Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль

• Название: Я и мой автомобиль
• Автор: Леонид Лиходеев
• Издательство: Журнал "Новый Мир"
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1972

Леонид Израилевич Лиходеев (наст. фамилия Лидес) (Родился 14 апреля 1921, Юзовка, ныне Донецк, Украина — Умер 6 ноября 1994, Москва) — русский писатель.

Учился в Одесском университете, летом 1941 невоеннообязанный Лиходеев добровольцем ушёл на фронт, где работал газетчиком. Работал в Краснодарской газете, затем, переехав в Москву, учился в Литературном институте им. А. М. Горького.

Начал литературную работу в 1948, как поэт. Опубликовал сборники стихов «Покорение пустыни» (1953), «Своими глазами» (1955), «Открытое окно» (1957).

С 1957 выступал с очерками и фельетонами (Поездка в Тофаларию, 1958; Волга впадает в Каспийское море, 1960; Местное время, 1963; Колесо над землей, 1971) и автор художественных повестей (История одной поездки, 1957; Я — парень сознательный, 1961), в которых уже проявился почерк будущего Лиходеева — острого полемиста и сатирика, главной мишенью которого становится мещанская психология, собственнические инстинкты, шаблонное мышление, ханжество, пошлость, демагогия, лицемерие и эстетическое убожество (Хищница, Духовная Сухаревка, Нравственность из-за угла, Овал, Флигель-аксельбант, Цена умиления, Винтики-шпунтики и др. фельетоны, опубликованные преимущественно в «Литературной газете», «Комсомольской правде», журнале «Крокодил» и вошедшие в сборники фельетонов, иронических или весело-поучительных рассказов и повестей о современности: Волга впадает в Каспийское море, 1960; Мурло мещанина, 1962; Цена умиления, 1967; Звезда с неба, 1969; Искусство — это искусство…, 1970; Закон и обычай, 1980, и др.

Сатирическому письму Лиходеева присущи особые броскость и резкость, порою карикатурность, пристрастие к ироническим афоризмам и парадоксальным ассоциациям, постоянное ощущение читателя, к которому фельетонист обращается с дружеской, порой панибратской интонацией. Остротой социальной критики отличается книга Лиходеева «Гвоздь в сапоге» (написана в 1975), мягким, лиричным юмором и в то же время тонкостью масштабного социального анализа — романы о современности «Я и мой автомобиль» (1972), «Боги, которые лепят горшки» (1983) и «Семь пятниц» (1986); яркий сарказм отличает постперестроечный обличительный роман Лиходеева «Средневозвышенная летопись» (1992).

Менее известен Лиходеев как исторический прозаик (книга Поле брани, на котором не было раненых, 1990, посвященная трагической судьбе русского интеллигента — участника Октябрьской революции, а также произведения о П. Г. Заичневском, известном революционере, родоначальнике «русского якобинства», о Н. И.Бухарине и др.). С историей страны связаны также автобиографическая повесть «Жили-были дед да баба» (1993) и более всего роман-эпопея «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала» (1990–1991), сочетающая ностальгическую исповедальность с фактографической насыщенностью и силой общественного темперамента.

Активный публицист, Лиходеев часто выступал с проблемными статьями — о частной собственности, суде присяжных, национальной политике государства, по правовым вопросам и др. Автор пьес «Шаги на рассвете» (1961), Отель «Голубой жираф» (1968).

---

Петухов бросил на меня строгий и придирчивый взгляд, как на нерасторопного ассистента.

— Как зовут твоего любимого слесаря?

— Гена, — с завидной поспешностью ответил я.

— Хм… Гена… Так вот, Филечка, пока мы с тобой кушаем конфеты и занимаемся политэкономией, слесарь Гена самодеятельно организует производство качения колеса. Ему трудно, потому что у него нет ни рабочих площадей, ни материального обеспечения. Он организует его при помощи подспудного тайного перераспределения запчастей, которые твой идеалист-хозяин не может купить в магазине, потому что продуцент их выпускает в минимальном количестве. У Гены нет ничего, кроме энтузиазма взять свой гонорар. Потому что он производит услугу, сервис, ремонт, то есть новый продукт, который учитывается не производством автомобилей, а самим автомобилем, то есть самим основным продуктом.

