Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

• Название: Повести и Рассказы (сборник)
• Автор: Владимир Покровский
• Жанр: Научная Фантастика

Рассказы и повести В. Покровского, выпускника Малеевских семинаров и одного из самых ярких представителей так называемой «Четвертой волны», быстро вывели автора в первый эшелон отечественной социальной фантастики. Событиями НФ-литературы 80-х — начала 90-х стали повести «Время Темной Охоты» (1983), где дана неожиданная трактовка темы «про-грессорства», «Танцы мужчин» (1989), «Парикмахерские ребята» (1989–1990). Перу В. Покровского принадлежит и один из самых ярких рассказов того времени — пронзительная антимилитаристская притча «Самая последняя война» (1984). Фантастика В. Покровского выделяется не только отточенностью стиля, но и изрядной смелостью в постановке «проклятых вопросов». Коллеги по цеху окрестили писателя «чемпионом оксюморона, жрецом синтаксической иллюзии».

---

Члены организации ворчали, вспоминая о тех славных временах, когда характер работы был несколько иным, некоторые даже заверяли жен и любовниц, что завтра же положат на стол заявление об уходе; с коллегами, впрочем, обидами не делились. Удивлялись несправедливости: за работу, во много раз более трудную и хлопотную, чем прежние занятия под началом Папы Зануды, секураторам положено жалование прямо-таки нищенское, ни в какое сравнение не идут прежние их доходы. Странно, ох как нелепо и странно устроен мир!

И тем не менее время шло, а организация работала превосходно: к пятнадцатому декабря все та же цифра — 986 — красовалась на небольшом экранчике теперь уже Живоглотова кабинета. Она же красовалась на огромных транспарантах, развешанных по всему городу, и сопровождалась призывом «Горожанин, не преступи!». Скептики — ибо скептики есть везде — были посрамлены, ни один их прогноз не сбылся. Уточним: не сбывался. До восемнадцати часов сорока трех минут пятнадцатого числа. Живоглот в это время заканчивал очередной мозговой штурм.

— Думайте, ребятки! — воспаленно кричал он на своих подчиненных, пытаясь передать им хотя бы частичку своего творческого начала. — Пошевелите мозгами, проявите инициативу. Повторяю вопрос: что вы будете делать, если на ваших глазах группа мерзких насильников и убийц… — Уж сразу и мерзких… — пробурчал кто-то.

— Не перебивай, если не хочешь на сковородку!.. И мерзких убийц! Пытается изнасиловать молоденькую девочку? Думайте, думайте! Малышку… худенькую такую… она плачет… она взывает о помощи… ей страшно, — глаза Живоглота базедово светились. — Крошка этакая… вся в бантиках… симпатюшечка… трусики беленькие… Отвечайте, что вы будете делать? Вот, например, ты… как тебя… майор Пробка, скажи, как поступишь?

— Поближе подойду, — таинственно улыбаясь, сообщил майор Пробка, лохматая громадина с очень слабой и очень смазанной печатью гениальности на челе. — А дальше? — Поздороваюсь. Подохугу, если надо. — Чего подождешь? — Ну, это… известно чего.

— Я спрашиваю, как ты преступление тяжкое предотвращать будешь, дубина?

— Какое ж преступление? — удивился майор Пробка. — Пусть не гуляет по ночам, где не надо… такая красивая.

— Как-кие люди! — развел Живоглот руками. — Вот и поддерживай с ними порядок. Я спрашиваю… — Девятьсот восемьдесят девять, шеф, — перебили его. Живоглот вздрогнул. — Где? — Там… на экране. Сам посмотри.

Живоглот резко обернулся. И увидел, как цифра на экране скакнула и превратилась в девятьсот девяносто.

— Так, — испуганно сказал Живоглот. — Живо. Узнать. Ах, черт. Поехали. Все. Живо!

Вскоре стало известно, что тяжкие произошли в самом центре города, чуть ли не на проспекте Всех Исторических Дат. Выстрелами в упор там были предательски убиты два члена организации, несшие в тот момент секураторскую службу. Убиты без малейшего повода, просто так.

Преступникам удалось скрыться, никто из свидетелей ровным счетом ничего не заметил — такая вот незадача. Они очень хотели помочь следствию, эти свидетели, но ничем помочь не могли.

Тут оказалось, что помимо многих других талантов Живоглоту присущ и талант следователя. Он раскрыл преступление сразу.

— Икс, собака, — убежденно сказал он, даже не ознакомившись толком с показаниями. — Больше некому. Нюхом чую. Ну, найду, ну, сделаю, ну, приму меры!

Тотчас же всем секураторам были разосланы наистрожайшие директивы изловить преступника и уничтожить на месте при попытке к бегству. Всем горожанам категорически предписывалось принять участие в поимке злодея. Икс объявлен был вне закона и подлежал истреблению.

Назначены были награды, а также премии — одна первая, три вторых и десять третьих. Назначение поощрительных премий не одобрил папа Зануда, также в расследовании принявший участие. Похороны павших на боевом посту назначены были на завтра, предполагался небольшой митинг. Члены организации волновались.

— Это как же? — роптали они. — Это вроде как на нас охота? Мы вместо него порядок поддерживаем, а он в нас стреляет. Ничего себе! Да чтобы я еще хоть раз на дежурство вышел!

Попахивало забастовкой и массовым принятием мер. До поздней ночи Папа Зануда и Живоглот бешено носились на своих бронированных машинах по всему городу, убеждая, угрожая, призывая, обещая все, что угодно и по какой угодно цене. Тайный список лиц, к которым следовало принять меры сразу после Нового года, чудовищно разбух — некоторых пришлось простить, некоторых «перенести» на следующий квартал.

Всем секураторам были срочно розданы пуленепробиваемые жилеты и сапоги, снабдили и армейскими шлемами. Добавили вооружения. Охранники порядка щеголяли теперь, с ног до головы увешанные пистолетами, автоматами, изящными будуарными бомбами и устрашающего вида кинжалами, реквизированными у местного антиквара; некоторые таскали с собой палицы и базуки. Забастовка кончилась не начавшись.

Где-то уже под утро все успокоились. Папа Зануда и Живоглот сидели в уютной бункерной, пили легкое вино, поглядывали время от времени на экран контроль-интеллектора и обсуждали завтрашние мероприятия.

— Ты творишь чудеса, мой мальчик, — сказал Папа. — Я никогда не думал, что можно столько дней держать целый город на нулевой норме. Если бы не этот проклятый Икс! Я тебе предрекаю большое будущее.

— Спасибо тебе, Папа, — отвечал Живоглот. — Мир еще не узнал, на что я способен. Папа почему-то поморщился.

— Я тебе предрекаю большое будущее, — повторил он. — Завтра, на прощании с павшими, ты произнесешь речь, какой еще никто здесь не произносил. Я знаю, ты сможешь. Тебя будут качать на руках, мой мальчик. Я позабочусь.

— Нет, Папа, — голос Живоглота был мягок, но тверд. — Я не произнесу завтра никакой речи. Завтрашний день — твой. Ты настоящий хозяин города, и никто, кроме тебя, не может выступить завтра. Город должен видеть тебя. Что я? Я только послушный твой исполнитель.

— Я все-таки думаю, что выступить следует тебе, — подумав, возразил Папа. — Погибли твои люди, и тебе их провожать.

— Ах, Папа, — на глазах Живоглота блеснула крупная непрошеная слеза. — Ты так добр ко мне. Но у меня со вчерашнего болит горло, я разрываюсь между множеством неотложных дел, было бы неправильно — мне выступать завтра перед народом, все подумают, что ты сдал позиции, что хозяин города я, а не ты, люди не поймут, люди хотят услышать истинного Хозяина. Было бы неблагородно с моей стороны выступать завтра. Да и люди-то, в общем, твои. Все спрашивают, как там Папа. Любят тебя. Папа Зануда задумался во второй раз.

— Что ж, возможно, — ты прав, — наконец произнес он очень нерешительным тоном. — Но ты выступишь тоже. Сразу после меня. — Ну, конечно, Папа. — И надо как следует все подготовить.

— Йесть! — только что сидевший в кресле весьма вальяжно Живоглот уже стоял перед Папой, превратившись в струну, настолько натянутую, что казалось, он зазвенит сейчас от еле сдерживаемого энтузиазма.

Живоглот был счастлив, словно перед собственноручным принятием мер. Он отсалютовал по-военному и исчез — все готовить на завтра, раздавать приказания, проверять исполнение, разрываться между массой дел, которую сам на себя взвалил по собственной доброте.

И назавтра все было пышно. Два роскошных гроба, разукрашенные кони с черными попонами и нашлепками на глазах, фраки гробовщиков, почему-то факелы смоляные, цветы, несметные народные толпы, пришедшие проводить героев в последний путь, оркестр, у всех приподнятое, торжественное настроение, скорбный Зануда на импровизированной трибуне, с обнаженной головой, в черном, овеваемый резким декабрьским ветром, возвышающийся над людьми как памятник самому себе.

Он говорил, и динамики подхватывали его речь, и выходило по его речи, что погибшие были ну совершенно святые люди и что для города их смерть, их героическая кончина, есть утрата невосполнимая. И вот удивительно: погибшие, коих в. городе хорошо знали под именами Дилетанта и Желтозубого, при жизни вовсе не производили столь благоприятного впечатления. Скорее, напротив, немало нашлось бы в городе обиженных ими, про них говорили бог знает что, даже пересказывать неудобно. При жизни их побаивались, старались не иметь с ними дела… но сейчас! Сейчас, слушая Папу Зануду, лишь немногие только изображали скорбь, гнев и жажду немедленного отмщения, а не испытывали этих чувств на самом деле. То тут, то там сжимались судорожно кулаки, стискивались зубы, вздымались грудные клетки; и женщины, пригорюнившись, рассматривали усопших- такие молодые, им жить бы да жить. Люди всерьез, самым искренним образом их жалели. И вдруг… о боже наш электронный… какой чудовищный диссонанс!..

Папа Зануда вдруг замолк посреди слова, будто кто-то с размаху вогнал ему кляп в самое горло. Он картинно откинул голову, поднес было руку ко лбу и упал навзничь. В тот же момент, с края площади, взвыв, унеслась прочь автомашина — еще никто ничего не понял. Раздался душераздирающий вопль. Это Живоглот начал свою прощальную песнь по Папе. А Папа Зануда, раскинув конечности, лежал под трибуной на только что выкрашенном помосте. Падая, он повернулся лицом к народу и теперь невидящими глазами смотрел на толпу, а между его бровей пузырилось кровью небольшое отверстие. Не помогли тщательные меры предосторожности, Папа получил пулю, Папа был мертв, в этом не ыло ни тени сомнения.