Рустам Ибрагимбеков - Белое солнце пустыни

• Название: Белое солнце пустыни
• Автор: Рустам Ибрагимбеков
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-264-00694-6

Книга, которую Вы держите в руках, — вовсе не модный ныне «кинороман», хотя на ее страницах вы встретитесь с героями всем известного и всеми любимого фильма — Суховым и Верещагиным, Саидом и Петрухой, Абдуллой и Гюльчатай. Вы уже знаете, что случилось с ними в Туркестанской пустыне. Но как они все там оказались? Откуда пришли? Что делали до того, как под белым палящим солнцем раздались выстрелы? Вот лишь несколько штрихов к биографиям героев:

Незадолго до схватки с Абдуллой Сухов чудом избежал смерти — собственный командир стрелял в него за неповиновение.

В Первую мировую войну Верещагин был фронтовым разведчиком и прославился умением добывать немецких «языков».

Петруха обокрал своего отца-сапожника, чтобы помочь революционному подполью.

Саид мстил Джевдету не только за убийство отца, но и за гибель родной сестры.

Любимой женой Абдуллы была русская женщина, с которой он познакомился в 1913 году в Петербурге. Остальное Вы прочтете в романе «Белое солнце пустыни».

---

— Я его вижу… Он близко, — сказала она. — Саид, брат мой, спасайся!.. Беги в пустыню… а я ему все равно не достанусь.

Саид заметил, как стебелек чертополоха качнулся, и хотел спросить сестру, кого она видит, но тут прозвучали выстрелы. Они донеслись со стороны их дома.

Это Джевдет со своими людьми ворвался к ним во двор. Он сразу пристрелил пса Юргаша, когда волкодав кинулся на него, оскалив клыки. Потом убил Искендера, в спину.

— Нурджахан! — кричал он, крутясь на коне. — Где Нурджахан?!

Люди Джевдета, порыскав по двору, вломились в дом, переворошив там все, но девушки не нашли.

Саид, оставив сестру лежащей на каменной плите, выбежал на выстрелы из гробницы и со всех ног рванулся к дому, увязая в песке…

Первый человек Джевдета, выехавший за ворота, получил нож в сердце; второго Саид задушил арканом, но в отряде Джевдета было много людей, они связали Саида и поволокли за ноги по песку. Он был закопан полуживым подальше от дома, который уже пылал, треща и искрясь, исходя клубами дыма. Чинара дрожала всеми своими листочками от пыла пожарища.

Лежащая на плите Нурджахан знала, что брат ни за что не оставит ее, и, когда он не вернулся к ней, поняла, что он попал в смертельную ловушку.

Тогда девушка усилием только ей подвластных внутренних сил замедлила биение своего сердца, а затем и вовсе остановила его. С неба скатилась звезда.

…Саид «увидел», почувствовал это, уже закопанный. Звезда прочертила свой путь, и он закрыл глаза, призывая небо быстрее послать ему смерть. Песок сжимал его панцирем, не давая вздохнуть. Он подумал, что это его вина: не сумел защитить сестренку, которая так сильно любила его, и тогда она решила умереть, но не попасть в руки ненавистного ей Джевдета.

После этой скупой и отрывистой повести Саида они еще долго сидели в молчании. Наконец Сухов поднялся на ноги, поправил кепарь, подпрыгнул, чтобы ничего на нем не звенело, не брякало, и взглянул на Саида. Много у него было таких встреч и расставаний со случайно встреченными людьми.

— Ну что ж, прощай. Я понимаю — тяжело тебе, но надо держаться, что поделаешь…

Саид снизу вверх посмотрел на своего спасителя, молча, теплом глаз попрощался с ним. Сухов еще раз сочувственно улыбнулся ему и двинулся через пески. Он не знал еще, что очень скоро именно ему, и никому другому, предстоит встретиться в решающем сражении с Абдуллой. А пока он шел, снова свободный и одинокий, предаваясь мыслям о своем прошлом.

Шлепая плицами, плыл вниз по течению буксир, тащил за собой порожнюю баржу. Мерно постукивал мотор, и в такт ему из трубы выталкивались комочки дыма; тут же, позади рубки, на веревке сушились рубахи и полосатые тельняшки матросов, полоскались панталоны, надуваясь от встречного ветерка. Пиликала на палубе гармошка, плясали пьяные мужики, топоча сапогами по доскам палубы, ухая и похлопывая себя по ляжкам, по голенищам.

Федор, которому матросы по дружбе «отказали» старые, но вполне еще пригодные сапоги, а лапти заставили пустить по течению, хмуро поглядывал на все это веселье. Впрочем, на переживания по поводу постигшего его горя у него почти не оставалось времени.

На пароходе приходилось работать с утра и до темна — то воду таскать Нюрке на камбуз, то палубу драить, то матросам помогать, а то и заниматься стиркой, когда Нюрка, подвыпив, пускалась в загул.

Мимо проплывали деревеньки, чернея низенькими избами, с метлами еще голых деревьев, белели вытянутые ввысь звонницы, зигзагами отражаясь в свободной ото льда воде, — но Федора мало занимали эти картины: тоска одиночества, впервые познанная им, жгла, не давала покоя, и слезы сами по себе навертывались на глаза. В свою деревню он решил больше не заезжать, поскольку Савелий был его последним близким родственником, а на вопросы баб — он себе представил, как они набегут — о подробностях гибели дядьки он отвечать не хотел и не мог.

