Марио Варгас Льоса - Тетради дона Ригоберто

• Название: Тетради дона Ригоберто
• Автор: Марио Варгас Льоса
• Издательство: "Иностранка"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978–5-389-00007-0

Марио Варгас Льоса — всемирно известный перуанский романист, один из творцов «бума» латиноамериканской прозы, несомненный и очевидный претендент на Нобелевскую премию, лауреат так называемого «испанского Нобеля» — премии Сервантеса, премий Ромуло Гальегоса, «Гринцане Кавур», «ПЕН/Набоков» и других. Его книги «Город и псы», «Зеленый дом», «Тетушка Хулиа и писака», «Война конца света», «Нечестивец, или Праздник Козла», «Похождения скверной девчонки», «Похвальное слово мачехе» всякий раз становились мировыми сенсациями. Романом «Тетради дона Ригоберто» Варгас Льоса завершает сюжет «Похвального слова мачехе». Те же герои — стареющий эстет и эротоман, его красавица жена и ее пасынок, ангел-бесенок, камень преткновения и соблазна — пускаются в эротические авантюры, заставляющие читателя вспомнить сказки «Тысячи и одной ночи». В «Тетрадях…» автор решает и серьезную художественную задачу — создает грандиозный поэтически-музыкально-живописный ансамбль, подлинный храм Эроса.

---

— Я самый счастливый человек на земле, — произнес дон Ригоберто.

Донья Лукреция ласково потерлась о него.

— Так будет всегда? Мы сможем всегда быть счастливы?

— Так не бывает, — мягко ответил дон Ригоберто. — Счастье как вспышка. Исключение, случайность. Но в наших силах оживлять его снова и снова, не давать ему погаснуть. Все время раздувать огонек.

— Я начну тренировать легкие прямо сейчас, — заявила донья Лукреция. — Они у меня станут как мехи. А если огонь начнет гаснуть, я подниму такой ветер, что он разгорится пуще прежнего. Фффуууу! Фффуууу!

Влюбленные долго молчали, не разжимая объятий. Донья Лукреция лежала так тихо, что дону Ригоберто показалось, будто она заснула. Но глаза женщины были открыты.

— Я всегда знал, что мы будем вместе, — прошептал он ей на ушко. — Я хотел примирения, искал его много месяцев. Но не знал, с чего начать. И тогда ко мне стали приходить твои письма. Я разгадал твой замысел, любовь моя. Ты лучше меня.

Женщина ощутимо напряглась, но через мгновение снова расслабилась.

— Это была гениальная идея, с письмами, — продолжал дон Ригоберто. — С анонимками, я хочу сказать. Барочная загадка, блестящая стратегия. Сочинить, будто я посылаю тебе письма без подписи, чтобы у тебя появился предлог мне писать. Ты не устаешь удивлять меня, Лукреция. Я привык считать, что знаю тебя, но нет. Я и представить себе не мог, что в твоей головке могут созреть такие головоломки, такие ребусы. И ведь ты добилась своего, не так ли? К счастью для меня.

Вновь наступило молчание, дон Ригоберто чувствовал, как бьется сердце его жены, то контрапунктом, то в унисон с его собственным.

— Мне хотелось бы отправиться с тобой в путешествие, — мечтательно произнес он некоторое время спустя, чувствуя, что его начинает клонить в сон. — Далеко-далеко, в какое-нибудь экзотическое место. Где нас никто не будет знать и мы тоже никого знать не будем. Например, в Исландию. Скажем, в конце года. Я могу взять отпуск на неделю или даже на десять дней. Как тебе?

— Давай лучше съездим в Вену, — предложила она слегка заплетающимся то ли от приближающегося сна, то ли от лени, одолевавшей ее после занятий любовью, языком. — Посмотрим картины Эгона Шиле и места, где он их писал. Все эти месяцы я только и слышала, что о его жизни, полотнах и рисунках. В конце концов меня стало разбирать любопытство. Разве тебе не кажется странным, что Фончито помешался на этом художнике? Насколько я знаю, тебе Шиле никогда особо не нравился. Так откуда это увлечение?

Дон Ригоберто пожал плечами. Он понятия не имел, где искать корни помешательства своего сына.

— Решено, в декабре едем в Вену, — заключил дон Ригоберто. — Смотреть картины Шиле и слушать Моцарта. Он действительно никогда мне не нравился; но, возможно, настала пора поменять пристрастия. Если этот художник нравится тебе, он и мне должен нравиться. Не знаю, что нашел в нем Фончито. Ты совсем засыпаешь? А я тебе мешаю своей болтовней. Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи, — пробормотала донья Лукреция.

Дон Ригоберто подвинулся и согнул ноги, чтобы жена оказалась как бы сидящей у него на коленях, а донья Лукреция повернулась на бок, прижавшись спиной к его груди. В такой позе они засыпали все десять лет до разрыва. И вернулись к ней позавчера. Одной рукой дон Ригоберто обхватил плечо Лукреции, накрыв ладонью ее грудь, а другой обнял за талию.

Кошки, наверно, слюбились или завершили схватку и примолкли. Последний автомобильный гудок вместе с тарахтением мотора давно растворился в тишине. Пригревшемуся рядом с теплой женой дону Ригоберто казалось, что он, повинуясь сладостной инерции, скользит в спокойных и ласковых водах, а может быть, летит в космосе, навстречу льдистому сиянию звезд. Сколько дней, сколько часов еще продлится это ощущение безмятежного покоя, полной, нерушимой гармонии? Словно отвечая его мыслям, донья Лукреция произнесла:

— Сколько моих писем ты получил, Ригоберто?

— Десять, — ответил он, слегка запнувшись. — Я думал, ты спишь. А почему ты спрашиваешь?

— Я тоже получила от тебя десять анонимок, — ответила она, не двигаясь. — Я бы назвала это любовью к симметрии.

Теперь насторожился дон Ригоберто.

— Десять анонимок от меня? Я не написал тебе ни одного письма. Ни с подписью, ни без подписи.

— Конечно, — произнесла женщина, глубоко вздохнув. — Ты и сейчас ничего не знаешь. До сих пор бродишь в потемках. Ну хоть немножко начинаешь понимать? Я тоже не отправляла тебе анонимок. Всего одно письмо. Но то самое, одно-единственное и вправду написанное мной, я так и не отправила.

Они пролежали молча, не шелохнувшись, две, три, пять секунд. И хотя тишину нарушал лишь рокот волн, дону Ригоберто казалось, что под окнами вновь собираются разъяренные коты и истомленные страстью кошки.

— Ты ведь не шутишь? — выговорил он, отлично зная, что донья Лукреция говорила очень серьезно.

Она не ответила. В спальне снова воцарилась тишина. Каким коротким, каким непрочным оказалось их ослепительное счастье. Добро пожаловать в реальность, Ригоберто, суровую и жестокую.

— Если ты, как и я, больше не хочешь спать, — предложил он наконец, — вместо того чтобы считать овец, давай попробуем во всем разобраться. Лучше покончить с этим прямо сейчас. Если ты не против, конечно. Если предпочитаешь забыть об этих анонимках, давай забудем. И больше никогда не станем о них говорить.

— Ты ведь и сам прекрасно знаешь, Ригоберто, что забыть не получится, — устало возразила женщина. — Нужно разобраться во всем раз и навсегда.

— Отлично, — согласился он, приподнимаясь. — Давай их прочтем.

В доме было прохладно, и, прежде чем перебраться в кабинет, они накинули халаты. Донья Лукреция захватила термос с горячим лимонадом, приготовленным на случай простуды. Перед тем как приступить к чтению, сделали пару глотков из одного стакана. Дон Ригоберто хранил письма в последней из тетрадей, заложив ими чистую страницу; донья Лукреция, перевязав свои послания лиловой лентой, носила их в дамской сумочке. Конверты и бумага оказались совершенно одинаковыми — такие продавались за четыре реала в китайских лавках. Однако почерк был разный. Единственного письма, в действительности написанного доньей Лукрецией, среди анонимок не оказалось.

— Это мой почерк, — пробормотал дон Ригоберто, придя в крайнее изумление. Он скрупулезно изучил первое письмо, сосредоточившись на каллиграфии и почти игнорируя его содержание. — Хотя, сказать по правде, почерк у меня самый заурядный. Его кто угодно скопирует.

— Особенно подросток, увлеченный живописью, юный художник, — заключила донья Лукреция, помахивая письмами, якобы написанными ее рукой. — Это как раз не мой почерк. Потому я и не решилась отправить тебе письмо, которое действительно написала. Чтобы ты не смог сравнить его с другими и разоблачить меня.

— Немного похоже, — возразил дон Ригоберто; он разглядывал анонимки под лупой, как филателист — редкую марку. — В обоих случаях буквы закругленные, старательно прорисованные. Почерк женщины, окончившей школу при монастыре, например, Софианум.

— Разве ты не узнал мой почерк?

— Я и не знал, — ответил он. Настал третий за эту ночь больших сюрпризов его черед удивляться. — Я только теперь это понял. Насколько я припоминаю, прежде ты не писала мне писем.

— Да и эти написаны не мной.

Еще целых полчаса они молча изучали анонимные послания. Супруги сидели рядышком на кожаном диване, заваленном подушками, под торшером с расписанным рисунками австралийских аборигенов абажуром. Света хватало обоим. Время от времени они прихлебывали лимонад. Порой у кого-то вырывался смешок, гневный возглас или печальный вздох, но другой ни о чем не спрашивал. Оба закончили читать одновременно и искоса поглядывали друг на друга, усталые, растерянные, нерешительные. С чего начать?

— Он проник сюда, — произнес наконец дон Ригоберто, обводя взглядом кабинет. — Рылся в моих вещах, читал записи. Все самое заветное, самое тайное — здесь, в моих тетрадях. В них то, чего даже ты не знаешь. Письма, которые я тебе якобы отправлял, действительно мои. Хоть и написаны не мной. Я готов поклясться, что каждая фраза в них украдена из моих тетрадей. Просто мозаика. Мысли, цитаты, шутки, игры, мои собственные и чужие слова, все вперемешку.

— Вот почему все эти игры, все эти приказания напоминали о тебе, — проговорила донья Лукреция. — Но в моих письмах нет ничего от меня.

— Я сходил с ума от тоски по тебе, мечтал получить от тебя весточку, — покаялся дон Ригоберто. — Потерпевшие кораблекрушение хватаются за что попало, тут уж не до тонкостей.

— Но все эти пошлости? Вся эта претенциозная чушь? Правда, напоминает Корин Тельядо?[135]

— Кое-что здесь и вправду из Корин Тельядо, — задумался дон Ригоберто. — Я пару раз находил в доме ее книжки. Я еще решил, что их читает кухарка. Теперь понятно, кому они принадлежали и на что сгодились.