Юрий Яковлев - Саманта

• Название: Саманта
• Автор: Юрий Яковлев
• Издательство: Молодая Гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Повесть «Саманта» посвященна интернациональной дружбе. Благородство и бесстрашие, готовность всегда прийти на помощь своим друзьям и самоотверженность — вот что объединяет героев этого произведения.

---

— А когда ты приедешь ко мне в гости, я познакомлю тебя с Дугом, и со старым Ральфом, и с другими хорошими людьми, — сказала бы Саманта. — А потом папа свозит нас на Великие озера. Ты никогда не была на Великих озерах?

Девочки не думали о вечной разлуке. Они лежали в траве, а маленькие солнца с белыми лучами касались их щек лепестками.

Над ними, уходя в бесконечность, простерлась голубая сфера неба. Она была необъятной и прекрасной. Может быть, Земля, которая из космоса кажется голубым шаром, отражалась в ней и заполняла этой сквозной голубизной.

Главное дело было сделано — Саманта нашла правду, за которой приехала в Союз: война никогда не придет в Америку из России.

Эта истина оказалась крепче и надежней всех договоров, какие заключали между собой государства.

Люди поверят Саманте!

Люди поверили Саманте.

И с каждым годом поверивших будет все больше и больше. И этой вере не будет границ.

А высоко над ромашковой поляной плыл бумажный змей со смешной рожицей. Он плыл медленно, словно с высоты разглядывал землю.

— Смотри, змей! — крикнула Наташа.

— Он перелетел через океан! — оживилась Саманта. — Это мой знакомый змей. Он всегда увязывается за мной. Даже во сне.

— Зачем спать, если так хорошо! — отозвалась Маленькая Наташа.

Они были вместе. Им было хорошо. Их сердца умели мчаться вдогонку за бумажным змеем.

А разлука была рядом.

Последняя пресс-конференция

Моя фантазия — ненаписанный дневник Саманты. И все, что вы здесь прочитали, принадлежит не мне, а ей. Вернее, нам обоим. Она доверилась мне и нашептала свои мысли, рассказала о своих переживаниях. Может быть, я чего-то не услышал, простите меня, читатель.

Фантазия — не только инструмент для прорыва в будущее, она может приблизить к нам и прошлое.

Универсальный инструмент!

Только в настоящем времени трудно живется фантазерам.

Саманте и жилось трудно. Судьба подарила ей сказку — девочка выиграла по автобусному билету! — а она употребила ее не для собственной радости, поступилась радостью ради людей. Саманта употребила свою фантазию, чтобы пробиться к истине. Другого инструмента у нее не было.

Американская девочка поставила перед собой недетскую задачу — избавить миллионы людей от ежедневного, неотступного страха перед тем, что сегодняшний день может стать последним днем Земли.

Она нашла истину: источник опасности не Советский Союз, надо искать другой источник, может быть, не за океаном, а дома?

«Мы хотим мира для себя и для всех народов планеты. Для своих детей и для тебя, Саманта» — эти слова Саманта прочла, сумела прочесть в сердцах всех, с кем ей довелось встретиться в Советском Союзе.

Нет! Она не приняла их на веру. Она приблизилась к ним. Выстрадала. Прошла сквозь лес, в котором, когда пилят деревья, ломаются зубья пил — так много невидимого военного металла в стволах деревьев того леса.

Она подержала в руках флягу с тремя глотками воды, которая совершила круг и от людей, мучащихся жаждой, вернулась нетронутой. И Саманта тоже не сделала ни глотка из этой фляги и поддержала высшее братство, на котором стоит мир.

Подожди, Сэми, не уходи, останься с нами!

Но Саманта смотрит на меня с какой-то странной печальной надеждой. Брови поднялись домиком, веточки ресничек вздрагивают, рот полуоткрыт, прядка волос сползла на щеку. И во всем ее милом облике предчувствие расставания.

Она подходит к Большой Наташе:

— Вы же обещали мне подарить свои взрослые туфли на высоком каблуке.

— Я принесла тебе туфли, Сэми. Только они стоптаны, путь был долгим.

— Путь был долгим, — соглашается девочка, — но я буду надевать их изредка. В крайнем случае. Когда мне до зарезу надо будет стать взрослой.

— От туфель не станешь взрослой.

— Стану! Вот увидите. Я их сейчас надену и пойду на пресс-конференцию, и все почувствуют, что я взрослая.

Я представляю себе Саманту на последней пресс-конференции перед отлетом на родину.

Она подходит к дверям зала, где ее ждут журналисты и телевизионщики всех газет и компаний, и останавливается. До ее сознания вдруг доходит, что сегодня от нее ждут не улыбки и шутки, а нечто более важное. И если Попрыгунчик Пол или кто-то из его коллег спросит: «Ваши впечатления о Москве?» — то сказать: «Оказывается, в Москве по улицам не ходят медведи. А живут они в театре зверей миссис Натальи Дуровой», — сказать только это недостаточно.

— Пора, Сэми, — слышен за спиной голос папы. — Мы с тобой, Сэми.

«Пора!» — про себя повторяет девочка и открывает дверь. И входит в зал. Она идет по проходу и кивает знакомым, среди которых уже нет Пола. Улыбка у нее грустная, глаза стали темней. Так всегда бывает перед разлукой.

