Альберт Лиханов - Невинные тайны

• Название: Невинные тайны
• Автор: Альберт Лиханов
• Издательство: Харвест
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9639-0051-4/985-13-3912-1

Действительно невинные тайны хранит в душе мальчик из благополучной семьи Женя, обманом отправленный родителями в лагерь на море для детей-детдомовцев, но к каким переменам в его судьбе это приводит.

---

Он крался по жизни и прокрался сюда, в этот лагерь, к этим ребятам, заняв чье-то чужое место, и нечего тут винить ма или очень большого человека, это подлость, и она принадлежит одному ему.

Зинкина страшная беда и несчастье Генки были неисправимы, даже его, Женю, палило их жаром, их несчастьем, так как же им, этим двоим, и всем остальным — каждый наедине со своей печалью, — как горько и страшно жить после всего, что случилось с ними, и как безотрадно думать о том, что еще будет впереди, и какой тоской и каким страданием обернется беда, отыскавшая их в детстве.

Детство — да было ли это детством, разве можно назвать детством жизнь, в которой происходят такие беспощадные и взрослые беды. Это просто так говорится — детство. Потому что им мало лет. Вот и все. А на самом деле никакого детства нет. Перенеся все, что случилось с Зинкой, и испытав страдания, которые достались Генке, нельзя уже быть ребенком. Нельзя им остаться.

Им досталась горькая взрослость малых лет. Горькая ранняя взрослость. Просто дело в том, что, глядя на этих невысоких взрослых с обличьем детей, в детской одежде, все ошибаются, думая, что они и есть дети.

Дело в ошибке взгляда. Взгляд обманывает людей.

Привычка верить своим глазам — может, самая главная и самая трудная привычка. А умение понимать то, что не видно глазу, называется мудростью.

Женя выпрямился, отыскал глазами лягушонка. Выбравшись из травы, он скакал — по-взрослому, по-лягушачьи. И Женя понял, что совершит взрослый поступок.

Он еще не знал, как и когда это произойдет. Но твердо знал: произойдет обязательно.

Женя бродил по лагерю до самого ужина и не знал, что по дружине прошел слушок про их с Зинкой целование. Собственно, слушок этот еще только нарастал — говорили девчонки, кто-то из них видел Зинку и Женю возле моря. К мальчишкам слух этот пока только подбирался.

* * *

На душе у Павла было отвратно. Ночью вчера они с Аней дошли до вожатского дома быстро и молча. Чем быстрее шли они, чем ближе было до лестничной площадки, где следует попрощаться, тем мерзостнее чувствовал себя Павел. Вина наваливалась на него, злость. Вина перед Аней, а злость на себя, что никак не совладает с услышанным и слов никаких не отыщет в запасе, чтобы успокоить, утешить хотя бы.

Получалось, он бежит от нее, от ее беды, не желает разделить чужую тяжесть. Да и то — как ее разделишь? Это ведь не груз какой-нибудь, не походный рюкзак. Утром в доме вожатых он Аню не встретил, увидел ее уже в дружине. Похоже, она ждала его, топталась возле входа, голова опущена. Заметив его, гордо вскинула пилотку, быстро пошла навстречу, сказала, приближаясь:

— Извини мне мою слабость, про вчерашнее забудь, а у нас с тобой происшествие, вроде ЧП, Зина, помнишь, Наташей Ростовой себя называла, целовалась с Женей Егоренковым, мне с утра уже две свидетельницы рассказали. Что будем делать?

Павел взял ее за руку, подержал за тонкое запястье, выдохнул, проговорил:

— Дай мне время!

— Забудь! — прошептала она, вырывая руку. Повторила совсем уже другим голосом: — Так что будем делать?

— Делать? — переспросил он механически. — А что делают в таком случае профессиональные вожатые?

— Ну, можно поговорить, с каждым порознь, конечно, объяснить, что, мол, еще успеют, все впереди, а пока малы, и это нехорошо.

— Ещё?

— Совет отряда, дружины.

— Ты думаешь, это годится?

— На худой конец.

— Какой же у них конец? Все у них в самом начале.

Аня мельком взглянула на Павла, он заметил этот взгляд, и отвернулась, замолчала. Приняла, выходит, на свой счет.

— Самое плохое — чем это может кончиться? — спросил он. Аня не отвечала.

— Как думаешь? — подтолкнул он ее.

— Засмеют ребята, девчонки начнут сплетничать. Это самое плохое. Ничем не остановишь.

— Но ведь они другие. Вдруг не засмеют? Может, они по-другому понимают…

Аня хмыкнула. Народ уже выбирался на улицу, сейчас надо построить их и побежать впереди колонны на зарядку.

— Так что же делать? — спросила Аня в который раз.

— Ничего, — ответил Павел, — давай не заметим. Это же их дело.

— Ты так думаешь? — Она смотрела на него как-то отчуждёно, слегка исподлобья. И вдруг спросила с едва скрытой яростью: — Всё благородным хочешь быть?

Павел не успел ничего ответить.

— Павел Ильич! Метелин!

— Аня!