Спать ложился Федор в Нюркиной каморке, в обнимку с ее полуторагодовалым сынишкой, Васькой, пока Нюрка по ночам «крутила любовь» с кем-нибудь из команды. Каждый раз она вдохновлялась своим собственным выбором и ни под каким видом не связывалась с тем, кого не хотела, доказывая таким образом свою самостоятельность.

Как-то проснувшись ночью, он выглянул в иллюминатор над койкой. Луна застыла в небе матовым кругом, с пятнами, словно захватанная жирными пальцами. С палубы донесся негромкий смех Нюрки, что-то ответил ей механик Прохор. Описав малиновую дугу, полетела в воду самокрутка Прохора, выщелкнутая из пальцев.

— Обхватить бы себя за плечи да полететь к луне, — сказала Нюрка мечтательно. — Там небось славно… И нет вас, кобелей.

— Ишь ты, — усмехнулся Прохор. — Куда ты без нас денешься!

— Любви хочется, Проша, — засмеялась Нюрка.

— У тебя этой любви выше ватерлинии, — зло бросил Прохор.

— Это не любовь, Проша… Это и собаки умеют.

— Курва! — еще злее сказал Прохор.

Нюрка на эту злость не обиделась, наоборот, засмеялась пуще, довольным, сладким смехом, призывно прозвучавшим в ночи.

Этот смех неожиданно взволновал Федора, он все время вспоминал его. Сталкиваясь с Нюркой, краснел, отводил взгляд, а она, прекрасно понимая состояние юноши, в котором все больше разгоралась тяга к женщине, посмеивалась, заигрывала, стараясь заглянуть в глаза. Еще она любила во все горло орать частушки, так, что ее слышали на обоих берегах Волги, и были эти частушки такими озорными, что даже мужики на пароходе, смеясь, покачивали головами.

Когда Федору исполнилось шестнадцать, Нюрка затащила парня за брезентовую перегородку, сбросила с себя платье, стянула с него, обалдевшего, штаны и увлекла за собой на жесткий топчан… Все разом изменилось вокруг. Так же светила в иллюминаторе луна, отсвечивая бледным овалом на матерчатой перегородке, так же мерно тукал движок, но мир для Федора стал другим.

У него шла кругом голова от первой в его жизни женщины и, главное, полагал он, такой необыкновенной женщины, как Нюрка с ее зелеными, хмельными глазами, с ее ласковым отзывчивым телом, умеющим дарить небывалое наслаждение. Конечно же, другой такой женщины и быть не может, ему повезло, что он с ней встретился, и поэтому надо действовать решительно. Схватив Нюрку за руку и с силой сжав ее, он объявил, что она должна немедленно выйти за него замуж.

Услышав это, Нюрка всплеснула руками и долго смеялась, затем растроганно провела рукой по его голове, ласково поцеловала в щеку и сказала, что подумает… Теперь же ей надо начинать готовить еду команде, а ему лучше уйти, потому что, вдруг, после вахты ненароком заглянет Прохор, и тогда от него долго не отбрешешься, хотя ей на него и наплевать.

Федор вышел на палубу. Свежий волжский ветер холодил его грудь, теребил распахнутую рубаху. Взволнованный происшедшим, он прошлепал к носу парохода, постоял, а затем поднялся на мостик к рулевому. Сквозь стеклянное полукружье окон в ночи были видны красные и белые огоньки бакенов, топовые фонари встречных пароходов и катеров.

Федор, не зная, как освободиться от переполнявших его чувств, попросил закурить. Рулевой, цыганистого вида красавец в кольцах черных кудрей, помог Федору свернуть первую в его жизни «козью ногу» и дал огоньку — Федор, затянувшись, закашлялся. Рулевой крепко шлепнул его ладонью по спине, «чтоб не кашлял», и, подмигнув, сказал:

— Ну что, причастился, раб божий Федор?.. — Тот не сразу понял, о чем разговор, а рулевой продолжал: — Нюрка баба сладкая, заводная!.. Страсть как молоденьких обожает. Не тебе первому палочку сломала.

Федор густо покраснел, но затем вдруг решительно и жестко ответил:

— Мало ли… А теперь — учтите — она моя!

Рулевой рассмеялся и, отпустив штурвал, развел руками.

— Да я что… Я не возражаю… И ребята, я думаю, тоже… Тебе надо только с Прохором договориться!

Сухов, идущий по пустыне размеренным и четким шагом, усмехнулся в усы и даже слегка крякнул, вспомнив эту ночь с Нюркой, свою первую в жизни ночь с женщиной.

Он остановился, чуть не уперевшись в преграду — перед ним на вершине бархана высился саксаул, изломанный, корявый от наростов, пыльный. В тени короткого ствола этого чахлого с виду, но очень цепкого дерева пустыни сидел, отдыхая, тушканчик; просительно прижав к груди передние короткие лапки, он внимательно наблюдал за появившимся красноармейцем.

— Отдохнул, дай и мне, — негромко сказал Сухов, не двигаясь с места.

Тушканчик, будто поняв человеческую речь, неторопливо заскакал прочь, подпрыгивая, словно мячик.

Сухов устроился под саксаулом, вытянув гудящие ноги, стараясь попасть в тень ствола, с наслаждением ощутил позвоночником шершавость дерева, прикрыл веки… и снова оказался на волжском пароходе.

Прохор крепко избил Федора, придумав какую-то причину. Дрожа от ярости, Федор ворвался на камбуз, схватил нож для резки мяса и ринулся было обратно, да Нюрка повисла на руке с ножом, умоляя его успокоиться. Но Федор все рвался на палубу, и когда нечаянно поранил лезвием ладонь женщины, она крикнула: