Илья Старинов. - Записки диверсанта

• Название: Записки диверсанта
• Автор: Илья Старинов.
• Жанр: Биографии и Мемуары

Военную историю XX века невозможно представить без тайных войн, состоящих из подрывных операций, разведки, диверсий, а также партизанской борьбы. Один из представителей этой тайной войны — Илья Григорьевич Старинов — легендарный диверсант, разведчик, партизан. Участник Гражданской войны, революционных событий в Испании, Финской и Великой Отечественной войн. Теоретик и практик партизанской борьбы. В 30-40-е годы прошлого века лично разработал и осуществил ряд спецопераций, впоследствии вошедших в анналы учебных пособий мировых спецслужб.

---

— Очень хорошо! — широко улыбаясь, сказал Крюков. — Блудный сын вернулся'. Что ж? Будем решать вопрос о вашем назначении. Выдержав паузу и многозначительно поглядев на комиссара, Крюков уже без тени улыбки сказал:

— Мы посоветовались с товарищем Бариновым и решили предложить вам должность начальника военных сообщений округа. На минуту я онемел и только шевелил губами. Наконец речь вернулась ко мне:

— Разрешите, товарищ комбриг'. Какой же из меня начальник военных сообщений округа?! Я командир железнодорожных войск, подрывник, готовил партизан, а в органы военных сообщений после академии попал не по своей воле… Не по силам мне работа, которую вы предлагаете.

— Это не ответ, товарищ военинженер третьего ранга! — вмешался Баринов.

— Вот товарищ комбриг (он наклонил голову в сторону Крюкова), он всего полгода назад командовал железнодорожным полком, а теперь — начальник военных сообщений всей Красной Армии. И ничего, справляется! Кадров не хватает, и мы обязаны выдвигать на руководящую работу молодых командиров. Последнюю фразу Баринов произнес торжественно, как бы упрекая меня в малодушии. Я оказался в глупейшем положении. С одной стороны, должность начальника военных сообщений округа — невероятное, головокружительное повышение. С другой — мне было абсолютно ясно — не справлюсь я с такой работой, не отвечает она ни моим интересам, ни склонностям. А что может быть хуже и для подчиненных и для самого командира, когда он не на месте?!

— О чем задумались? — озабоченно спросил комбриг. — В вашем подчинении будут два железнодорожных полка. Руководя службой военных сообщений на двух дорогах, вы сможете жить в большом городе.

— Если уж нельзя иначе, прошу — назначьте меня лучше командиром одного из железнодорожных полков! — взмолился я.

— Хватит скромничать… Илья Григорьевич! покачал головой Крюков. — Многие ваши однокашники уже начальники дорог, начальники военных сообщений округов, а вы — «полк»! Полками у нас командуют выпускники училищ не двадцать второго, а тридцатого года. Они были командирами взводов в ту пору, как мы с вами ротами командовали.

— Да поймите, не гожусь я на такую роль!

— И что вы заладили "не гожусь, не гожусь"… Хорошо. Раз так упрямитесь, не станем говорить об округе. Но и полк не пройдет! Самое меньшее, что мы можем вам предложить, — должность начальника Центрального научно-испытательного полигона. Устраивает? Но учтите — полигон вдали от больших городов, в лесах… Из двух зол следует выбирать меньшее. Подумав, я согласился стать начальником полигона.

— Так и запишем, — обрадовался Крюков. Мы с Бариновым встали и направились к двери.

— Да, минуточку, товарищ Старинов! — позвал Крюков. — Задержитесь. Мы остались одни.

— Зайди вечером ко мне домой, — по старинке на «ты» предложил Александр Евдокимович. — Я ж тебя сто лет не видел. И супруга моя обрадуется, и сыновья… Ты-то еще не женился?

— Да как тебе сказать… почти… Глаза Крюкова округлились:

— Это событие! Кто же она, что тебя приручила?

— Познакомлю, Александр Евдокимович. Крюков махнул рукой:

— Знак" тебя. В последний миг сбежишь от невесты, как Подколесин. Ладно… Приходи, ждем!.. Вечером за семейным столом у Крюковых мы с Александром Евдокимовичем разговорились по душам. Сначала речь шла об Испании. Но незаметно перешли на другое. Выпив несколько рюмок, Крюков напрямик сказал:

— Ты что думаешь? Легко мне в роли начальника военных сообщений Красной Армии? Эх, Илья! Ты же знаешь, я войсковик и никакого опыта работы в органах военных сообщений не имею. Кругом сплошные подводные камни — того и гляди, разобьешься. А тут то один, то другой оказывается врагом народа, кадры редеют. Вот и кручусь как белка в колесе. Пожалуй, ты хорошо сделал, что выбрал полигон. Мы туда направляем группу выпускников академии: мостовиков, механизаторов. Можно будет развернуться.