Мужской и женский голоса наперегонки окликали их, и Павел увидел, что к ним торопятся начлагеря и его заместительница по воспитательной работе, смешная кудрявая толстушка, вихляющая на высоких каблуках, будто конькобежец, впервые вышедший на лёд.

Толстуха взяла Аню под руку, круто развернула ее и повела по асфальтовой тропе в сторону, за кусты магнолии, а начальник подошел к Павлу, сказал, усмехаясь:

— Привет, давно не виделись.

— Что-нибудь случилось? — насторожился Павел. — Звонили откуда-нибудь?

— Звон есть, да не тот, — смущенно ухмыльнулся начальник, — вообще бы мне разговор этот свалить на кого другого, но заместительница у меня женщина, так что — я сам, не сердись, друже. Но я вижу, тебе некогда?

— Минуту. — Павел подбежал к отряду, велел Джагиру — его избрали председателем совета — вести ребят на построение, начинать упражнения, сам вернулся назад. — Разговор не очень серьезный, — по-прежнему смущаясь, начал начальник, — да бабы жмут! В общем, видели вчера на лавочке. Мол, целовались.

Павел понял, что речь о Зине и Жене, махнул рукой:

— Ерунда! Сами разберутся!

Начальник опешил:

— У тебя — что, и дети целуются? Ну-ка, ну-ка…

— А вы о ком? — спросил озадаченно Павел.

— Да о тебе, милый друг. Об Ане.

— Фу-ты ну-ты! — незлобиво ругнулся Павел. Помолчав, сказал: — Да ведь мы вроде совершеннолетние.

— Ладно, — решился начлагеря, — скажу тебе по секрету, мать ее нас одолевает, звонит каждую неделю, вроде того, что мы партбилетами рассчитаемся, если с ней какое происшествие случится, чушь, в общем-то, можно, конечно, озлиться, Аню отсюда отправить, да жаль девчонку, а мамаша у нее, знаешь, из тех гражданок, пушка!

— Какая пушка?

— А помнишь выражение? Когда говорят пушки, музы молчат. Игра в одни ворота. Слова не дает в ответ сказать. Вот так-то! Считай, что я тебя об этой пушке предупредил по-товарищески, а там смотри.

В общем, время для такого объяснения начальник лагеря выбрал вполне подходящее. Павел скривился как от зубных мук, покачал головой и побежал догонять отряд, пристроился рядом с Джагиром, перехватил его команды:

— Наклоны корпуса — и-и-раз, и — два…

Он яростно разгонял вокруг себя тихий утренний воздух, лупил руками незримую злобную силу, бежал вдогонку за ней, пинал ее, доставая носками кедов пальцы рук, расходовал себя, свою злость, сражаясь с глупой людской молвой, с намеками, которые виделись ему в виде толстой, самодовольной физиономии, лоснящейся от пота и без конца подмигивающей, с подозрительностью, которая потому так и зовется, что отказывает в порядочности всем и всякому, любого прежде всего считая мошенником, с вероломством, которое стоит на тропке, в руках кистень, и лупит, лупит из-за угла — подозрительностью, намеком, грязной молвой.

Он выдохся в этой драке. Прибежал с отрядом совсем мокрым — надо менять футболку, — задохнувшимся, пустым.

Из-за кустов магнолии, точно на сцену, вбежала на площадку перед корпусом Аня, остановилась перед Павлом. В глазах дрожат слезы. «Выходит, ее прорабатывала заместительница, — сообразил Павел. — Интересно, что за аргументы у кудрявой толстухи? Высокие, как ее каблуки?»

Ему стало жаль Аню, он уставился на кусты, спросил прост так, лишь бы не молчать:

— Ну, так что будем делать? С пионерами, которые позволяют лишнее?

Он рассмеялся: ничего себе, действительно!

— Слушай, что делать, а? Пионеры целуются! Вожатые целуются!

Аня прыснула в ладошку, а глаза у нее были измученные, усталые. «Неужели все, что она рассказала, — правда? — подумал Павел. — И если правда, как она живёт?»

— Что, — спросил он, — мучила тебя эта Мохнатка?

Аня кивнула, пряча глаза. Потом посмотрела на Павла:

— Я — что, я — ладно. Во всем сама виновата. Так они еще и тебя.

— Ань, — сказал Павлик, — ты вчера… Это все правда?

Она разглядывала его как-то горестно, совсем по-бабьи. Потом обронила:

— Ах, Павлик… Еще какая!

* * *

Первые признаки беспокойства Женя почувствовал во время завтрака. Бондарь и Сашка Макаров сидели по другую сторону широкого стола, чего-то шептались, часто наклонялись друг к другу, хихикали, а потом глазели на него. Раньше бы он посмотрел в ответ таким спокойным, остужающим взглядом, что вышиб бы из пацанов даже посягательства на обсуждение его персоны, но теперь он потерял свою уверенность, забыл обезоруживающие слова, и это, похоже, заметно, даже взгляд его потерял былую уверенность, вроде как он задумался глубоко, а ведь часто бывает так, что, стоит человеку задуматься, всем кажется, будто он растерялся. И начинают его колошматить.