Жорж Перек - Исчезновение

• Название: Исчезновение
• Автор: Жорж Перек
• Издательство: Ника-Центр
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 996-521-103-X

Сказать, что роман французского писателя Жоржа Перека (1936–1982) – шутника и фантазера, философа и интеллектуала – «Исчезновение» необычен, значит – не сказать ничего. Роман этот представляет собой повествование исключительной специфичности, сложности и вместе с тем простоты. В нем на фоне глобальной судьбоносной пропажи двигаются, ведомые на тонких ниточках сюжета, персонажи, совершаются загадочные преступления, похищения, вершится месть… В нем гармонично переплелись и детективная интрига, составляющая магистральную линию романа, и несколько авантюрных ответвлений, саги, легенды, предания, пародия, стихотворство, черный юмор, интеллектуальные изыски, философские отступления и, наконец, откровенное надувательство.

---

– Нам сегодня нужно, – сказала Ольга, когда трапеза подходила к концу, – углубить в нашем общем знании нелепую запутанную интригу, в которой мыв все тонем. Слишком много волнующих событий, слишком много сводящих с ума ударов судьбы настигло в течение месяца, который заканчивается сегодня, наших друзей. Кстати, не считая нескольких пустячков, у нас совершенно нет сведений о том, при каких обстоятельствах произошли исчезновение Антона, смерть Хассана. Но мы знаем или считаем, что знаем: за всем этим кроется загадка, значение которой мы все хотели бы постичь. Прежде всего нам нужно объединиться: соберем воедино сведения, которыми располагает каждый из нас в отдельности, а затем скоординируем наши действия!

– Вот предложение, которое действительно можно назвать золотым, – сказал Аугустус.

– Да, – согласился с ним Артур Уилбург Саворньян, – каждому из нас наверняка известен хотя бы один факт, о котором ничего не знают другие. Более тесное соприкосновение полученной информации заставит фонтанировать интуицию, которая откроет перед нами горизонты!

– Браво! – закричал Амори.

– Гип-гип ура! – воскликнула Скво, появляясь с круглым подносом, уставленным бутылками со спиртным.

Выпили.

Амори захотел первым поделиться своими знаниями, ибо, пояснил он, то, что ему известно, кажется ему очень важным. Все были удивлены, но предоставили ему такую возможность.

– Должен сказать, – перешел Амори в наступление мгновением позже, – что я прочел приличный кусок, если не большую часть, Дневника Антона Вуаля. Он несколько раз намекает в нем на некий роман, в котором, пишет он, можно отыскать решение. То там, то здесь встречается множество указаний, цель которых – поверим в это – углубить значение романа, однако эти указания нам совершенно не понятны.

– Да, – согласился Саворньян, – скажем, что Антон одновременно все показывал, но молчал, обозначал, но сокрывал.

– Larvati ibant obscuri sola sub nocta,[174] – прошептала Ольга, никогда не знавшая латыни.

– Таким образом, – продолжал Амори, – иногда речь идет о «Моби Дике», иногда о романе, который написал в конце своего жизненного пути Томас Манн,[175] иногда о романе Исидро Пароди, появившемся десять лет назад под Созвездием Южного Креста. Но Вуаль цитировал и Кафку, затем говорил о «полете шмеля», затем о Белом Короле, а иногда и об Артюре Рембо. Во всем этом есть один общий момент: появление или исчезновение белого цвета.

– Белого! – простонал Аугустус Б.Клиффорд, уронив рюмку, содержимое которой запачкало белоснежный ковер.

– Белого! – выкрикнула Ольга, разбив в переживаемом потрясении фонарик.

– Белого! – взвыл Артур Уилбург Саворньян, более чем на четверть заглотнув торчавшую у него изо рта сигару.

– Белого! – вскричала Скво столь пронзительно, что треснули и рассыпались вдребезги три зеркала.

– Белого, да, Белого, – повторил Амори, – все закручено вокруг Белого цвета. Но когда Антон Вуаль пишет: «Белый цвет», что он имеет в виду?

Аугустус Б.Клиффорд подошел к секретеру, открыл один из ящиков и достал из него большущий, сантиметров пятьдесят на шестьдесят пять, альбомище в красивом футляре из акульей кожи.

– Вот альбом, – сказал он, – который Антон Вуаль прислал мне по почте месяц назад; сегодня исполняется ровно месяц.

– То есть за три дня до исчезновения, – подсчитал Амори.

– Да. Но есть в альбоме текст, который Антон, представьте себе, нашел в газете, вырезал и вклеил сюда.

