Шмуэль-Йосеф Агнон - В сердцевине морей

• Название: В сердцевине морей
• Автор: Шмуэль-Йосеф Агнон
• Издательство: Панорама
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-85220-487-0

---

Шмуэль-Йосеф Агнон В СЕРДЦЕВИНЕ МОРЕЙ[1]

Глава первая ПЫЛЬ ДОРОГ

Прежде чем взошли первые хасиды на Землю Израиля, закатился[2] в их мидраш человек один, Хананьей[3] звать. Одежа на нем рваная, ноги обмотаны тряпками, а обутков и вовсе нет, и волосья на голове и в бороде покрыты пылью дорог, а все пожитки его увязаны в платок, а платок в руке. Сказал им Хананья, любезным нашим:[4] Сыны Бога Живого, слыхал я — собираетесь вы взойти на Землю Израиля. Просьба к вам — запишите и меня в ваши книги. Ответили ему: Кто возведет нас, возведет и тебя, записали его в свои списки и дали ему пристанище в мидраше. Он радовался им, что взойдет с ними; а они радовались ему, что он восполнит их число для молитвы.[5]

Сказали ему любезные наши, сказали Хананье: видно, много дорог исходил ты. Сказал он: так оно, неблизок был мой путь. Сказали ему: где бывал? Сказал им: где был — там былью поросло. Стали уговаривать его, слово за слово, пока не начал перечислять все свои странствия.

Сказал Хананья: сперва пошел я из своего града в град иной, а из того града — в град иной. Так шел я из града в град, пока не дошел до пределов другой земли, а там никому не дают пройти, если не дать царю тамошнему пошлины. Отобрали у меня все добро, раздели донага, ничего не оставили, кроме платка — прикрыться. Пожалели меня тамошние жители — дали мне все, чего мне не хватало, — тфилин и талит для молитвы. А в земле той все больше стужа правит, и в Пятидесятницу[6] в конце мая дома стоят в снегу, а в Кущи в сентябре не удержишь в руке пальмовую ветвь от холода, а лимона, заповеданного в Кущи, у них нет, но общины делят между собой один лимон, каждой общине по кусочку, чтобы освежить память Божьего повеления. И встречают они субботу черным хлебом[7] и провожают молоком, ибо нет у них ни чистых калачей, ни вина. А когда рассказал я им, куда путь держу, приняли меня за бахвала, потому что отродясь не слыхали они, чтобы шел человек в Землю Израилеву. Да и сам я стал сомневаться уже — и впрямь в этом ли мире находится Земля Израильская, пока не оставил я их и не ушел. Сказал я себе: лучше умереть в пути, чем отчаяться[8] и утратить Страну Израиля. Не упомню, сколько шел и в каких местах проходил, пока не попал я в пещеру к разбойникам; взяли меня разбойники[9] к себе, но и пальцем не тронули, только каждый раз, как уходили людей грабить, говорили мне: молись, мол, за нас,[10] чтобы не попались. А сами они мужи добродетельные и милосердия исполнены, бедняку в час нужды помогут и в Творца веруют. А если поклянутся вечной жизнью, то хоть душу вынь — от слова своего не отступятся. И поначалу не были разбойниками, но вельможи, у которых они были в крепости, вынудили их оставить свои поля и покуситься на чужое добро. И заметил я, что один из них налагает тфилин, обознался и принял его за еврея, но на деле не еврей он: бывший ватаман — архистратиг татей — налагал тфилин, а когда его убили, то этот взял себе его тфилин. А убили ватамана так: доверял он татьбину на хранение одному попу грецкой веры. Раз отрекся поп от залога. Пригрозил ватаман, что сочтется с ним. Пошел поп и донес на него царю. Велел царь казнить ватамана. А когда повели его на казнь, сказали: открой, мол, нам, где твои товарищи скрываются, и помилуем. Сказал он: делайте свое дело. Затянули вервие ему на шее и вытащили душу его. В час смерти сказал: жаль мне тебя, женушка, жаль мне вас, сынки, что оставил вас сиротами.

И сказал Хананья: однажды хотел тот разбойник с тфилин провести меня через одну пещеру глубокую[11] прямо в Землю Израиля. Закралась мне дума в сердце: а что, если нет на то хотенья Божия — чтобы посаженым отцом на свадьбе моей с Землей Израиля стал разбойник. А раз закралась такая дума в сердце — не пошел я с ним, потому что была бы воля Божия, чтоб пошел я с ним, не вселил бы Он мне думу такую в сердце. Стыдно мне стало перед ним, что милостей его не принял, и ушел я в другое царство. А в том царстве все дни — будние, нет у них ни субботы, ни святого праздника. Сбился я со счету дней и зарекся больше двух тысяч пядей[12] в день проходить — а вдруг суббота, а вдруг святой праздник. Однажды повстречался мне в пути пан. Говорит: куда, мол, путь держишь? Говорю ему — в город, мол. Приглашает он меня в свою карету. Увидел, что я медлю, и заорал на меня: «Шядай!» Это он по-ляшски говорил, по-ляшски шядай значит садись, а мне и невдомек было, думал, что он имя Всемилостивого имеет в виду — Шаддай,[13] что он меня именем Божьим зовет. Прыгнул я и уселся в карету.

А день тот — Судный День Йом Кипур[14] был, а я и не знал, пока не приехали мы в город в час заключительной, последней молитвы Судного Дня. Вылетел я из кареты, сорвал с себя башмаки, кинулся в мидраш, бросился на землю и проплакал всю ночь и весь день назавтра. Услышал я — поминают Землю Израилеву, прислушался и услышал, что бучачане[15] некие решили взойти на Землю Израиля.

Тотчас встал я и пошел к вам, а поелику босиком шел — опухли ноги мои, и долгим стал путь.

Пошли и принесли ему башмаки, но не принял он. Сказали ему: семь заветов[16] указал рабби Акива, и один из них — не оставляй ног без обута. Сказал Хананья: ноги мои, что святости Судного Дня не почуяли, — пусть пухнут. А когда рассказал Хананья все это, развязал платок и вынул оттуда Псалтирь и читал, пока не пришло время пополуденной молитвы. После молитвы взял свечу и вернулся к Псалтирю.

Увидел — лампада покрылась ржой, взял платок свой и завязал на нем узелок. Назавтра, когда вынул талит и тфилин из платка, сказал: зачем это я завязал узелок? К тому, что лампадка заржавела. Взял лампадку и все светильники мидраша, смешал песок с водой и уселся за печкой. Чистил их и тер, пока не заблестели, как новенькие. Поговаривали в тот день, что достойны светильники нашего мидраша, мол, сиять перед Тем, Кто сияет во Сионе. И еще одно сделал Хананья: прикрепил чашечки к лампадкам, потому что в царстве Исава,[17] в странах эдомитян зажигают жировые свечи и вставляют в светильник, а в стране Серны, в земле Прелестной[18] принято зажигать лампадки с маслом — наливают в чашечку масло и вставляют фитиль. Собрался и приделал чашечки к лампадкам, чтобы можно было наполнить их маслом. И не только светильники, но и ковшик, и таз для омовения, и все причиндалы, и сосуды, где скрывается Дух Божий, — все он натер и начистил и придал сияние лику их. И даже рваные книги поправил — к новым дощечкам привязал и в отборную кожу переплел. Вчера были грязные и рваные, а сегодня полны ликования, как их приятие у горы Синай. Сказали ему: да ты никак лудильщик? Сказал им: не лудильщик я и не переплетчик, но как увижу вещь с изъяном переполняется сердце мое жалости к ней. Говорю себе: эта вещь просит, чтобы ее починили, — и Всевышний говорит мне — делай так, или — делай этак. Так я и делаю. Сказали любезные наши: вот — человек простой, а какое слово ни обронит, есть в нем назидание другим. Такой человек — куда бы он ни закатился, — Господь его не оставит. Спросил тут один у Хананьи: может, умеешь ты сделать сундук для пожитков? Сказал ему: может, умею. Сказал ему: а то мы отправляемся в долгий путь, вещи в дорогу нам нужны. Может, сумеешь ты сделать нам сундук или ящик или короб какой? Сказал: можно попробовать. Сказал ему: а как пробуют?

Пошел он в лес, приволок оттуда бревен, распилил их на доски, и тесал их, и строгал их, и сколотил их вместе, и сделал из них сундук, и покрасил в красный цвет, — потому что идет вещам эта краска. Увидели другие этот сундук во всей красе его, попросили у Хананьи, чтобы он и им сделал сундуки. Отправился в лес, приволок бревен и сделал и им сундуки, так же, как сделал тому. И даже для свитка Торы сделал он ковчег, чтобы и его возвести на Землю Израильскую. И все сундуки сколотил он железными гвоздями, только ковчег скрепил деревянными клиньями, чтобы — если окажутся они, не дай Бог, в магнитных горах, что вытягивают железо из вещей, — ковчег бы не развалился. Всем путешественникам сделал Хананья сундуки в дорогу, а самому Хананье довольно платка-узелка.

Глава вторая ЗВАНЫЕ ГОСТИ

Вот уже весенний месяц Адар к концу приходит. Облака, покрывающие лик солнца, убывают, а солнце все прибывает. Вчера было часом закатной молитвы, а сегодня стало часом пополуденной, в тот час, что вчера пробуждались, сегодня уже собираются на молитву. Снег растаял и сошел, деревья в поле почернели. Сегодня они черны, как земля, а завтра дадут ростки и украсятся, как горы Ливанские. Что ни день, появляется новая пташка и щебечет на крыше. Ходят сердечные наши и вопрошают: когда же дороги откроются для путешествия? Отродясь они не боялись смерти, как в эти дни. Сколько святости в Земле Израильской, хоть и в запустении они, и сколько сил телесных у человека, хотя бы и в годы его расцвета. Вот — собирался человек взойти на Землю Израильскую, а не взошел. И внезапно выскользнет душа из тела, и лежит он как камень бессловесный и никуда уже не едет, и где все его чаяния и надежды? Кто умеет читать Писание — читает Писание, кому под силу Мишна и Талмуд — изучает Талмуд, чтобы укрепить сердце словами Торы. Говорят попусту потерян день, если не увидел человек лика солнца и луны.[19] Хоть и мешали им дела денежные и продажа домов — освещены были дни сердечных наших сиянием Торы и молитвы.