Сидони-Габриель Колетт - Преграда

• Название: Преграда
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, «Орлов и сын»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-316-4

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1907 по 1913 годы, а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Что всё это значит?

– Это заключительный пассаж одной из моих речей, произнесённых в Сайгоне в одна тысяча восемьсот девяносто третьем году. И она, как видите, звучит сегодня так, словно я только что её сочинил.

Я курю и слушаю. Мимикой я выказываю своё полное согласие с тем, что он говорит, а чтобы поблагодарить, подмигиваю ему с видом знатока:

– Очень хорошо. Ваши «инструкции» имеют первостепенную важность. Вот только вы забыли к ним приложить разъяснения по поводу «способа применения», впрочем, в этом и нет необходимости.

– Почему?

– Не знаю… Думаю… Жан очарователен… Я тоже… Мы такими и останемся, если никто ничего не будет преувеличивать…

Я закурила новую сигарету – необходимый аксессуар, когда хочешь классическим образом выразить беспечность, полную независимость с некоторым оттенком цинизма, свободу нравов, но не выходящую за рамки хорошего вкуса…

– Да, да… Повторяю, очаровательный… Именно поэтому мне хотелось бы сохранить о нашем… приключении достойное его воспоминание. Между нами не должно быть никаких цепей, даже сплетённых из цветов. Старая гирлянда – п-фу! – что может быть уродливее!.. Некое чувство – я назвала бы его «непогрешимым инстинктом» – мне подсказывает, что наилучшим выходом для нас обоих было бы снова стать просто добрыми друзьями… Да, да… Мы с Жаном – уж простите мне это выражение – слишком быстро прилипли друг к другу, наше знакомство было очень поверхностным и… поймите, у него бывают такие скачки настроения, такие проявления характера, такие… короче, есть вещи, которые я никак не могу принять…

Я резко обрываю свой монолог, покраснев до корней волос. Потому что последняя фраза была явно из репертуара Майи – так она выражалась после того, как, получив при закрытых дверях изрядную трёпку, вновь прихорашивалась и розовела от тщеславия, всё больше торжествующего после каждой сцены…

Словно специально для того, чтобы усилить аналогию – я не успела услышать, как подъехала машина, и не зафиксировала звук шагов по посыпанному песком тротуару, – Жан открывает в эту минуту дверь, вот он стоит перед нами…

– Это ты!

Мой громкий выкрик смущает нас троих, и Жан хмурит брови:

– Да, я. Ещё раз я. Слушая, как ты всякий раз вскрикиваешь, когда я прихожу домой, можно подумать, что ты ждёшь не меня, а кого-то другого.

Он ошибается, но так мне и надо.

– Понимаешь, я не ждала тебя так рано… У тебя усталый вид… Как себя чувствует отец?

– Лучше. Достаточно хорошо, во всяком случае, чтобы вновь стать невыносимым. Подумать только, что и я, наверное, буду таким в его возрасте!.. Что вы ели на ужин?

Он садится в кресло, потягивается. Он разговаривает. Ничего особенного он не скажет, не произнесёт тех заветных слов, которые связывают или развязывают судьбы. Но вот он, как он сам говорит, «ещё раз…» Я чувствую, что Массо следит за мной, но его саркастический глаз не может помешать мне, как собаке, провожать взглядом всякий жест Жана. Я лишь слегка подымаю голову и чуть поворачиваюсь в сторону говорящего, но при этом знаю, что каждое моё движение так же мало зависит от меня, как поворот цветка к солнцу или покорность водорослей волне.

«Он здесь, тот, кого я только что хотела бросить – но хотела ли я этого? Те лживые слова, которые я только что изрекла, и жгучая правда настоящего мгновения так противоречат друг другу, что меня бьёт озноб. Он здесь, он отдыхает и ведёт себя как обычно, и всё кажется сразу простым между нами и вокруг нас. Но я знаю, что он сокрыт от меня больше, чем Бог, который передвигается в облаке. Отныне он, непроницаемый, стоит между мной и всем светлым миром. Нет средства, с помощью которого можно проникнуть в его тайну, да только я и виновата в её существовании… потому что он мой любовник. Любовь – это чрезвычайно болезненный и повторяющийся удар в непробиваемую стену. Мы можем быть друзьями, которые идут параллельно по обе стороны этой стены из твёрдого прозрачного кристалла, не зная, что она разделяет нас, и я дрожу при мысли, что разобьюсь первой, как более хрупкая…

