Сидони-Габриель Колетт - Преграда

• Название: Преграда
• Автор: Сидони-Габриель Колетт
• Издательство: АСТ, «Орлов и сын»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-88196-316-4

В предлагаемой читателю книге блестящей французской писательницы, классика XX века Сидони-Габриель Колетт (1873–1954) включены романы, впервые изданные во Франции с 1907 по 1913 годы, а также очерк ее жизни и творчества в соответствующий период. На русском языке большинство произведений публикуется впервые.

---

– Э, да это уже Париж, – говорит Жан.

Он протирает вагонное окно краешком шторки и пытается разглядеть, мимо чего мы проезжаем. Но за стеклом темно, и он видит только своё отражение. И я вижу оба его лица, одно светлое, другое потемнее, упирающиеся лбами друг в друга, словно два барана, приготовившихся к бою.

Он застывает в этой позе, быть может, для того, чтобы дать роздых своим усталым глазам, устремив их в непроглядную тьму. Нам надоело ехать, сидя друг против друга.

С Майей получилось всё не так утомительно, как я ожидала. Помню спящего Жана со склонённой к плечу головой и чуть приоткрытым ртом, примостившегося в углу вагона. Я натянула вуаль шляпы под самый подбородок, и привет! А вот Майя – её правый глаз был скрыт козырьком кожаной кепки – курила одну за другой сигареты – не меньше двадцати, – лихорадочно листала газеты и наблюдала за нами с завистью, бодрая, словно лесная сова… Но теперь… Не могу отрицать, сегодня мы провели несколько прелестных часов. Например, в вагоне-ресторане, где нам было весьма забавно изображать супружескую пару и вместе выбирать в карте вин то, что утешило бы в явной неудаче, постигшей нас с жареной бараниной по-бретонски. Я шепнула тогда Жану с лицемерным упрёком:

– Не будьте со мной так показно любезны, прошу вас! А то ещё подумают, что мы только что познакомились в коридоре.

В купе мы, можно сказать, одни. Дама в пенсне с маленькой собачкой в счёт не идёт. Её избалованный пёсик ни за что не желает лечь, он засыпает стоя, падает носом вниз, в испуге просыпается, и всё начинается сначала, как это делала, бывало, моя Фосетта, моя покойная Фосетта.

– Если бы вы знали Фосетту… – говорю я Жану. И рассказываю ему несколько историй про собачью гениальность. Когда я вспоминаю снос прошлое, он слушает меня вежливо, терпеливо и с некоторым отвращением. Ладно, будем молчать. Молчать с бешенством, со страстью!.. Со своей стороны я заметила, что, когда Жан начинает говорить о своей семье или о себе, его лицо принимает особое выражение.

Он говорит: «Мой отец… Мой дядя Ла Урметт…» – и это звучит одновременно и легкомысленно, и весомо. Он говорит: «В тот год скончалась моя бедная мамаша» тоном благодушного презрения и добавляет ради красного словца: «Все мы повинны в том, что наши матери в каком-то смысле умирают с горя!»

Я могла бы ему ответить: «Только не я» лишь для того, чтобы увидеть, как он удивится, выпятив подбородок и подняв брови: «А что, мюзик-холльные актёрки имеют, оказывается, и семьи? Представляю себе, что это такое…» Зато всякое упоминание о Майе он воспринимает без всякого смущения, с большой охотой: «Мы, конечно, позавтракаем на этой неделе все втроём?»

Я нашла это «конечно» слегка чрезмерным и ответила одним из тех «сложных» взглядов, в которые, как Жан с неодобрением говорит, я слишком много вкладываю. Он мне не без иронии поаплодировал:

– Отлично! Быть может, этот взгляд и годится только для домашнего употребления, но сам по себе он очень хорош!

Когда проводишь в поезде двенадцать часов кряду, то как-то там обживаешься, даже если мало разговариваешь. То презрение, которое Жан, не упуская случая, выражает по отношению к моей бывшей профессии, доказывает, что он об этом непрестанно думает, желая её зачеркнуть, и что его влюблённость распространяется несколько дальше, нежели желание провести вместе следующую ночь…

Дважды Жан вдруг так резко вставал, что можно было подумать: он сейчас остановит поезд и сойдёт, но потом он всё же успокоился, сел и покорно сказал:

– Простите меня, в поезде я всегда становлюсь злым. В машине я просто прелесть, а железнодорожный вагон – это как тюрьма, из которой…

– …не выйдешь…

– …вот именно, и заключение это длится бесконечно долго! В любом месте нам было бы лучше, чем здесь. А от вашей терпеливости и святой пришёл бы в ярость.

– Знаете, привычка к поездам…

– Да, знаю, знаю. Не заводите только вашу песенку о гастролях, не то я за себя не ручаюсь!

Я смеюсь, потому что подумала о Максе и потому что мне уже нравится обманывать Жана насчёт причин моего веселья… В его обществе я явно не становлюсь более добродетельной.

