Владимир Набоков - Смерть

• Название: Смерть
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-768-8

Пьеса написана в марте 1923 г. в Берлине. На выбор темы и сюжета пьесы повлияли два события в жизни Набокова: трагическая смерть отца, В. Д. Набокова, убитого 28 марта 1922 г., и расторжение помолвки со Светланой Зиверт в январе 1923 г. Тема «инерции» жизни после смерти была развита затем Набоковым в рассказе «Катастрофа» (1924) и повести «Соглядатай» (1930).

---

В. Набоков СМЕРТЬ

Драма в двух действиях Действие происходит в университетском городе Кембридж, весною 1806 г.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната. В кресле, у огня, — Гонвил, магистр наук.

ГОНВИЛ:

…и эту власть над разумом чужим
сравню с моей наукою: отрадно
заране знать, какую смесь получишь,
когда в стекле над пламенем Лазурным
медлительно сливаются две соли,
туманную окрашивая колбу.
Отрадно знать, что сложная медуза,
в шар костяной включенная, рождает
сны гения, бессмертные молитвы,
вселенную…
Я вижу мозг его,
как будто сам чернилами цветными
нарисовал, — и все же есть одна
извилина… Давно я бьюсь над нею —
не выследить… И только вот теперь,
теперь, когда узнает он внезапно…
А! в дверь стучат… Тяжелое кольцо
бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,
стук беспокойный…

(Открывает.)

Вбегает Эдмонд, молодой студент.

ЭДМОНД:

Гонвил! Это правда?..

ГОНВИЛ:

Да… Умерла…

ЭДМОНД:

Но как же…Гонвил!..

ГОНВИЛ:

Да…
Не ожидали… Двадцать лет сжималось
и разжималось сердце, кровь живую
накачивая в жилы и обратно
вбирая… Вдруг — остановилось…

ЭДМОНД:

Страшно
ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?
Она была так молода!..

ГОНВИЛ:

Читала
вот эту книжку: выронила…

ЭДМОНД:

Жизнь —
безумный всадник. Смерть — обрыв нежданный,
немыслимый. Когда сказали мне —
так, сразу — я не мог поверить. Где же
она лежит? Позволь мне…

ГОНВИЛ:

Унесли…

ЭДМОНД:

Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:
она всегда ходила в темном… Стелла —
мерцающее имя{1} в темном вихре.
И унесли… Ведь это странно, правда?..

ГОНВИЛ:

Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая
печаль в тебе находит струны… Впрочем,
с моей женой ты, кажется, был дружен?

ЭДМОНД:

Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!
Как утешать тебя? Ты словно — мрамор:
торжественное белое страданье…

ГОНВИЛ:

Ты прав, не утешай. Поговорим
о чем-нибудь простом, земном. Неделю
ведь мы с тобой не виделись. Что делал?
О чем раздумывал?

ЭДМОНД:

О смерти.

ГОНВИЛ:

Полно!
Ведь мы о ней беседовали часто.
Нет — будем жить. В темницу заключенный
за полчаса до казни паука
рассматривает беззаботно. Образ
ученого пред миром{2}.

ЭДМОНД:

Говорил ты,
что наша смерть —

ГОНВИЛ:

— быть может, удивленье,
быть может — ничего. Склоняюсь, впрочем,
к последнему; но есть одно: крепка
земная мысль — прервать ее стремленье
не так легко…

ЭДМОНД:

Вот видишь ли — я мучусь…
Мне кажется порой: душа в плену —
рыдающая буря в лабиринте
гудящих жил, костей и перепонок.
Я жить боюсь. Боюсь я ощущать
под пальцами толчки тугие сердца,
здесь — за ребром — и здесь, на кисти, — отзвук.
И видеть, мыслить я боюсь — опоры
нет у меня, зацепки нет. Когда-то
я тихо верил в облачного старца,
сидящего средь призраков благих.
Потом в опустошительные книги
качнулся я. Есть книги как пожары…
Сгорело все. Я был один. Тянуло
пустынной гарью сумрачных сомнений —
и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —
большеголовый, тяжкий, напряженный,
в пронзительно сверкающих очках,
с распоротою жабой на ладони…
Ты щипчиками вытащил за узел
мои слепые слипшиеся мысли,
распутал их, и страшной простотой
мои сомненья заменил… Наука
сказала мне: «Вот — мир», — и я увидел
ком земляной в пространстве непостижном
червивый ком, вращеньем округленный,
тут плесенью, там инеем покрытый{3}…
И стала жизнь от этой простоты
еще сложней. По ледяной громаде
я заскользил. Догадки мировые —
все, древние и новые, — о цели,
о смысле сущего — все, все исчезли
пред выводом твоим неуязвимым:
ни цели нет, ни смысла; а меж тем
я втайне знал, что есть они!.. Полгода
так мучусь я. Бывают, правда, утра
прозрачные, восторженно-земные,
когда душа моя — подкидыш хилый —
от солнца розовеет и смеется
и матери неведомой прощает…
Но, с темнотой, чудовищный недуг
меня опять охватывает, душит:
средь ужаса и гула звездной ночи
теряюсь я; и страшно мне не только
мое непониманье — страшен голос,
мне шепчущий, что вот еще усилье
и все пойму я… Гонвил, ты любил
свою жену?..

ГОНВИЛ:

Незвучною любовью,
мой друг, незвучной, но глубокой… Что же
меня ты спрашиваешь?

ЭДМОНД:

Так. Не знаю…
Прости меня… Не надо ведь о мертвых
упоминать… О чем мы говорили?
Да, — о моем недуге: я боюсь
существовать… Недуг необычайный,
мучительный, и признаки его:
озноб, тоска и головокруженье.
Приводит он к безумию. Лекарство,
однако, есть. Совсем простое. Гонвил,
решил я умереть.

ГОНВИЛ:

Похвально. Как же
ты умереть желаешь?

ЭДМОНД:

Дай мне яду.

ГОНВИЛ:

Ты шутишь?

ЭДМОНД:

Там, вон там, в стене, на полке,
за черной занавеской — знаю, знаю,—
стоят, блестят наполненные склянки,
как разноцветные оконца — в вечность…

ГОНВИЛ:

…Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —
кого-нибудь ведь любишь ты на свете?
Иль, может быть, любовью ты обманут?

ЭДМОНД:

Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои
дивятся все и надо мной смеются,
как, может быть, цветущие каштаны
над траурным смеются кипарисом.

ГОНВИЛ:

Но в будущем… Как знать? На перекрестке…
нечаянно… Есть у тебя приятель,
поэт: пусть скажет он тебе, как сладко
над женщиной задумчивой склоняться,
мечтать, лежать с ней рядом — где-нибудь
в Венеции, когда в ночное небо
скользит канал серебряною рябью
и, осторожно, черный гриф гондолы
проходит по лицу луны…

ЭДМОНД:

Да, правда,
в Италии бывал ты, и оттуда
привез —

ГОНВИЛ:

— жену…

ЭДМОНД:

Нет, сказочные смерти,
играющие в полых самоцветах…
Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,
гигантский лоб наморщив? Гонвил, жду я,
ответь же мне! Скорее!

ГОНВИЛ:

Вот беспечный!
Ведь до того, как друга отравлять,
мне нужно взвесить кое-что, не правда ль?

ЭДМОНД:

Но мы ведь выше дружбы — и одно
с тобою чтим: стремленье голой мысли…
А! Просветлел… Ну что же?

ГОНВИЛ:

Хорошо,
согласен я, согласен… Но поставлю
условие: ты должен будешь выпить
вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти
заметить на твоем лице. Сам знаешь,
каков твой друг: он, как пытливый Плиний,
смотреть бы мог в разорванную язву
Везувия{4}, пока бы, вытекая,
гной огненный шипел и наступал…

ЭДМОНД:

Изволь… Но только…

ГОНВИЛ:

Или ты боишься,
что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?

ЭДМОНД:

Нет, о тебе я думал. Вот что! Дай мне
чернил, бумаги. Проще будет.

(Пишет.)