Сон бежит от меня, а ты спишь рядом со мной. И продолжаешь спать при свете лампы, которую я только что зажгла, – свет Психеи тебя не будит. Снится ли тебе что-нибудь? Нет. Я не вижу на твоей щеке, на твоём лбу вздрагивания кожи от теней, пробегающих, словно струйки прозрачной воды, – верный признак того, что в самую глубину твоего «я» проскальзывает быстрый сон… Тебе ничего не снится, когда я с тобой. Можно подумать, что ты этого не хочешь. Как хорошо ты защищаешься! В этот час я в мыслях брожу вокруг тебя, словно вдоль стен наглухо запёртого замка. Как к тебе пройти? Какую брешь пробить в твоём лбу без единой морщинки? Говори, ненасытный рот, и поведай мне во сне то, о чём ты умалчиваешь при свете дня! Скажи мне, что таят твои вкрадчивые улыбки хищника, который только что чем-то поживился и довольно облизывается… Я часто видела у тебя глаза, вдруг становящиеся такими пустыми, бледными и огромными, как морской залив без единого судёнышка…

Склонившись над тобой, я придерживаю рукой кружево своей ночной рубашки, которое могло бы тебя коснуться, и едва дышу. Ну неужели ты не слышишь, как гудит моя растревоженная мысль, разбиваясь о сомкнутые раковины твоих неслышащих ушей, о твои бесчувственные ноздри и губы?

Прошло то время, когда я с улыбкой восхищалась твоим сном. Я могла читать и думать, о чём хотела, рядом с тобой, спящим, ты был мне желанен, как чудесные фрукты, высыпанные на моё ложе: я забывала о тебе, потом вновь к тебе возвращалась, и ты не был для меня более ценен, чем всё остальное моё достояние.

Что-то пробежало между нами и всё это отравило – любовь или только её длинная тень, которая шагает впереди любви?.. Ты уже перестал быть для меня светящимся и пустым…

Я поняла, какая опасность подстерегала меня в тот день, когда я начала презирать то, что ты мне давал: весёлое радостное наслаждение, после которого наступала удивительная лёгкость, но я не испытывала благодарности. Это было неукротимое наслаждение, сродни голоду или жажде, и столь же невинное, как они… Однажды я принялась думать обо всём том, чего ты мне не давал: я вошла в зону той холодной тени, что шагает впереди любви.

И вот я, униженная, выслеживаю его сон. О сокровище рассыпанных на моём ложе фруктов, может ли быть, что я пренебрегаю тобой, потому что начинаю тебя любить? Может ли быть. Красота, что я предпочитаю твою душу, даже если она недостойна тебя?

Значит, теперь появились слова: ревность, предательство, верность, – которые очерняют сияние твоего имени, Красота…

Я снова потратила всю ночь, чтобы вглядываться в тебя, в тебя, которым я гордилась, который был моей прекрасной, но нелюбимой добычей. Увы! Я тебя больше не вижу, я только думаю о тебе. Я чувствую, что разрастающаяся тень любви скоро накроет меня целиком, и я стану ещё более жалкой, и мысли мои будут вертеться вокруг таких ничтожных вещей, как: «Любит ли он меня? Предаёт ли он меня? Пусть небо устремит все его мысли ко мне!..»

Я не обманываюсь на твой счёт – ещё нет. У меня даже достанет сил бросить тебя, если я этого пожелаю. Ты медленно проснёшься – я так хорошо знаю, как поднимаются твои веки, обнаруживая тоненькую полоску глаза, такую же невнятную, как полоска света на горизонте, предвещающая рассвет… Если бы ты проснулся один, без меня, ты, конечно, взял бы в руку эту ленту из моей ночной рубашки… Ты бы больше не слышал по утрам мою песню, всегда одну и ту же, которую я пою для себя, а до тебя сквозь закрытую дверь доносится мой низкий, очень низкий голос…

Нет. Я остаюсь. Здесь, на краю моей бездны, меня удерживает лишь тупой героизм. Я остаюсь. Спи, пока я бодрствую и спокойно воображаю себе свою самую прекрасную судьбу: милосердную смерть, которая запечатлела бы навеки тебя, недвижимого в непроницаемом сне, как образ моей новой любви.

– Нет… а я другого мнения.

Я сказала только это, ни слова больше. Он вежливо молчит, а я смотрю на море, на островки, кажущиеся пятнами на его глади. Мы не ссорились – не из-за чего да и не о чем. Я не сказала ни слова больше, но этого было достаточно, чтобы обоим показалось, что мы расстались…

У наших ног простирался узкий песчаный пляж, ещё сырой, огибающий множество скал, источенных волнами и окаймлённых понизу полоской мелких синих ракушек. Был час отлива, и вода, отступая, обнажала лысые камни. Куда ни кинешь взгляд, нигде нельзя было обнаружить ничего, что нарушало бы гармонию этого бретонского пейзажа или уродовало его, – ни грозовой тучи в небе, ни гривы водорослей на мели, ни остова лодки на берегу, ни строения, кроме дома Жана, серого, приземистого, окружённого с одной стороны посаженной рощей, а с другой – полем красной герани и тощим лугом, спускающимся к пляжу и расцвеченным шиповником, розовой гвоздикой, высохшей, но сохранившей запах, и утёсником, шелестящим под ветром.