делами. — И продолжил: — И таким образом я сделал одно открытие. Время от времени случается, что какой-либо компании на прогулке попадается латинская надпись; и если в компании есть кто-нибудь, кто учил латынь, его просят перевести. Тогда латинист быстро пробегает глазами надпись и, дойдя до конца, говорит: «А, ну да, ну да; это может быть зов о помощи, а, может, и предположение; но, вполне возможно, что и проклятие, либо ругательство». Потом начинает переводить. Однако переведя несколько строк, останавливается и начинает сызнова, чтобы остановиться на том же самом месте. И наконец говорит: «В эту надпись, по-видимому, вкралась ошибка». В общем, по странному совпадению все, кто читает латинские надписи, находят, что там ошибка. Я подозреваю, что латиняне не знали латыни.

— Ах ты маленький негодяй! — закричал Цицерон, стараясь схватить бессмертного шалуна, который пустился наутек.

— Детей нельзя допускать в бессмертие, — проворчал с досадой Мафусаил. — И чего такого особенного совершил этот сопляк? Запустил камнем и стал бессмертным, как мы, которым пришлось столько попотеть.

Ангелочки хором смеялись.

Во второй половине дня молодожены и гости перешли в стеклянный зал с красивым обзором, поскольку разразился ливень. Дождь поливал опустевший Неаполь три часа, гремел гром, пускала стрелы молния. Вода стекала ручьями по обрывистым переулкам и хлестала по широким пустынным улицам с неслыханной яростью. Потом дождь перестал, и со ста тысяч балкончиков и развешенного на солнце белья стали стекать капли. Небо приобрело ту металлическую яркость, какая бывает после дождя в предзакатный час. Крыши сияют, а внизу темно. Воздух становится зрим и осязаем.

В узком переулке, как улитки после дождя, появились пять или шесть слепых музыкантов — со скрипками, гармоникой, виолончелями и контрабасом и, загородив проход, соорудили симфонию, пока косой солнечный луч спускался сверху, пронзая нищету: от звуков, от солнечного луча, переулок с тысячью балкончиков, вазами с базиликом, иконами и развешенным бельем предстал, пожалуй, в своем истинном свете — как вдохновитель роскошного искусства барокко, отец гигантских мраморных ангелов и камерной музыки.

Среди разорванных облаков появляется солнечный луч, как вестник надежды, обещание спокойного заката.

Это заходящее солнце, неожиданное и внезапное, после грозы, застало наших друзей в молчании. Бедняжки, они уже не знают, что им делать, потому что роман окончен.

Итак, читатели, войдемте в зал, чтобы рассмотреть их поодиночке: в первый и последний раз.

Автор хочет оказать вам любезность. Вы увидите их на мгновение такими, какие они есть в жизни, теперь, когда они стали для нас чужими. О, не ждите чего-нибудь особенного, вы увидите их лишь мельком, среди безликой толпы, когда они ничего не будут делать; к еще большему сожалению, вам придется удовольствоваться наблюдением их со спины, потому что они смотрят на закат. Хотя кто сказал, что важно только лицо?

Спины тоже имеют свое значение, и немалое, по сравнению с лицом, как имеют значение ноги по сравнению с руками.

Руки — странные маленькие самостоятельные животные, которые живут в соединении с нашим телом. Часто они устраиваются в наших карманах. Иногда наведываются в чужие. У них свой ограниченный ум и своя выразительность.

Они веселы или печальны, ласковы или холодны, робки или полны угрозы, наглы или неловки; они говорят «прощай», беседуют, падают духом и удивляются. Они, бывает, и лгут.

Они многое умеют из того, чего не умеем мы (завязывают шнурки, галстук, застегивают пуговицы и так далее). Поэтому их справедливо очень ценят: в наших поступках они играют большую роль, роль первостепенных персонажей и занимают лучшие места.

Но и у ног есть свои достоинства: кроме спорта и танцев, они применяются в любви (касание под столом), в гневе (пинки), в опасности (бегство), в нетерпении (топанье), в условностях гражданского быта (Автор вспоминает одну старуху, которая часто говорила неуместные фразы, когда за столом сидели гости; зять давал ей легкого пинка под столом, а старуха вопила: «Чего ты меня пинаешь? Я сказала что-то непотребное?») И, наконец, ноги являются скромными героями дороги. И все же — какая разница с руками! Будучи поставленными на тяжелую работу, они всегда находятся в подчиненном положении, с ними обращаются хуже, чем с рабами. При встрече руки пожимают, они участвуют в разговоре, в то время как ноги стоят на мостовой, чужие даже друг другу, в ожидании окончания разговора. Когда идет дождь, они шлепают по лужам, зажатые в заляпанные грязью туфли. Когда мы обедаем, и руки лежат на салфетке, залитые светом, среди сверкающих предметов, ноги, как собаки, остаются под столом. Когда мы играем на фортепиано, все хвалят руки, но никто не скажет доброго слова в адрес невидимой и умной работы ног. Даже когда вечером мы ложимся спать, ноги лежат в изножье.