Михаил Бубеннов - Орлиная степь

• Название: Орлиная степь
• Автор: Михаил Бубеннов
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Смело открывайте эту книгу, читатель, и перед вами встанут необъятные просторы алтайских степей, где вечная юность нашего века совершает чудеса; вы услышите взмахи орлиных крыльев, нежнейший звон колосьев, биение влюбленных сердец и музыку богатого и прекрасного русского языка.

Роман-газета № 9(213) 1960 г.

Роман-газета № 10(214) 1960 г.

---

— Три километра.

— А в длину сколько?

— Километров десять…

— Ох, черт возьми! Ничего себе

Но вдруг точно чем-то ослепило Леонида.

— Обождите, товарищ агроном, но ведь наша бригада за весну и лето должна поднять тоже три тысячи? — закричал он, часто моргая, точно впервые узнав про свой рабочий план. — Значит, вот такой массив?

— Точно, — подтвердила Хмелько.

— Ох, черт возьми! — совсем другим, несколько озадаченным тоном и раздумчиво произнес Леонид. — Оказывается, как много…

— Испугались? Оторопь берет?

В центре массива пашни, где от дороги отходили свертки к полевым бригадным станам, Куприян Захарович Северьянов впервые остановился и, видимо, решил дождаться молодых людей. Но через несколько минут он вдруг опять тронул коня…

— Что же он такой унылый, — спросил о нем Леонид.

— Думает, — ответила Хмелько.

— Уж не мы ли испортили ему настроение?

— Вполне возможно.

— Может, ему не хочется расставаться с целиной?

— Ему не до целины…

— Странно! А в чем дело?

— Не торопитесь, все узнаете, — пообещала Хмельно.

Леонид долго молчал, делая вид, что занят исключительно сдерживанием Соколика. Проваливаясь в снег, жеребчик частенько пугался и пробовал стремглав проскакивать опасные места. Но Куприян Захарович, видимо, занимал Леонида крепко; обиженный его равнодушием к бригаде и ее предстоящей работе, он вновь заговорил:

— А вообще-то он как председатель… какой он?..

— Умный хозяин! Голова! — ответила Хмельно.

— Хозяин умный, а колхоз у него едва дышит?

— Да не он ведь тут виной…

— Голова, а о целине не хочет думать?

— Да обождите вы! Вот задира!

Куприян Захарович дождался молодых людей у северной границы взрыхленного лемехами массива. Медленно отведя взволнованно-печальный взгляд от степи, он повернул к Леониду усатое, кирпично-задубелое лицо и проговорил усталым голосом:

— Вот и степь…

С песней в душе ждал Леонид этой минуты: от нее должен начаться особый счет в его жизни. И хотя разговор с Хмельно о Северьянове на время несколько озадачил и смутно встревожил его, он все же оставался в состоянии того высокого и вдохновенного порыва, которым теперь полнилась его летящая в степь душа.

— Какое раздолье! — воскликнул он, сияющими серыми глазами пробегая по безбрежной равнине.

И верно, для открывшихся глазу сказочных просторов, казалось, не хватало небосвода. По всей степи снег уже превратился в жидкое месиво, всюду в низинках блестела вода, над большими проталинами, обогретыми солнцем, бесконечно струилось марево, вдали сверкал голый березовый лесок… От всего, что вставало здесь перед глазами, почему-то тревожно и радостно замирало сердце. Удивительные чувства, о каких и подозревать нельзя в себе, открывала степь в человеке, который впервые вступал в ее вольное и загадочное царство.

— Чудесное раздолье! — благоговейным шепотом повторил Леонид.

Куприян Захарович вздохнул и невесело промолвил:

— А я вот слезы лью, глядя на это раздолье.

— Почему же? — обиженный за свои чувства, с внезапной неприязнью спросил Леонид.

— Что такое целина, тебе известно, — сказал Куприян Захарович. — А вот что такое залежь, ты знаешь?

— Ну, брошенные земли, — несколько смутился Леонид.

— А почему они брошены? Догадываешься? — спросил Куприян Захарович и, не дождавшись ответа, продолжал: — Двадцать пять лет назад у нас совсем мало было залежей, все здесь пахалось, вон до той гривки! А теперь залежи — вот они, кругом, готовы задушить село! Вот до чего мы дожили! Вот отчего и слезы я лью.

Леонид настороженно потупил взгляд.

— Я был в твоих годах, когда начались кол-хозы, — с грустью продолжал Куприян Захарович, вытащив из кармана полушубка кисет и собираясь вертеть цигарку из махорки. — Жил и мечтал, как орел вон в небесах летал! Да и как не мечтать бь!ло? И если бы все шло как следует, жить бы нам теперь в бо-ольшой силе! Но жизнь нашу понесло вроде перекати-поле в бурю. Поначалу здорово навредили перегибщики. Ну, наши к давай сниматься с места… Как раз в те самые времена началось строительство Турксиба. До него отсюда рукой подать. Народ толпой туда. А тут, как назло, понаехали вербовщики, стали зазывать в другие места, на другие стройки. Куда угодно бросались! Хоть на край света! Оно, конечно, и на стройках нужны были люди… Откуда же, как не из деревни, взяться рабочему классу? Но наше Лебяжье опустело тогда больше, намного больше, чем другие села. Спохватились мы, да поздно: у половины домов уже заколочены ставни. Что делать? Давай держать народ! А как его удержишь? Работают люди, работают, потом обливаются, надеждой себя тешат, а подойдёт время распределять доходы — нет тебе ни шиша! Как хочешь, так и живи! И так один год, другой, третий… Небось знаете, почему так было? Как же мог терпеть народ? Его держишь, а он все одно бежит! Пошли ребята в армию — никого не жди обратно. Поехали учиться — и след простыл. На любые хитрости пускались, чтобы вырваться из родного села. Вот как! А началась война, и совсем заглохло наше Лебяжье. Многие из тех, кто ушел на фронт — а ведь у нас большинство пехотинцы, — в боях полегли. Остались в селе одни вдовы, дети, калеки да старики. Все брошенные дома растащили на дрова. А что уцелело, пошло вкривь и вкось, погнило, вросло в землю… Ну, и напоследок доконала засуха! Три года подряд жгла! Все выжгла: и землю до дна и души! Вот и осталось одно красивое название от нашего села…

Воспоминания еще более опечалили взгляд Куприяна Захаровича и его грубое, обветренное, но доброе, с тенью застарелой боли в каждой морщинке, крестьянское лицо. Он курил и смотрел в степь, точно пытался высмотреть, куда ушла его жизнь…

— Куприян Захарович! — хрипловатым от волнения голосом произнес Леонид. — Не надо! Теперь поправится дело! Неужели не верите?

— Если бы не верил, не жил бы, — ответил Куприян Захарович и поощрительно похлопал по холке своего Гнедка, который в этот момент потянулся губами к сухой траве. — Как ни трудно было, а народ наш не потерял веры! Все у нас верят… И потом в колхозе теперь самый отборный, самый стойкий народ. Да если бы не такой народ, разве мы удержались бы на этом рубеже? — Он имел в виду границу возделываемой земли. — Видите, как прут на нас залежи? Психическая атака! А за ними крадется сама целина. Но мы несколько лет уже как окопались вот здесь — и ни шагу назад!

Леонид видел, с какой болью говорил Куприян Захарович об атаке одичалой земли на Лебяжье, и ему показалось не только странным, но и совершенно непонятным, почему он все же не радуется предстоящему покорению целины.

— Куприян Захарович, — заговорил Леонид, — неужели вы не мечтали, когда наступит вот этот день? День, когда вы от обороны перейдете к наступлению?

— Мечтал! — ответил Северьянов со вздохом. — Много лет мечтал!

— Но почему же, почему вас не радует этот день?

— Стало быть, не все еще понятно, — с сожалением произнес Куприян Захарович и, покачав головой, продолжал: — Ну что ж, объясню! Стоять-то мы стоим в обороне, дорогой товарищ бригадир, но, если говорить правду, держимся из последних сил. Помню, стояли мы в обороне под Ржевом. Участок наш по уставу — на батальон, а нас всего один взвод. И что же мы делали? Носились ночью по траншее туда-сюда, от пулемета к пулемету, и давали по нескольку очередей то в одном, то в другом месте… Дескать, вон нас сколько, берегись! Вот так и у нас, грешных… Держаться-то держимся, а ведь на каждого — сто метров обороны!

— Кем вы были на войне? — вдруг спросил Леонид.

— Снайпером, — неохотно ответил Куприян Захарович и тут же поспешил вернуться к прежней теме, которая его, несомненно, глубоко волновала. — Так вот, рассказать, как мы хозяйствуем? Вспахать и посеять не мудрено, на это у нас и машин хватает и людей. Но как подходит уборка — горим! У нас на Алтае с уборкой особенно спешить надо. Как только пшеница достигла восковой спелости, тут, брат, не зевай, вали ее с корня! Вали и вали! Как раньше сибиряки делали? Подойдет время — пускаем в дело жатки, косилки, косы… Свалим пшеничку, и она спокойненько дозревает себе в снопах или валках, а тем временем начинаем скирдование и обмолот. Зерно — литое золото! Какая мука получалась из того зерна! Караваи, как пуховики! А что теперь! Достигла пшеница восковой спелости, ее самый раз срезать, а комбайн не идет: сыровато, забивает, подождать надо… По этой причине мы только портим себе нервы, ломаем машины да упускаем самое дорогое время. Ну, а когда созреет пшеница, комбайны, конечно, идут хорошо, но сколько их надо, чтобы враз охватить наши массивы! Хватишься, а зерно уже так и течет на землю! Какие потери! Смотришь, а волос на тебе седеет. Можно бы планировать ранними и поздними сортами пшеницы, чтобы растянуть период созревания, но где достать эти сорта? С этим делом у нас полная неразбериха. Сеешь, что получишь по ссуде или есть в амбаре. И вот, стало быть, ходят комбайны, собирают наполовину уже пустой колос, да и тот, глядишь, собрать не удается: начинаются дожди. Теперь вот заговорили о раздельной уборке. Прямо скажу, в этом наше спасение: на неделю раньше будет начинаться страда, и намного сократятся потери. Но пока что тошно говорить о нашей страде! На помощь нам подбрасывают комбайны с Кубани, но их все одно мало. А как у нас с очисткой зерна, сушкой, погрузкой? Где механизация? Все живой силой делаем, рукой да лопатой! А ведь это такие трудоемкие работы! Сколько на них людей надо! Точно знаю, что у нас, в Сибири, разной подсобной механизации в полеводстве в два, а то и в четыре раза меньше, чем на Кубани, где людей больше. Верно говорю, Галина Петровна?