А на самом деле в этом вагоне, пропахшем апельсиновыми корками, пылью и типографской краской от свежих газет, совсем неплохо. Только нам надоело здесь быть. Наша тяга друг к другу делает мучительными как затянувшиеся паузы, во время которых мы якобы отдыхаем, так и долгие беседы и даже попытки развлечься вроде пресловутой прогулки на парусной лодке. Совместные обеды казались мне нескончаемыми, а вот он не в силах вынести двенадцати часов тет-а-тет. Если бы он посмел, то воскликнул бы: «Давайте играть во что-нибудь другое».

О, прохожий с переменчивым настроением, Незнакомец из моего сна, я знаю, какая игра была бы тебе по душе, я сама тоже о ней думаю…

«Это удобнее», – сказал Жан. Вот слово, которое может далеко завести. Конечно, мне удобнее отдать свою багажную квитанцию его лакею, чтобы он отвёз мои чемоданы в гостиницу «Мёрис». Сесть в его автомобиль и тут же помчаться по лоснящейся мостовой, конечно, удобней, нежели воздержаться.

К тому же теперь мои чемоданы – это просто чемоданы, и я готова доверить их первому встречному. Я больше не вожу с собой мой драгоценный обшарпанный сундучок, в котором были упакованы театральные костюмы, это сокровище, за сохранность которого мы с Врагом дрожали при каждой поездке:

– А вдруг эта треклятая багажная служба опять потеряет сундук!

Деревянные поперечины этого сундука, обтянутого просмоленным полотном, торчали, как рёбра загнанной клячи. Его углы, которые мы с Брагом вскладчину оковали железом, не боялись дурного обращения носильщиков и небрежности рабочих сцены – они никогда не сносили вниз багаж, а катили его по лестнице, словно по склону холма… Бока сундучка, пёстрые от гостиничных наклеек, привлекали глаз, а когда его открывали, то в помещении разом начинало пахнуть нафталином, крашеной-перекрашенной шерстью и чуть подопревшей кожей.

– Неужели вы меня бросите и не заедете ко мне? – спросил Жан. – Во-первых, это почти по пути, а во-вторых, мы посмотрим, нет ли каких-нибудь вестей от Майи, может быть, она звонила или написала… Если захотите, мы что-нибудь выпьем и вы стащите у меня фрукты – они наверняка будут лучше тех, что вам предложат в гостинице…

Я промолчала, и тогда Жан добавил небрежно:

– Я вас не приглашаю сегодня на осмотр моего жилища, оно настолько привлекательнее при свете дня.

Он необычайно весел и всё время что-то напевает, ни минуты не сидит спокойно, всем своим видом демонстрируя радость возвращения, чему я являюсь лишь свидетелем, ибо разделить её с ним не могу. В прежнее время, когда мы возвращались из гастролей, Браг, когда мы подъезжали к Парижу, буквально начинал трепетать: «Ах ты, моя старенькая деревушка!» Даже Фосетта, когда я брала её с собой, нюхом узнавала пригород, начинала нервно чихать и рваться к выходу… Но я… Не станете же вы от меня требовать, чтобы, издали завидев гостиницу «Мёрис», я испытывала то же чувство, что и бретонец, издалека узнавший свою колокольню… Я вздрагиваю, неожиданно получив фамильярный товарищеский шлепок по колену, а потом рука в перчатке захватывает мою, как тогда, в Ницце.

– Что это вы?

– Сам не знаю, просто радуюсь. Я люблю свой квартал. Мне приятно, что мы туда едем вместе.

– Я его отлично знаю, ваш квартал. Я там жила… Когда-то…

– В самом деле?!

Его интонация меня забавляет – в ней есть порицание, но нет желания что-нибудь узнать. Наш автомобиль останавливается, и я выскакиваю, не ожидая приглашения: захотелось подвигаться, глубоко вдохнуть свежий воздух, это был неосознанный порыв, не годящийся для тех, кто намерен путешествовать вдвоём… Было уже темно, сыро и тепло. Далёкой памятью я узнаю этот ночной запах бульвара Бертье, по которому часто гонят стада, и там долго стоит в воздухе запах тёплого навоза, словно в хлеву или в овчарне…

Жан живёт в одном из последних особняков бульвара. Мне кажется, что давным-давно, вскоре после свадьбы, мне случилось быть в этом доме… Да, мне кажется, я не ошибаюсь… Узенькая лестница наверх, налево – столовая, направо – гостиная, но теперь там стены покрашены светлой краской, а деревянные перила до блеска натёрты ароматным воском.

– Странно, это совсем не похоже на дом мужчины!

– Тем не менее я сделал из него дом одинокого мужчины. Когда я предложил Майе обставить для неё этот дом, она сказала мне, что я наглец, предлагая ей такой скворечник. Маленькие особняки нынче не в моде.

– Ой, огонь в камине!..

Пламя от больших горящих поленьев освещает комнату, дверь в которую Жан только что открыл. Мой выкрик был таким непосредственным и радостным, что Жан вопросительно посмотрел на меня, как всегда подняв брови и выпятив подбородок, что придаёт его удивлению оттенок неодобрения.