Пес печально опускает голову, раздумывая над этими словами. Он размышляет.

— Филька!

Он вздергивает голову.

— Теперь ты понимаешь, что продукт должен диктовать производству, каким быть, а не наоборот? Он должен вызвать к жизни новые производства и направлять их сущность!

Вообще-то люди делятся на нужных и ненужных. Это не значит, что деление сие абсолютно. Человек, который не нужен вам в данный момент, может быть до зарезу нужен кому-нибудь другому.

Скажем, взять финансового инспектора. Лично мне он ни к чему. Он мне понадобится только тогда, когда я устрою у себя на кухне сталелитейное производство, забыв его зарегистрировать. Тогда он мне понадобится срочно как сотрапезник или как лицо, способное меня оштрафовать. Тут уж я должен решить, в каком качестве он мне понадобится, и поступать в соответствии со своим решением.

Есть люди, с которыми можно вязаться, и люди, с которыми вязаться никак не следует. Это бросилось мне в глаза, едва я начал осваиваться в гараже.

Мой автомобиль стоял у стенки, дожидаясь своей участи и не смея просить о снисхождении. Яма была занята который день, и освободить ее не представляло никакой возможности. На яме стояла машина брандмейстера, и согнать ее не могла никакая сила. Более того, эта машина сама согнала с ямы местный грузовик, который въехал было на профилактику.

Генка сказал мне доверительно, что люди делятся на две категории. На тех, кто штрафует, и на тех, кого штрафуют. Моя принадлежность ко второй категории не оставляла сомнений. Так же точно, как принадлежность брандмейстера к первой.

Он приходил в гараж, поглядывал в углы весьма выразительно, отмечая опытным глазом места возможного возникновения пожара. Сухонький завгар ходил за ним по пятам как будущий погорелец и раскаивался в своей грядущей уголовной небрежности. У погорельца стояли где надо бочки с песком, висели багры-топоры на красных досках и были отмечены надписями «Не курить» все точки скрещения координат.

И чем дольше всматривался в них брандмейстер, тем явственнее клубился дым под его испепеляющим глазом. Брандмейстер молча обходил подворье, молча нагонял страху и молча уходил.

Завгар понимал, что если к завтрашнему вечеру поганую брандмейстерскую «Победу» не сгонят с ямы готовенькую, терпение брандмейстера лопнет и произойдет то, что может произойти с каждым легкомысленным завгаром, который слишком долго чухается.

— Делайте ему скорее его лайбу, нехай он перекинется до срока, — умолял слесарей завгар, — делайте ему, он уже протокол за пазухой носит!

Слесаря отчаянно вертели ключами, выражая понимание.

— Он в любую минуту законный штраф наложит…

— У него, у падлы, печать в кармане.

— Ставь ему подшипник, заколись он в доску…

— Видал бы я его с подшипником…

Они знали, что работа делится на левую и правую. «Победа» была левой, поскольку к гаражу не принадлежала. Но ничего им за эту левую работу не светило. Одна радость, что делали ее в рабочее время, отставив свои грузовики.

Присев на корточки над ямой и нетерпеливо вглядываясь в их лица, я понимал, что ни противопожарный штраф, который способен наложить на ихнюю контору выведенный из терпения брандмейстер, ни даже сам пожар гаража не убавили бы их оптимизма и жизнелюбия. Их жизнелюбие неприятно тушевалось под давлением напрасно потерянного времени, которое не возместится никаким эквивалентом. Они крутили проклятую «Победу» как дополнительную напасть, свалившуюся на их свободолюбивые головы.

Я сидел на корточках, разглядывал свежезаваренный порожек и чувствовал, как мое сердце сливается с их сердцами в едином порыве столкнуть поскорее эту тяжесть с нашего пути.

— Кто будет красить брандмейстеру? — спросил я нетерпеливо.

— Красить будет Тимофей, — сказали из ямы, стуча ключами.

