Марио Варгас Льоса - Тетради дона Ригоберто

• Название: Тетради дона Ригоберто
• Автор: Марио Варгас Льоса
• Издательство: "Иностранка"
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978–5-389-00007-0

Марио Варгас Льоса — всемирно известный перуанский романист, один из творцов «бума» латиноамериканской прозы, несомненный и очевидный претендент на Нобелевскую премию, лауреат так называемого «испанского Нобеля» — премии Сервантеса, премий Ромуло Гальегоса, «Гринцане Кавур», «ПЕН/Набоков» и других. Его книги «Город и псы», «Зеленый дом», «Тетушка Хулиа и писака», «Война конца света», «Нечестивец, или Праздник Козла», «Похождения скверной девчонки», «Похвальное слово мачехе» всякий раз становились мировыми сенсациями. Романом «Тетради дона Ригоберто» Варгас Льоса завершает сюжет «Похвального слова мачехе». Те же герои — стареющий эстет и эротоман, его красавица жена и ее пасынок, ангел-бесенок, камень преткновения и соблазна — пускаются в эротические авантюры, заставляющие читателя вспомнить сказки «Тысячи и одной ночи». В «Тетрадях…» автор решает и серьезную художественную задачу — создает грандиозный поэтически-музыкально-живописный ансамбль, подлинный храм Эроса.

---

В воскресенье, тоскливым зимним вечером, в кабинете с видом на мрачное небо и серое море дон Ригоберто лихорадочно листал свои тетради в поисках интересных мыслей. Наконец ему попалась цитата из поэта Филипа Ларкина:[50] «Sex is too good to share with anyone else»,[51] вызвавшая в памяти образ Нарцисса, склонившегося над ручьем, и знаменитого гермафродита из Лувра. Дону Ригоберто взгрустнулось. Еще одно напоминание о неизбежной расплате за счастье. С кем она теперь? Верна ли ему? Даже в самую мрачную пору нынешнее одиночество казалось ему залогом будущей встречи. В душе теплилась робкая надежда: Лукреция никогда не пропускала свиданий. Тезис Ларкина пришелся в самую пору святому Куберту, упомянутому Литтоном Стрэчи в труде «Выдающиеся викторианцы» (о котором шла речь на следующей странице): этот святой полагал природу женщины столь греховной, что после общения с любой из них, даже с будущей святой Эббой, проводил долгие часы, молясь во мраке, по колено в ледяной воде. Сколько же простуд пришлось вынести бедняге, во имя веры обрекшему себя на ларкианское одинокое наслаждение!

Слова Асорина:[52] «Каприз происходит от слова «сарга»[53] — дон Ригоберто проводил скептической ухмылкой. Его ненадолго развлекло описание «Прощальной симфонии» Гайдна, сделанное проницательным дипломатом Альфонсо де ла Серной:[54] «Доиграв каждый свою партию, музыканты встают, гасят свечи и уходят один за другим. Лишь одинокий голос скрипки продолжает звучать в тишине». Совпадение? Есть связь между одинокой скрипкой Гайдна и сластолюбивым эгоистом Филипом Ларкином, ценившим секс слишком высоко, чтобы делить его с партнером?

Сам дон Ригоберто ценил секс не меньше и тем не менее охотно делил его с другими, даже теперь, в самый одинокий период своей жизни. В детстве ему нравился фильм «Близнецы» с Дугласом Фэрбенксом. Дон Ригоберто уже давно не бывал по-настоящему откровенен ни с кем, кроме Лукреции. Но у него тоже был брат-близнец по имени Нарсисо, с которым они ладили, хоть и были совсем не похожи. Хотя, предупреждая читателя о том, что секс не стоит ни с кем делить, поэт-библиотекарь едва ли имел в виду мальчишечьи забавы и сальные шутки. Полистав тетрадь еще немного, дон Ригоберто наткнулся на «Венецианского купца»:

The man that hath no music in himself
Nor is not moved with concord of sweet sounds,
Is fit for treasons, stratagems and spoils

(Акт V, сцена 1)

«Человек, в котором нет музыки, в душе которого нет чарующих звуков, способен на обман, подлость, предательство», — без труда перевел он. В Нарсисо музыки точно не было: малый не дружил с Мельпоменой и едва ли мог отличить «Прощальную симфонию» Гайдна от «Мамбо № 5» Переса Прадо.[55] Прав ли был Шекспир, утверждая, что самое абстрактное из искусств не дается интриганам, лжецам и предателям? Все может быть. Симпатяга Нарсисо не отличался ни христианскими, ни гражданскими, ни человеческими добродетелями и напоминал епископа Гарольда (откуда это? Лимский климат и тоска вредны для памяти), который предавался пороку столь же рьяно, сколь исправно билось его сердце и звонили приходские колокола. Не будь Нарсисо приверженцем столь вольной морали, он нипочем не предложил бы — дон Ригоберто вслушивался в самого себя, надеясь уловить отголоски той самой шекспировской музыки, которая, как ему хотелось верить, все-таки жила в нем, — тот дерзкий обмен. Ригоберто представил просторную и безвкусную гостиную в доме брата в Ла-Планисье, украшенную чучелами тигров, медведей, носорогов и оленей, один вид которых довел бы до сердечного приступа иную защитницу дикой природы, а среди них — Лукрецию и белокурую жену Нарсисо, Ильзе. Все-таки Бард был прав: равнодушие к музыке — верный признак (или причина?) душевной низости. Нет, не стоит делать поспешных выводов, иначе придется признать, что глухие к музыке Хорхе Луис Борхес и Андре Бретон[56] были кем-то вроде Иуды и Каина, хотя всем хорошо известно, что оба великих писателя отличались редкой добротой и щедростью.

Братец Нарсисо вовсе не был дьяволом во плоти; авантюрист, не более того. Он уродился заядлым путешественником с непреодолимой тягой ко всему экзотическому, запретному и опасному. К несчастью, Нарсисо страдал мифоманией, и оставалось только гадать, какие из историй, которыми он обожал потчевать гостей в час (недобрый) званого ужина или вечеринки с коктейлями, были правдой, а что рассказчик сочинял на ходу. Дон Ригоберто сильно сомневался, что брат и вправду сколотил состояние контрабандой носорожьих рогов, тигриных яичек и тюленьих пенисов (первые везли из Африки, вторые из Гренландии и Канады) для продажи богатым азиатам. В Таиланде, Гонконге, Тайване, Корее, Сингапуре, Японии, Малайзии и даже в коммунистическом Китае эти снадобья были на вес золота: они считались мощными афродизиаками и надежными средствами от импотенции. В тот вечер, в ресторане на Коста-Верде, пока братья и их жены Ильзе и Лукреция коротали время за аперитивом, Нарсисо развлекал всех чрезвычайно занимательной и весьма правдоподобной — если судить по обилию географических названий и гортанных арабских имен — историей о том, как в Саудовской Аравии ему едва не отрубили голову на рыночной площади Эр-Рияда за контрабанду каптагона (гидрохлорида пенициллина), призванного излечить от мужской немощи шейха Абдель-Азиза Абу Амида, утомленного четырьмя законными женами и восьмьюдесятью двумя наложницами. Тот заплатил за лекарство золотом как за амфетамин.

— А йохимбе? — перебила мужа Ильзе в самый драматический момент, когда он как раз должен был предстать перед судом улемов.[57] — Оно вправду помогает?

Не смутившись ни на мгновение, его великолепный брат — дон Ригоберто без тени зависти вспоминал, что в детстве они были похожи как две капли воды, однако Нарсисо вырос настоящим красавцем с аккуратным тонким носом и ушами вполне нормального размера, — прочел пространную, но весьма информативную лекцию о йохимбе. Его выступление в дополнение к аперитиву — писко «Сауэр» для мужчин и охлажденное белое вино для женщин, — рису с морепродуктами, блинами и бланманже, вызвало у слушателей отчетливое сексуальное томление. Случайно перевернув страницу, дон Ригоберто обнаружил упоминание о том, что бирюза меняет цвет, когда ее владельцу грозит опасность (снова «Венецианский купец»). Интересно, Нарсисо знал, о чем говорит, или просто болтал языком, создавая подходящую атмосферу для того, что должно было произойти тем вечером? Тогда дон Ригоберто не спросил, а теперь это уже не имело значения.

Внезапно дон Ригоберто расхохотался так, что даже мрак за окном немного прояснился. Ему попался «Господин Тэст» Поля Валери:[58] «По части глупости я не очень силен»[59] («'La betise n'est pas mon fort»). Счастливец! За четверть века в страховой компании дон Ригоберто повидал столько глупости, что с полным основанием мог считать себя экспертом в этой области. Взять того же Нарсисо. Разве не был он жалким кретином, ничтожной частицей отвратительной бесформенной массы, присвоившей себе звание приличного общества? Разумеется. И все же он, надо признать, бывал порой чертовски обаятелен. Как в тот вечер, например. Гладко выбритый красавец с великолепным загаром, полученным на дорогом курорте, тоном зануды профессора повествовал о йохимбе, обнаруживая недюжинные познания в ботанике и фармакологии. Чудесное средство, по его словам, стимулировало нервные окончания, отвечающие за эрекцию, и препятствовало выработке серотонина, избыток которого уменьшает потенцию. В устах опытного соблазнителя со звучным голосом и сдержанной жестикуляцией, одетого в синий блейзер и серую рубашку с темным шелковым галстуком в белую крапинку, завязанным элегантным узлом, медицинские термины приобретали особое очарование. Лекция балансировала на грани научного доклада и скользкого намека, анекдота и фантазии, знания и сплетни, иронии и экстаза. Дон Ригоберто видел, как сверкают аквамариновые глаза Ильзе и топазовые глазищи Лукреции. Неужто его брату-всезнайке удалось увлечь обеих дам? Судя по тому, как они хихикали, вставляли реплики, клали ногу на ногу, осушали один за другим бокалы чилийского вина «Конча де Торо», так оно и было. Что творилось в их душах? И созрел ли уже тогда у Нарсисо чудовищный план? Наверняка, решил дон Ригоберто.

Нарсисо продолжал вещать как заведенный. С йохимбе он перекинулся на японскую рыбу фугу, живой афродизиак, употребление которого, помимо невиданной половой мощи, чревато смертельным отравлением — он каждый год уносит сотни похотливых японцев, — и рассказал о том, какой кошмар ему довелось пережить одной фантастической ночью в Киото, когда он в окружении завернутых в кимоно гейш ждал то ли лютой смерти, то ли невиданных наслаждений (выпал второй вариант, но от переживаний наслаждения показались какими-то смазанными). Ильзе, стройная блондинка, бывшая стюардесса «Люфтганзы», валькирия с капелькой креольской крови, воспринимала рассказ о прежних похождениях мужа с редким самообладанием. Это она (сговорившись с мужем?) после обильного десерта предложила продолжить вечер в их особняке в Ла-Планисье. Дон Ригоберто, зараженный энтузиазмом Лукреции, воскликнул: «Отличная идея!» — и не заподозрил подвоха.