— Но полигон — это целый город в лесу со своим большим хозяйством. Боюсь, это хозяйство заест меня! — признался я. Невесело говорил все это Крюков. Явное беспокойство, горечь, недоумение и, как мне казалось, тревога звучали в его голосе, читались в глазах. Не столько слова, сколько тон, каким они были сказаны, толкнули меня на откровенность. В тот вечер мучительные сомнения с небывалой силой навалились на меня. Я отодвинул рюмку.

— Александр Евдокимович! Как так случилось, что двадцать лет люди служили Советской власти и вдруг продались? И — какие люди! Те, кому государство дало все, абсолютно все! И вот они — враги народа. А кто они? Буржуи? АН нет. Первые красногвардейцы, краскомы. На что они надеялись, когда продавались? Ну на что?.. Да что нам с тобой хитрить? Многих из них мы знали по фронту, по работе… Александр Евдокимович тяжело вздохнул:

— Молчи, Илья! Товарищ Сталин сам занимается кадрами, он взял на себя эту заботу, и он не даст в обиду невиновных. Не случайно он выдвинул руководителем НКВД Ежова… Разве не так? Что ты молчишь, как каменный? Давай лучше выпьем! — все так же невесело предложил Александр Евдокимович и добавил: — Ведь мы с тобой никого не хороним… Крюков наклонился над столом, и я заметил на его лице слезы. Он взял меня за руку:

— В свое время ты спас моего сына… Тебе я доверю одну семейную тайну. В конце прошлого года уволили из Красной Армии моего брата подполковника Андрея Крюкова. Я уверен, ЭТО ошибка. Он честный человек. Убежден, что разберутся и его восстановят… А каково сейчас мне?.. Я был поражен откровенностью Александра Евдокимовича и не смог сразу ответить. Крюков первым пришел в себя.

— Выпьем, Илья, за здоровье товарища Сталина. Он не даст в обиду невинных! Я получаю звание полковника… Семнадцатого февраля 1938 года мне присвоили звание полковника, а двадцатого марта того же года, то есть три месяца спустя после возвращения из Испании, назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА. Первым человеком, которому я сообщил о переменах в судьбе, была мой верный друг Анна Обручева. На полигон я попал не сразу. Прежде чем отправляться к новому месту службы, мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске. Перед отъездом (я все еще жил в гостинице) решил занести вещи к старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926 — 1930 годах мы готовили к заграждению пограничные участки Украины. Начиная с 1932 года Евсевий Карпович работал на Метрострое. Он по-прежнему был таким же бодрым силачом, каким я знал его по армии.

— Оставляй, оставляй свое барахло! — согласился Афонько. — Приедешь — заберешь. Только, чур! Даром хранить не стану. С тебя бутылка сухого кавказского вина. Вернувшись с курорта, я первым делом помчался к Евсевию Карповичу. Уронив руки вдоль исхудавшего тела, жена Афонько молча стояла в открытой двери.

— Неужели? — только и выговорил я. С Евсевием Карповичем мы свиделись только спустя двадцать лет.

— Пережито, Илья, столько, что лучше не вспоминать… Но я вспоминаю; Такое забыть нельзя! Многое вытерпел в заключении Евсевий Карпович. Первому негодяю-следователю, который занес на него руку, Афонько дал сдачи по-партизански, одним ударом сбив его с ног. За это получил двадцать суток одиночного карцера. Но он вынес и ледяной карцер и последующие допросы. Сидя в Лефортовской тюрьме, где следственной частью НКВД официально разрешались истязания арестованных, Евсевий Карпович каждые десять дней (что тоже было разрешено) писал: "Дорогой Иосиф Виссарионович, арестованных пыта-дат, они не выдерживают, клевещут на себя, потом от них требуют назвать сообщников и невыдержавшие клевещут на своих знакомых. Последние арестовываются и тоже не выдерживают и "все подтверждают. Кому это нужно?.. " И за такие письма его не наказывали! Никакие пытки и издевательства не вырвали у Афонько ложных признаний. И хотя полностью отсутствовало даже подобие состава преступления, его бросили без суда" на восемь лет в лагеря "за шпионаж в пользу неизвестного государства".

— А потом, брат, перестал я писать "великому вождю", — с горечью признался Евсевий Карпович. — Перестал, потому что убедился: Сталину обо всем известно…

Глава 2. 1938 год. "Враги народа".

В конце апреля 1938 года я прибыл к новому месту службы и тут же мне напомнили: бывшего начальника полигона полковника Чумака арестовали как врага народа, Правда, в чем состоит его преступление, никто не знал.

— Большую перестройку произвели после Чумака?