Тимофей — это штатный гаражный маляр. И по тому, как было произнесено его имя, можно было догадаться, что это далеко не Герасимыч…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Карпухин, узнав, что дама, которую он защищал, находится в разводе, пожелал с ней познакомиться поближе или хотя бы посмотреть на нее.

— Ты мне портишь всю комедию, — упрекал его Крот. — Все должно быть по системе Станиславского. Она тебя не видела, ты сидел в машине. Не клейся к ней. Это сексуальный разбой на большой дороге.

— Рома! — прижимал руку к горлу Карпухин так, что захватывал и бородку. — Пойми меня правильно. Я свободный художник.

— Ты эгоист, — возражал Крот, — если спектакль провалится, сам знаешь, что будет. Мы и так слишком далеко зашли. Подожди немножко, познакомишься с ней на суде… И потом, Сережка Сименюк светел и доверчив. Он ничего не знает, кроме формул. Это некрасиво.

— Но они же в разводе! Какое ему дело? Крот подумал и сказал трагически:

— Несчастье сблизило их.

Карпухин сделал вид, что отступается, но образ Анютки разогревал его воображение, тем более что он не имел о ней никакого понятия.

Яковлев был не рад, что ввязался в эту историю, он хотел было отступить, но Карпухин вовремя бросил его в жаркие объятия Крота, и Яковлев смекнул, что бывают на свете люди, которые могут пригодиться. Точечные глаза за толстыми очками скрывали тайну, которая могла быть полезна и могла быть вредна.

Иван Ефимович познакомился с Кротом достойно и, поговорив минут пятнадцать обиняками, заявил, что ему нужен армянский туф.

Крот выслушал нужду сию с пониманием и сказал, что туф раздобудет. Яковлев не спрашивал, какая надобность Кроту выручать эту женщину. Он был человек деловой. Надо — значит, надо. Но если бы и спросил, Крот, пожалуй, сказал бы, что выполняет приказание начальства, находящегося в данный момент в заграничной командировке. Он сказал бы, что приказ начальника есть закон для подчиненного. Но не сказал бы Крот никому, что, будучи заместителем Николая Павловича Петухова — молодого перспективного ученого, — Крот обволакивал его паутиной своих услуг, как куколку, качал его в колыбельке, нянчил на руках, смачивал запекшиеся губы влажной марлевой тряпочкой, ибо был врожденным заместителем, который остается истинным хозяином дела при любом начальнике. Если жизнь такова, что начальники приходят и уходят, так надо в ней быть твердым заместителем, чтобы оставаться на месте…

Яковлев должен был сказать, что подошел к Анютке, дал карандашик и назвал свой адрес. За гидравлический подъемник и, может быть, еще кое за что — это было недорого.

И вот он сидел у Крота в кабинете, рассматривая схему происшествия, и видел, что новый его знакомый — ловкач, заслуживающий доверия.

Анютку Крот показал ему мельком, из окна своего кабинета, заставив ее прогуливаться на улице. Важно, чтобы Яковлев узнал ее, а если она сразу и не узнает Яковлева, будет даже лучше: в том состоянии, в каком она получила от него карандашик, ей могло быть не до того…

Но разбойник Карпухин тоже не зевал. Он увидел возле петуховского учреждения яковлевский «козлик», увидел небольшую дамочку, прогуливающуюся под Ромкиными окнами, и сообразил, что надо действовать.

И, вздохнув, приступил к переходу через проезжую часть.

От автора

Мой старый, бывалый автомобиль светился как новенький. Герасимыч ревниво стирал с него пылинки замшевой тряпочкой.

— Это какая же сволочь, — восклицал он высоким голосом, — держалась за ручку? Такими лапами морду свою лапай, а не работу! Ах, уголовники! Ах, арестанты!

Он имел право возмущаться…

Четыре дня Генкины легионеры колотились под автомобилем, вздергивали его на талях, забирались в его потроха, отворачивали гайки и меняли сносившиеся автомобильные печенки. Четыре дня автомобиль висел в гараже, как в травматологической больнице на распорках, в струбцинках и на домкратах.

Все у них было, у этих чертей, — и прокладки, и вкладыши, и пальцы, и наконечники, и колодки. Все у них было в их ящичках за семью замками.