Саманта садится за стол, и сразу десяток шершавых кулачков-микрофонов потянулись к ней. И поблескивающие объективы множества камер нацелились на маленькую американку, словно лучами рентгена хотят проникнуть внутрь, узнать самое сокровенное.

Но «самое сокровенное» девочка и не прячет, и для того, чтобы узнать ее мысли, не нужны рентгеновские аппараты и детекторы лжи. В девочке все открыто. Вся она ясная, просветленная, все ее мысли можно прочесть в глазах.

Саманта заговорила не сразу. Она вдруг почувствовала, что у нее есть счастливая возможность громко, на весь мир, обнародовать свою, найденную в России правду. Она была девочкой, и она оставалась сама собой даже на прощальной пресс-конференции.

И под столом, незаметно для всех, сняла Наташины туфли на высоких каблуках, чтобы оставаться самой собой.

Саманта заговорила о петухах:

— Нам в Штатах кажется, что петух поет «кок-э-дудл-ду», французам слышится иное — «ко-ко-рику». Шведы считают, что петух поет «ку-ке-лику», а португальцы — «ко-ко-роко». Русские убеждены, что петух поет «ку-ка-реку». На самом деле все петухи в мире поют одинаково… Русские дети очень похожи на американских. Только имена у них другие. Ну и что из этого? Я здесь открыла столько сходства, что мне кажется — наши страны совсем рядом. И между нами нет океана.

Саманта замолчала и услышала стук собственного сердца. И еще она услышала звук, похожий на стрекот кузнечиков на летней лужайке. Это работали кинокамеры. Девочка отыскала глазами папу. Он стоял, прислонясь к стене, и одобрительно кивал. Но на лице его застыло удивление. Саманта сразу забыла о кузнечиках и заговорила:

— У нас в Штатах говорят, что русские хотят войны. Они или ничего не знают о русских, или ничего не знают о войне. Ведь в Штатах нет стороны, наиболее опасной при артобстреле. И наши бабушки не делали уроки, отогревая дыханием пузырек с замерзшими чернилами. И никто не знает вкус блокадного хлеба.

Девочка замолчала. Словно потеряла мысль. Но это было не так. На удивление всем собравшимся, она протянула руку, и все, кто был в зале на пресс-конференции, увидели на ладони маленький кусочек черного хлеба. Саманта с болью посмотрела на хлеб, отломила маленький кусочек и поднесла его ко рту. Она долго жевала. И никто не решился спросить, что она делает, зачем она так странно… ест… хлеб… А девочка отломила еще кусочек… Еще кусочек… А когда хлеб был съеден, подушечками пальцев собрала на середине ладони крошки и прильнула к ним губами, словно поцеловала их, как святыню.

Лица людей стали сосредоточенными, глаза тревожно смотрели на руку девочки. Не стрекотали камеры. Не вспыхивали комнатные молнии блицев. Какое-то странное, незнакомое чувство овладело людьми. Может быть, чувство вины перед девочкой, которая опустилась на такую глубину человеческих страданий, какой не достиг ни один из сидящих в зале.

Я представляю себе, как Саманта спросила:

— Может ли народ, который хоть раз в жизни ел так хлеб, может ли такой народ хотеть войны?

И в этом требовательном вопросе уже был заложен ответ.

Снова застрекотали камеры. Саманта посмотрела на папу. Он стоял, прижавшись спиной к стене. Его взгляд был серьезен и сосредоточен. Папа смотрел куда-то вдаль, сквозь стены зала. Потом он как бы очнулся. Повернул лицо к дочери. И одобрительно кивнул. Но Саманта уже не смотрела на него.

— Когда я была в Ливадии, меня привели во дворец и показали кресло, в котором за круглым столом сидел наш президент Рузвельт. Я спросила: можно мне посидеть в этом кресле? Мне разрешили. Кресло было высоким. Я села, но у меня болтались ноги. Тогда я сползла на самый краешек и дотянулась носочком до пола. И я почувствовала себя чуть-чуть взрослей. «Вот я — президент!» — подумала я. Сидела и улыбалась, как дурочка. Играла в президента. Но потом я перестала улыбаться. Разве можно играть в президента, как играют в «Ити» или «Олли, Олли, три быка»? Я напряглась на минутку и почувствовала себя президентом. И мне показалось, что от меня, понимаете, от меня зависит, будет ли завтра Земля живой и зеленой или она превратится в холодную планету пепла, как Луна. И я решила, что не должна этого допустить. Пусть в меня стреляют, как в Кеннеди, — не должна! Если я президент… А потом меня позвали, я нехотя сползла с кресла и перестала быть президентом. Но мысль: «Я не должна этого допустить!» — осталась. Она была со мной, когда мы на «рафике» ехали домой в Артек. И когда вечером сидела у костра, и когда легла в постель. Эта мысль будила меня ночью: не должна! И я вдруг поняла, что это и есть моя главная цель жизни, кем бы я ни стала — буду лечить зверей или буду, как Попрыгунчик Пол, бегать с камерой за знаменитостями, — я не должна допустить! Нигде, никогда, ни за что! Не должна! Не должна!