Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

• Название: Повести и Рассказы (сборник)
• Автор: Владимир Покровский
• Жанр: Научная Фантастика

Рассказы и повести В. Покровского, выпускника Малеевских семинаров и одного из самых ярких представителей так называемой «Четвертой волны», быстро вывели автора в первый эшелон отечественной социальной фантастики. Событиями НФ-литературы 80-х — начала 90-х стали повести «Время Темной Охоты» (1983), где дана неожиданная трактовка темы «про-грессорства», «Танцы мужчин» (1989), «Парикмахерские ребята» (1989–1990). Перу В. Покровского принадлежит и один из самых ярких рассказов того времени — пронзительная антимилитаристская притча «Самая последняя война» (1984). Фантастика В. Покровского выделяется не только отточенностью стиля, но и изрядной смелостью в постановке «проклятых вопросов». Коллеги по цеху окрестили писателя «чемпионом оксюморона, жрецом синтаксической иллюзии».

---

Со своей стороны уверяем читателя, что ни о чем таком мы не думали и ни на что такое не намекали. Мы и сами в недоумении: какой вывод следует из этой истории? Какой-нибудь да следует, это уж непременно.

Скажем, такой: автор не умеет строить свои рассказы. Что ему стоило взять да и сделать Икса предводителем горожан. Трудная это оказалась задача, плохо соединялись они.

Тем более что и сам Икс повел себя на суде странно. Он, в частности, уверял суд, что к покушениям, удачным и неудачным, на «простых» секураторов он никакого отношения не имеет. Ну врет, ну изворачивается, ну трусит просто! Что, мол, все эти покушения — дело рук самих горожан? С больной головы на здоровую переваливает. Потому что, если так, — что ж они восстание не подняли? Что ж не заявили во весь голос протест?

Поэтому автор просит читателя никакой особой морали из рассказа не выводить, а принять просто — как любопытный эпизод из эпохи Введения Вероятностного Контроля.

Нам осталось лишь сообщить, что Икс был осужден к пожизненному заключению, стараниями Живоглота отбыл в другой город, где Контроль к тому времени не был еще введен, но по пути постыдно сбежал из арестантского самолета — из страха якобы мести. Рассказывают, что осел он в какой-то банде, не из тех, которые за деньги преступления совершают, а которые против Введения (убейте, не пойму, в чем между ними принципиальная разница). А Живоглот все еще на секураторской службе. Недавно покинул город. Получил повышение. Старается, наводит порядок. И сейф увез. Иногда горожане вспоминают обоих, но без особого сожаления. До них ли? Иные времена, иные проблемы. И говорят между собой: вот придет еще такой Живоглот, вот мы тогда ему зададим. Мы уже ученые.

ЦВЕТЫ НА ГОЛОВЕ

У Желткова из Владивостока на голове выросли цветы.

Он даже не поверил сначала. Проклюнулись утром по всей лысине такие меленькие росточки светло-зеленого колера. Все подумали, что это у него волосы расти начали, да и он сам так подумал, потому что регулярно ходил в одну частную фирму по выращиванию волос путем возложения медузы. Но на следующий день эти росточки превратились в микроскопические желтенькие цветки с отвратительным запахом.

Желткову это было совсем низачем. У него была невеста с аллергией на любые цветы, он к тому же собирался оставить должность менеджера в своей фирме и перейти на работу в банк, ему уже даже назначили собеседование — ни туда, ни сюда с цветами на голове он явиться никак не мог. Поэтому Желтков сбрил цветы. Бритье было болезненным, а в результате лысина тоже оказалась светло-зеленой. А, проснувшись назавтра, он обнаружил на своей голове новый газон.

Желтков пошел к медузникам с претензиями. Медузники, однако, сказали, что он пришел не по адресу, что цветов они не выращивают, и можете подавать в суд. Тогда Желтков пошел к районному терапевту. Тот чрезвычайно возбудился, заговорил о кандидатской, наконец-то, диссертации и прописал Желткову кучу витаминов, антидепрессантов, а также велел поливать голову корнеукрепляющим препаратом и чем-то против вредителей. Желтков дал терапевту в морду и быстро ушел, пока тот не вызвал милицию.

Вследствие мучительности и бесполезности бритья Желтков купил шляпу. Но пока он покупал шляпу, цветы заметила соседка по лестничной клетке и написала донос в Академию наук. Та, по причине отсутствия собственных научных результатов, отреагировала мгновенно и прислала к Желткову районного терапевта. Терапевт еще раз внимательно оглядел голову, обозвал цветы длинным латинским названием и велел явиться в лабораторию Института цветоводства для проведения опытов. Поскольку Желтков возражал, терапевт дал ему в морду и, хохоча, убежал, пока тот не вызвал милицию. Цветы между тем росли.

Пришел потом к Желткову человек из ДЭЗа, осмотрел, сказал, что цветы какие-то хилые и пообещал прислать чернозема, но не прислал. Вместо этого явились две женщины в оранжевых жилетах, принесли с собой лопату и газонокосилку. Они сразу стали скандалить, требуя показать, где цветник; Желтков дал им сто рублей и они тут же убежали, чтобы не отобрал — недобр был.

С банком все обошлось, хотя при входе в кабинет Желтков был вынужден шляпу снять. Его долго и подробно расспрашивали, потом сказали, чтобы назавтра приходил, но обязательно в галстуке и чтоб ботинки желательно черные, и без шляпы; в графу «Вредные привычки» записали однако: «Цветоводство».

Хуже с невестой. При встрече она поморщилась, а потом расчихалась, хотя шляпу Желтков не снимал. Сказала, чтобы сменил одеколон и в дальнейшем общался с ней только электронно-почтовым способом, но она все еще любит его больше жизни. Желтков еще не видел, чтобы кто-нибудь так не любил жизнь.

Впрочем, оказалось, что все не так уж и плохо, даже и при снятой шляпе к Желткову в банке валом валили клиенты, да и друзья восхищались оригинальностью его прически. Вонь постепенно стала привычной. Желтков стал подолгу вглядываться в зеркало, шляпу купил на два размера больше, а потом и вообще снял — если цветы, так хоть пусть будут нормальные, а не мятые, это уж вообще.

Пришел однажды к Желткову человек лыс, умолял дать ему рецепт выращивания цветов, деньги предлагал огромные, три с половиной тысячи рублей. Желтков расхохотался на это, но рецепт дал, к медузникам послал человека.

Голову стал на всякий случай поливать раз в четыре дня, хотя цветы и так не думали вять. Цветы ему на самом деле не нравились, гнусные какие-то были, вот если бы хризантемы, как-то подумал он. Все стало очень замечательно и тревожно.

А однажды, во время бессонницы, пришло Желткову в голову — а ведь это чудо, что на голове у меня цветы, настоящее чудо, по определению, только почему никто не замечает, что это чудо? И хорошо, что не замечают, ответил он сам себе, ерунда какая-то вместо чуда, цветочки микроскопические, да еще воняют. Вот если бы на сберкнижку кто-нибудь положил мне миллион долларов!

Тут же, с утра, побежал в сберкассу, но миллиона долларов там почему-то не оказалось. Оказалось четырнадцать рублей. Просто безобразие, что за жизнь.

Потом о нем написали в газетах, и это было приятно, но в то же время и обидно — никто не заметил чуда, а просто написали, что вот, мол, есть человек с цветами на голове, и это грозит стать модой нового сезона.

Это и стало модой сезона, люди начали носить парики с цветами, а Желткова из банка уволили, потому что внимание привлекал. К тому же парики не воняли.

Тогда Желтков устроился по знакомству композитором в ипподром, но композиты тоже пахли нехорошо, и Желткову это не нравилось. Пришлось вернуться в банк — вы будете смеяться, но там его даже ждали, что-то там у них разладилось после его увольнения.

Однажды он пришел в некий хоспис, по своим банковским делам, и какой-то старик, умирающий совершенно, вдруг воскликнул: — Смотрите, у этого человека на голове цветы! Это же чудо!

Желтков, убегая, слышал, как старик всхлипывал натужно, только не обратили внимания, кто же примет всерьез всхлипы совершенно умирающего старика?

И тогда Желтков вот что решил, пристально вглядываясь в свое зеркало, повешенное в прихожей: — Лягу.

Владивосток жил по-прежнему, постоянно удивляя публику своими событиями, а рядом с Владивостоком был океан, но даже у океана, такого громадного и величественного, не было цветов на голове, а у Желткова они росли. Вот, ну, скажите, почему именно у Желткова?

Он лег на свой диван, просто роскошный был диван у Желткова, и стал думать про цветы, на голове у него растущие. Он подумал, что он такой единственный на всем свете, и это было приятно. Он даже закрыл глаза, самому себе улыбаясь. Потом сказал вслух: «Все мы единственные на всем свете». И это было так мудро. Потом Желтков сказал: — А пошли вы все к черту! Но некому было идти к черту, никого у Желткова не было к тому времени.

ХОР ТРУБЕЦКОГО

Во Дворец культуры города Ольховцево (это такой крупный центр с населением в 94 тысячи жителей) пришел человек. Он назвался И.О.Глухоуховым и, предъявив подтверждающий документ, сообщил, что является представителем Хора Трубецкого (с ударением на «бе»). Сообщил также, что сам хор находится поблизости и хотел бы выступить сегодня вечером с единственным эксклюзивным концертом на сцене Дворца. — Трубецкого? — переспросил директор Дворца Николай Дмитриевич Посадский, к которому пришел И.О.Глухоухов. — Самого Михаила Трубецкого?

И.О.Глухоухов замялся и добавил только, что они здесь проездом, случайно и всего на один день, но запасные афиши у них с собой есть. Николай Дмитриевич было засомневался — с чего бы это знаменитому на весь мир хору устраивать концерт пусть и в крупном центре, но все-таки не только не областного, но даже и не районного значения. Да и вид у представителя назвать соответствующим было трудно, какой-то помятый был у него вид, а глаза смотрели затравленно. Но тут в дело вступила дама, сопровождающая Глухоухова, крупная, напористая такая, напоминающая видом одну из знаменитых характерных киноактрис советского периода Фаину Георгиевну Раневскую — собственно, за Фаину Георгиевну директор ее и принял.