Лео Яковлев - Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

• Название: Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).
• Автор: Лео Яковлев
• Издательство: Каравелла,
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 966-586-142-5

Книга посвящена малоизученным сторонам жизни Федора Михайловича Достоевского (1821–1881) и является попыткой автора ответить на вопрос: как повлияло на творчество, публицистику, образ мыслей и поведение писателя тяжелое хроническое заболевание головного мозга, которым он страдал с юности и до своих последних дней. Анализируются переписка, дневниковые и черновые записи, а также некоторые публицистические и художественные тексты Ф. М. Достоевского. На обложке воспроизведены рисунки Ф. М. Достоевского.

---

Предоставить еврею заседать в парламенте было бы безбожно. Но еврей может добывать деньги, а деньги могут делать членов парламента. Гаттон и Ольд-Сарум[3] могут быть собственностью еврея. Пенринский избиратель скорее возьмет 10 ф. ст. от Шайлока, чем 9 ф. 19 шил., 11 пенс, и 3 фартинга от Антонио. Против этого не делают никакого возражения. Что еврей может иметь в руках своих самую сущность законодательной власти, что он может располагать восьмью голосами при каждой подаче мнений, как какой-нибудь великий герцог Нью-Кастельский, — это совершенно в порядке вещей. Но чтобы он мог переступить за решетку и сесть на эти таинственные подушки зеленого сафьяна, чтобы он мог кричать: «слушайте» и «порядок» и чтобы он мог рассказывать о том, как он произносил речь и был волен говорить за кого-нибудь то или другое, — это было бы осквернением святыни, достаточным для навлечения погибели на страну.

Чтобы еврей был тайным советником у христианского короля, это было бы вечным позором для нации. Но еврей может управлять биржею, а биржа может управлять светом. Министр может не решаться на свою финансовую систему, пока не переговорит наедине с евреем. Конгресс, составленный из монархов, может быть вынужденным призвать к себе на помощь еврея. Росчерк еврея на обороте куска бумаги может стоить более, чем монаршее слово трех королей, или национальный кредит трех новых американских республик. Но чтобы еврей поставил перед своим именем «достопочтенный»,[4] было бы самым ужасным бедствием для нации.

Таким же образом рассуждали некоторые из наших политиков об ирландских католиках. Католики не должны иметь никакой политической власти. Солнце Англии навсегда зайдет, если католики будут иметь политическую власть. Дайте католикам все остальное, но не допускайте их до политической власти. Эти мудрые люди не понимали, что — раз все остальное дано — то дана и политическая власть. Они повторяли свою песнь кукушки и тогда, когда уже перестало быть вопросом: должны ли католики иметь политическую власть, или нет; когда католическая лига поругалась над парламентом, и католик-агитатор имел несравненно более влияния, чем лорд-наместник.

Если мы, как христиане, обязаны устранять евреев от политической власти, то мы обязаны также и обращаться с ними, как обращались наши предки: убивать, ссылать и грабить их. Ибо этим путем — и одним только этим путем — мы можем на самом деле лишить их политической власти. Не приняв же этого образа действий, мы можем только отнять у них тень власти, но должны оставить самую сущность ее. Мы можем сделать достаточно, чтобы обидеть и раздражить их, но не можем сделать столько, чтобы оградить себя от опасности, если опасность в самом деле существует. Где есть богатство, там должна быть неизбежно и власть.

Английские евреи — говорят нам — не англичане. Они отдельный народ, имеющий только место жительства на этом острове, но живущий, в нравственном и политическом отношении, одною жизнью с братьями своими, которые рассеяны по всему свету. Английский еврей смотрит на голландского или португальского еврея как на соотечественника, а на английского христианина — как на чужого. Этот недостаток патриотического чувства, говорят, делает еврея неспособным к отправлениям политической власти.

Аргумент имеет что-то правдоподобное, но, по ближайшем рассмотрении, оказывается совершенно неосновательным. Если и признать приведенные выше факты, то все же евреи не единственный народ, который предпочел свою секту своему отечеству. Когда общество пользуется благосостоянием, то чувство патриотизма происходит от естественного и неизбежного сближения понятий в умах граждан, которые знают, что они обязаны всеми своими удобствами и наслаждениями той связи, которая соединяет их в одну общину. Но под правлением пристрастным и угнетающим это сближение понятий не может иметь того значения, которое оно имеет при лучшем порядке вещей. Люди бывают вынуждены искать у своей партии того покровительства, которым они должны бы пользоваться от отечества, и естественным порядком переносят на свою партию то расположение, которое они, в противном случае, чувствовали бы к своей родине. Французские гугеноты просили помощи у Англии против своих католических королей. Французские католики призвали на помощь Испанию против короля из гугенотов. Основательно ли было бы заключить из этого, что в настоящее время протестанты во Франции согласятся, чтобы их религия сделалась господствующею при помощи прусской или английской армии? Конечно нет. И отчего происходит, что они не хотят теперь, как хотели прежде, принести интересы своего отечества в жертву своим религиозным убеждениям? Причина очевидна: они были преследуемы тогда, а теперь не преследуются. Английские пуритане в царствование Карла I уговорили, шотландцев вторгнуться в Англию. Желали ли бы протестантские диссентеры нашего времени, чтобы англиканская церковь была ниспровергнута вторжением иностранных кальвинистов? Если нет, то какой причине мы должны приписать эту перемену? Конечно той, что с протестантскими диссентерами обращаются в настоящее время лучше, чем обращались в XVII столетии. Некоторые из знаменитейших государственных людей, каких когда-либо производила Англия, были готовы искать в Северной Америке убежища от жестокости Лода. Неужели это происходило оттого, что пресвитериане и индепенденты не в состоянии любить свое отечество? Но бесполезно приводить слишком много примеров. Ничто так не обидно для знающего сколько-нибудь историю или человеческую природу, как слышать, что люди, облеченные правительственною властью, обвиняют какую-нибудь секту в привязанности к чужим краям. Если и есть в политике положение повсеместно верное, то это именно то, что привязанность к чужим краям есть плод домашних неурядиц. Ханжи всегда изловчались делать своих подданных несчастными внутри государства и потом жаловаться на то, что они ищут помощи вне его пределов; разъединять общество и удивляться отсутствию в нем единства; управлять так, как будто бы одна часть государства составляла целое — и обвинять после этого другие части в недостатке патриотического чувства. Если евреи не почувствовали к Англии детской привязанности, то это потому, что сама Англия обращалась с ними, как мачеха. Нет другого чувства, которое вернее развивалось бы в сердцах людей, живущих под сколько-нибудь порядочным правительством, как чувство патриотизма. С тех пор, как существует мир, еще не было такой нации, или значительной части какой-нибудь нации, которая, не будучи жестоко угнетена, совершенно лишена была бы этого чувства. Принимать, следовательно, за основание для обвинения какого-нибудь класса людей недостаток в них патриотизма — есть самая избитая уловка софистов. Это — логика волка относительно ягненка. Это все равно, что обвинить устье ручья в отравлении его источника. Если бы английские евреи действительно питали смертельную вражду к Англии, если бы они еженедельно молились в синагогах только о том, чтобы все проклятия, произнесенные Иезекилем над Тиром и Египтом, обрушились на Лондон, если бы на своих торжественных празднествах они призывали благословение на тех, которые разбивали бы о каменья детей наших, — то и тогда, скажем мы, ненависть их к соотечественникам не была бы сильнее той, которую питали друг к другу христианские секты. Но на самом деле чувства евреев к Англии не таковы. Они питают именно то чувство, какого нам следовало ожидать от них в том положении, в которое они поставлены. С ними обходятся гораздо лучше, чем обращались в XVI и XVII столетиях с французскими протестантами, или с нашими пуританами во времена Лода. Поэтому они нисколько не озлоблены против правительства или против своих соотечественников. Нельзя не согласиться, что они более привязаны к государству, чем были привязаны последователи Колиньи или Вэна. Но с ними не так хорошо обращаются, как обращаются в Англии в настоящее время с диссентерами сект христианских; и вследствие этого, — и мы твердо уверены, что только вследствие этого, — они находятся в более исключительном настроении. Пока мы не испытаем их далее, мы не имеем права заключить, что их вовсе нельзя сделать англичанами. Тот государственный человек, который обращается с ними как с пришельцами, а между тем осуждает их за то, что они не разделяют всех чувств туземцев, поступает так же неразумно, как поступал тиран, наказывавший их отцов за то, что они не делали кирпичей без соломы.[5]

Нельзя дозволить правителям слагать с себя, таким образом, важную ответственность. Не им говорить, что какая-нибудь секта не имеет патриотизма. Их дело внушить ей патриотизм. История и здравый смысл ясно указывают на средства к этому. Английские евреи, сколько мы можем видеть, являются именно такими, какими их сделало правительство. Они представляют собою именно то, что представляла бы всякая секта, или чем был бы всякий класс людей при таком обращении, какому подвергаются евреи. Если бы, например, все рыжеволосые люди в Европе подвергались в течение многих веков оскорблениям и угнетениям, были бы изгоняемы из одного места, в другом — подвергаемы заключению, если бы у них отнимали деньги, вырывали зубы, обвиняли их по самым слабым уликам в самых неправдоподобных преступлениях, волочили на конских хвостах, вешали, пытали, сожигали живых, если бы и после смягчения нравов люди эти продолжали подвергаться унизительным стеснениям и составлять предмет поругания черни, если бы в иных странах их заключали в особые улицы городов, а в других чернь побивала их каменьями и бросала их в воду, если бы повсюду они были устраняемы от общественных должностей и почестей, — каков был бы патриотизм джентльменов с рыжими волосами? И если бы, при этих обстоятельствах, сделано было предложение о допущении рыжих людей к должностям, — какую поразительную речь мог бы сказать красноречивый поклонник старинных наших учреждений против столь революционной меры! «Эти люди, — мог бы он сказать, — едва ли считают себя англичанами. Они считают рыжего француза или рыжего немца более близким себе, чем черноволосого человека, родившегося в их собственном приходе. Если чужой монарх покровительствует рыжим волосам, то эти люди любят его более, чем своего природного короля. Они не англичане, они не могут быть англичанами; это запрещено природою; опыт доказывает, что это невозможно. Права на политическую власть они вовсе не имеют, ибо никто не имеет права на политическую власть. Пусть они пользуются личною безопасностью, пусть их собственность находится под защитою закона. Но если они станут домогаться участия в управлении общиною, которой они только вполовину члены, общиною, которой конституция существенно черноволосая, то мы можем ответить им словами наших мудрых предков: «Nolumus leges Angliae mutari».