— Гм… Вот дом его с верандой передали детскому саду… Начал я знакомиться с работой полигона, с тематикой испытаний техники железнодорожных войск, с программой учений. Нет, домиком с верандой дело не ограничилось! С тревогой обнаружил: прекращены работы по ряду образцов новой техники. Изобретатели и авторы этих конструкций тоже объявлены врагами народа. Их имена вычеркнуты из программы работ. Часто зачеркиваются и предложенные ими образцы новой техники… Логики никакой. Но, как говорится, куда пойдешь м кому скажешь? Видимо, на полигоне происходило то же, что и везде. Вспоминая о том времени, я спрашиваю себя: не потому ли в предвоенные годы многие замечательные образцы военной техники доводились черепашьими темпами? Не потому ли в начале войны с гитлеровской Германией на вооружении Красной Армии не оказалось многих отличных видов оружия, почти готового к серийному производству? И отвечаю себе: да, именно поэтому! Правда, не всех ценных специалистов посылали рыть золото на Колыму или гатить болота в Сибири. Иным разрешали работать и в заключении. Эти «счастливчики» доводили проекты до совершенства в камерах-одиночках, оторванные от мира. Над ними висела угроза, что любая ошибка будет признана вредительством, всякая неудача вызовет ухудшение тюремного режима. Трудно было получать нужную научную информацию, узнавать последние достижения науки и техники… Что и говорить, обстановка далеко не творческая! На полигоны и" испытательные площадки репрессированных специалистов доставляли под усиленной охраной. Об их прибытии сообщалось только начальнику полигона, комиссару и уполномоченному особого отдела. Помню, весной или летом 1939 года к нам привезли подобным образом какого-то авиационного конструктора. Фамилии его никто не знал. Вагон с арестованным подали на ветку за полигоном. К этому времени на небольшой лесной поляне сотрудники органов безопасности уже поставили палатки, окружив их двоимым высоким забором из колючей проволоки. Лишь в 1943 году, встретившись с конструктором замечательного пикирующего бомбардировщика В.М.Петляковым, я узнал, что именно он был моим «гостем» на полигоне… Но и в тех трудных условиях коллектив полигона работал слаженно и дружно. Большая заслуга в этом принадлежала комиссару Александру Васильевичу Денисову — человеку, умевшему глубоко вникать в дело и сплачивать людей. Однако и наш дружный коллектив тоже порой лихорадило. Вскоре после моего приезда обвинили в связях с троцкистами моего заместителя по материально-техническому обеспечению Дмитрия Ивановича Воробьева. Единственным поводом к этому явилась дружба Воробьева с главным инженером строительства Саратовского железнодорожного моста полковником Н. М. Ипатовым, который незадолго перед тем был объявлен врагом народа. На партийном собрании инженер П. И. Марцинкевич и помощник Воробьева кавалер ордена Боевого Красного Знамени В. Н. Никитин пытались защитить Дмитрия Ивановича. Но нашлись и недоброжелатели. Воробьева исключили из партии. Вскоре на посту Наркома внутренних дел Ежова сменил Берия. Начались репрессии в самих органах НКВД. Там стало не до Воробьева. Через девять месяцев Дмитрию Ивановичу вернули партийный билет… Нависла угроза и над Александром Евдокимовичем Крюковым. Из отдела кадров Генштаба ко мне поступила просьба дать развернутую партийную характеристику на члена ВКП(б) А. Е. Крюкова, обязательно указав его поведение во время дискуссий. Я написал самый положительный отзыв. Александр Евдокимович уцелел, хотя в сентябре 1939 года его и освободили от занимаемой должности. На полигон в ту пору то и дело приезжали различные комиссии и отдельные работники от начальника Управления военных сообщений РККА. Все это были новички, попавшие в центральный аппарат в 1937 — 1938 годах. Как правило, они не имели не только Опыта, но Зачастую и необходимых знаний. — К чести многих приезжающих, должен сказать: они понимали, что не могут ничем нам помочь и ни во что не вмешивались. Однако встречались и иные. Эти «инспекторы» считали прямым долгом хоть чем-то проявить себя. По уровню образования вмешиваться они могли только в дела административные и потому заполняли свои акты и докладные записки сведениями о том, когда и кто из работников полигона опоздал на службу (того, что у нас часто работали до глубокой ночи, они не замечали!), какие объекты слабо охраняются и т. п. Впрочем, нельзя осуждать этих выдвиженцев. Сами они не просились в центральный аппарат, многие искренне переживали двусмысленность положения, упорно учились и уже в годы войны вполне освоились с работой. Общее наше несчастье заключалось в том, что почти сразу сошли со сцены наиболее опытные кадры, нарушилась преемственность в их смене. Всю глубину этого ничем не оправдываемого бедствия мы постигли лишь после XX съезда партии. Но народ чуял недоброе уже и в годы репрессий. Помню такой случай. Служил на полигоне пожарный. Был он смел, но до предела бесхитростен. Любил этот рыцарь огня и лишнюю рюмку пропустить… И вот однажды, философствуя в кругу собутыльников, задал наш пожарный глубокомысленный вопрос: