Олег Авраменко - Собирающая Стихии

• Название: Собирающая Стихии
• Автор: Олег Авраменко
• Издательство: Альфа-книга
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2005

Когда события перестают подчиняться вероятностным законам, это верный признак того, что на них воздействует какой-то неучтённый фактор. Или, может, мир катится в тартарары. Или то и другое одновременно…

Вселенной грозит катастрофа, и ни одна из мировых Стихий — ни Порядок, ни Хаос, ни Источник, — не в силах предотвратить её. Мало того, они даже представления не имеют о природе надвигающейся катастрофы. Понять происходящее и дать Вселенной шанс на спасение способен лишь тот, кто сможет объединить все три Стихии воедино и заставить их действовать сообща.

---

Теперь я мог смотреть в будущее хоть и без особого оптимизма, но с надеждой на лучшее.

* * *

Итак, шёл двенадцатый год моего пребывания в этом необитаемом мире. С того дня, как я понял, что мой Дар повреждён, прошло чуть больше двух с половиной лет. Время не летело быстрокрылой птицей, как мне хотелось, но и не ползло, подобно хромой улитке, чего я боялся. Оно просто шло — своим чередом.

Каждый день я выпивал по две чашки кофе и два-три раза в неделю ходил на охоту — пока что для развлечения, а не по необходимости. Иногда, разнообразия ради, я заменял охоту рыбной ловлей — что тоже было приятно. И, добавлю, вкусно — в озере водилась изумительная рыба.

Кроме того, я всерьёз увлёкся рисованием — не рискну назвать это живописью. Подобные творческие порывы находили на меня и раньше, ещё до роковой встречи с Александром, но я стыдливо скрывал от всех своё увлечение и никому не показывал своих рисунков — боялся критики, а ещё больше боялся льстивых и неискренних похвал. Наверное, меня подавлял талант Пенелопы. Я с самого детства тесно общался с ней и с Дианой, и, как мне теперь кажется, они невольно внушили мне комплекс неполноценности. Я испытывал чуть ли не панический страх перед точными науками, прекрасно понимая, что мне не дано сравниться с Дианой. Я боялся взять в руки рисовальный карандаш или кисть, с содроганием представляя, каким смешным буду выглядеть на фоне Пенелопы.

А напрасно. Мои рисунки, сделанные уже здесь, в течение первых семи лет, были далеко не шедеврами, но и не были они бездарной мазнёй. Придя к такому выводу, а также избавившись от кошмара ежегодных визитов Александра, я буквально наводнил дом рисунками. Работал я пока что с карандашом и бумагой, но в теории уже изучал технику живописи красками — благо в библиотеке нашлась парочка подходящих книг.

К десятилетнему юбилею я устроил собственную выставку — для самого себя, разумеется, ибо других посетителей не предвиделось. Я отобрал полсотни самых, на мой взгляд, удачных рисунков и развесил их в холле. Затем целый вечер ходил вдоль стен с бокалом вина в руке и, изображая из себя придирчивого критика, рассматривал свои собственные творения. На всех без исключения рисунках были изображены люди. Я рисовал только людей — знакомых, друзей, родственников, имелась даже парочка Кевинов. Но больше всего было портретов Софи…

И странное ведь дело: я общался с ней не более четверти часа, а воспоминания по сей день оставались такими яркими, такими сильными, такими живыми, что, закрыв глаза, я мог представить её лицо вплоть до мельчайшей чёрточки. Я помнил, какие душистые у неё волосы, какая нежная и бархатистая кожа, какие сладкие губы… Влюбившись в Софи с первого взгляда, я не смог забыть и разлюбить её даже за десять лет разлуки. Возможно, именно мысль о ней была тем спасательным кругом, который не позволил моему рассудку кануть в пучину безумия. Я должен был уцелеть, вернуться, вырвать её из мерзких лап Александра и сказать ей три простых слова, которые не успел и не осмелился произнести в тот вечер: «Я люблю тебя…»

Отметив таким образом десятую годовщину, я решил, что пришло время испробовать свои силы в настоящей живописи. Всё необходимое для этого, кроме чистого холста, в доме имелось — небось, Александр тоже пытался писать картины (каких он достиг успехов, я так и не узнал). А проблема холста решилась очень просто: когда я здесь поселился, в библиотеке, на самом видном месте, висел портрет бравого гроссмейстера рыцарского ордена Святого Духа — если вы не знаете, то объясню, что Александр когда-то и был этим самым гроссмейстером. В первую же неделю я снял портрет со стены и спрятал его подальше в чулан. Трудно сказать, почему я не сжёг его; может быть, уже тогда предвидел, что мне понадобится холст — а холст был хорош.

Не стану утомлять вас подробным описанием моих мытарств, скажу лишь, что над первой в своей жизни настоящей картиной я работал больше года. Трижды мне приходилось начинать всё сначала, но я не отчаивался. В конце концов, моё упорство было вознаграждено, и портрет получился на славу. Портрет Софи — я изобразил её в полный рост, одетую в церемониальный наряд принцессы из Дома Света. Я уже мечтал о том, как представлю её отцу в качестве своей жены. А про Мориса я предпочитал не думать, чтобы не портить красивую мечту суровыми реалиями жизни. В моём положении было бы верхом нелепости строить планы соблазнения жены моего друга…

Когда краски окончательно высохли, я повесил портрет Софи в библиотеке, на самом видном месте — там, где когда-то висел портрет Александра. Моя первая картина мне очень нравилась, и я мог часами сидеть в кресле, любуясь ею. Впрочем, любовался я всё-таки Софи — она получилась у меня как живая.