Все подошли к Амори, который уже просматривал альбом. В нем было двадцать шесть листов, совершенно чистых, за исключением одного, пятого, на котором была наклеена прямоугольная вырезка из газеты без иллюстраций, которую Амори прочитал вполголоса:

ДОЛОЙ ТЬМУ(Человек белит все…)

ВСЕ покажется более белым, ибо Он белит
ВСЕ: ваши трусы, ваши чулки, ваши майки, ваши
блузы, ваши трико, ваши джинсы, ваши бурнусы,
ВСЕ: ваши простыни (чистый хлопок), ваши брюки
для моряков (настоящая одноцветная бумазея),
но также и ваши леса, ваши кровяные колбасы, ваши
виноградники,
ваши вина, ваши руки, ваши недуги,
ваши кинжалы, ваших дождевых червей,
ваших толстых рыб, ваших менее толстых рыб,
ваши головы, ваши угли,
ваши ночи без сна, ваши бракосочетания без коитуса,
ваши маленькие булыжники для хороших дней,
ваши волны, ваших волков, слишком известных, ваш лен без волчанки,
ваши опущения, ваши дыры, ваших шмелей,
ваши рукописи
ваши цели, сразу же поставленные, ваши поры года
в Большом Магазине, ваши нотные записи для гобоя, ваше отвращение
к Тарзану, ваши стойки в барах, которые нужно побелить, до бесконечности,
Белым цветом, Белым цветом, Белым цветом!

ДОЛОЙ ТЬМУ

– Нам бы сейчас Шампольона,[176] – прошептал удрученный Амори.

– Сейчас моя очередь внести лепту в совместные труды, – заявил Саворньян. – Мне также месяц назад пришло почтовое отправление. Ничто в нем не указывало на то, от кого оно, но я тотчас же догадался, что оно имеет отношение к Антону Вуалю, хотя я никак не мог понять, – добавил он, – почему Вуаль хотел сохранить свое инкогнито…

– Что это за отправление? – оборвал его Амори в нетерпении.

– Сейчас. Вот.

Он открыл сумку, порылся в ней немного, затем достал из нее картонный лист и показал его присутствующим.

В руках у него был картон, покрытый каолином (фарфоровой глиной), зачерненный тушью; старательный умелец выбелил его скребком (или, скорее, мастихином[177]), наверняка вдохновляясь трюком богатого на выдумки Жаржака, когда тот щедро имитировал удрученного Белого Короля, которого до него обессмертил великий соперник Удри.[178] Таким образом за счет исчезновения черного цвета был сделан превосходный законченный эскиз, имитировавший надпись на бамбуке, которую можно иногда увидеть в нижней части японских акварелей.

– Это что-то японское? – полюбопытствовала Ольга.

– Да, японское. Я безотлагательно отправился повидаться с моим патроном, – продолжал Саворньян, – а именно с Гэдсби В.Райтом, который проводил меня в Оксфорд, где Парсифаль Огден прочел нам надпись. Вот транскрипция, я все записал:

Кураки йори
Кураки пиши ни зо
Усудзуми ни
Каку тамазуса то
Кари мийюра кана

– Красиво, – заметил Аугустус.

– Это хайку, – продолжал Саворньян, – или, скорее, танка, но не великого Нарихира,[179] а либо Идзуми Сикибу[180] (говорят, это было его последнее произведение), либо менее известного Мибу Тадаминэ.[181] Пятистишие якобы появилось в «Го сю и сю», компиляции, предложенной микадо. Парсифаль Огден сделал дословный перевод танка на французский, утонченность которого удивила нас, тем более потому, что нам было известно, благодаря одному японскому другу, с которым Антон Вуаль познакомился некогда в Национальной Библиотеке, что танка всегда имеет три, пять, шесть и даже иногда восемь значений. Однако, как показал Персифаль, приближение, столь украшающее японское искусство, не имеет в глазах француза или англичанина ничего особенного: неясное, несообразное, приблизительное, неотчетливое никогда не будет у них в большом почете. Необходимо, чтобы танка была ясной, сжатой, резкой, прямой, лаконичной, написанной за один присест, несмотря на все затруднения, связанные с ее переводом. Вот перевод,! который предложил нам Огден, отобрав его из пяти-шести вариантов:

Вне черного
В черном пробеге
Такого тонкого карандаша
Проявляется знак:
О, увидь в воздухе альбатроса.

– Очаровательно! – воскликнул Амори. – Но хотелось, чтобы это было нечто более озаряющее.

– Боюсь, что мой вклад, в свою очередь, будет скудным, – произнесла Ольга после долгого молчания, которое никто не осмеливался нарушить, столько было теперь в атмосфере, царящей в комнате, возрастающего беспокойства. – Боюсь, ибо и в газетной заметке, и на картоне, и в танка был, по меньшей мере, намек на известный случай, на объединяющий их момент: на Белый цвет. А в моем случае все проще простого: насколько ваши рукописи неясны, испорчены аллюзиями, труднопонятны, настолько моя рукопись кажется ясной, позитивной, приемлемой…

– Но, – высказал предположение Амори, – если ввиду этого она представляет собой решение…

– Но нет, – оборвала его Ольга, – ты не понял. В моем случае нет ни знака, ни намека. Ибо речь идет не об оригинальной работе, а о труде, представляющем собой компиляцию: это произведения нескольких авторов, которые, будучи очень известными, не имеют для нас каких-либо весомых достоинств…