Закончив портрет, я несколько месяцев отдыхал и гнал прочь любые мысли о следующей столь же масштабной работе. Во-первых, я истратил почти все краски, да и другой картины, чтобы использовать её холст, в доме, увы, не было. Во-вторых же, я был искренне убеждён, что не смогу создать ничего более прекрасного и совершенного, чем портрет Софи. Короче, у меня назревал творческий кризис. Без сомнения, так или иначе я бы разрешил его — но тут привычный ритм моей жизни был неожиданно нарушен…

Однажды днём, когда я собирался на охоту, с ясного неба послышался знакомый шум. До боли знакомый. И до дрожи. Тот самый шум, которого я надеялся больше никогда не услышать.

Сердце моё упало. А сам я упал на колени подле охотничьего снаряжения и едва не разрыдался от отчаяния. Это конец, думал я. Вот, значит, обещанный Александром урок! Жестокий урок…

Я взял лазерное ружьё, затем отбросил его в сторону, достал обрез, бьющий не так прицельно, зато короткий, и вышел на крыльцо. На лужайку перед домом, на своё обычное место, садился тот же самый проклятый корабль.

Когда он совершил посадку, я, сжимая в руке обрез, направился к нему. Я твёрдо решил, что больше не позволю Александру измываться надо мной. Сейчас он выйдет, я выстрелю в него (конечно же, вреда ему не причиню, но попытка не пытка), после чего выстрелю в себя — вот зачем я взял не ружьё, а обрез…

Прощай, Софи. Теперь уже прощай навсегда. Жаль, что так получилось. Я не успел сказать, что люблю тебя, и ты никогда об этом не узнаешь. Ещё раз прощай…

Прощайте, мама и папа. Прощайте, Дейдра и Радка. Прощайте Диана и Пенелопа, Колин и Бренда, Мел и Бриан, дядя Артур и тётя Дана, дед Янус и Юнона, Шон и Ди… Прощайте все, мои друзья, родные и близкие. Знайте, что я всех вас люблю. Даже придурка Кевина.

Люк отворился, трап соскользнул вниз, и на верхней ступеньке, вместо грозного силуэта Александра, появилась стройная, изящная женская фигура.

Я сразу узнал её и от неожиданности выронил обрез. Я не поверил своим глазам…

А потом поверил. И бросился к ней, на ходу выкрикивая её имя…

А потом понял, что ошибся. Я был прав, когда не верил своим глазам. Это была не Юнона…

Глава 9 Дженнифер. В плену у отца

Александр взял спеленатого младенца из рук Джулии и сказал мне:

— Ты плохая дочь, Дженнифер, и будешь плохой матерью. Я сам воспитаю мальчика. Он станет настоящим мужчиной.

И унёс моего малыша…

* * *

В чём-то Александр прав — я действительно плохая дочь. Да и как я могла стать хорошей дочерью, если человек, которого я двадцать пять лет считала своим отцом, был грубым, эгоистичным скотом, а мой настоящий отец оказался и того хуже. Ещё до встречи с Александром я знала, что он негодяй, и презирала его, хотя Кевин и остальные просили меня не ожесточаться: мол, какой ни есть, а он всё же мой отец.

Легко им говорить! А мне каково? Я вовсе не великодушна, я очень злопамятна и не умею прощать. За Александром водилось много грехов, о которых я знала и не знала, слышала мельком и догадывалась, подозревала и чувствовала, что здесь не обошлось без него. Возможно, я многое бы ему простила. Однако было три вещи, которых я простить не могла. Я не могла простить ему, что он соблазнил, а затем бросил мою мать. Не могла простить, что он похитил меня у этих милых людей, которые дали мне то, чего я раньше была лишена, — настоящую семью. И, наконец, самое главное: я не могла простить ему, что он мой отец…

Я понятия не имею, как Александр провернул моё похищение, а расспрашивать его я не стала. Сама я помню лишь, что дверь внезапно распахнулась, в комнату ворвался тесть Софи, сбил с ног Колина, оказавшегося на его пути, грубо схватил меня — а потом наступила тьма. Очевидно, Франсуа де Бельфор был сообщником Александра, но это не объясняет, как ему удалось скрыться. Вполне возможно, что в это же самое время Александр организовал какой-то отвлекающий манёвр, к примеру, нападение извне, и в возникшей суматохе Бельфор-старший незаметно ускользнул, прихватив с собой меня.

Я очнулась в огромном особняке в горах у быстрой реки. Там я прожила два с половиной месяца. Вместе со мной жил Александр, а ещё пожилая чета слуг, говоривших на незнакомом мне языке, который я так и не удосужилась выучить. Александр пытался наладить со мной отношения, однако я не хотела ни видеть его, ни слышать, ни тем более — говорить с ним. Теперь я сожалею, что была такой бескомпромиссной. Мне следовало бы, немного поупорствовав, смягчиться, вести себя пай-девочкой, называть Александра отцом… Впрочем, я сомневаюсь, что смогла бы одурачить его. Из меня никудышная актриса.