Алексей Зверев - Звезды падучей пламень

• Название: Звезды падучей пламень
• Автор: Алексей Зверев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-08-000726-5

Это книга о яркой и трагической жизни Байрона – великого английского поэта-романтика. В ней раскрывается значение его свободолюбивой поэзии, отразившей главные события европейской истории первой половины XIX века.

---

Наверное, впервые так резко и прямо было сказано о том, что жизнью движут не те, кто у власти, а те, кто создает все богатства на земле. До подобных выводов не дошли и самые радикальные идеологи Французской революции. Даже они не отваживались столь решительно заявить, что «чернь», которая позволяет правящей верхушке бросать вызов державам-соперницам, «способна бросить вызов и вам самим, если ваше небрежение и проистекающие из него бедствия доведут ее до отчаяния».

Байрон опустился на свое место среди гробовой тишины. Первой реакцией зала был страх. Потом поднялись дебаты, хотя вопрос считали уже решенным. Отыскались два-три человека, осмелившиеся, хотя и с оговорками, поддержать Байрона; другие только выражали возмущение его «легкомыслием». К досаде лорда Ливерпула, голосование было отложено. Правда, неделю спустя билль прошел при новом чтении – и сразу начались казни.

По-иному дело кончиться не могло; Байрон это понимал. Вероятно, он не удивился бы, даже зная наперед, что его речь останется неопубликованной на родине более девяноста лет. Она была все еще опасна, если взглянуть с позиции тех, кто управляет британским государственным кораблем. К тому же она напоминала о горестных страницах английской истории, а их предпочитали окутывать забвением.

Но мы видели, как высказался о судьбе луддитов Пушкин. И каждый, в ком не угасло чувство правды, высказывался о ноттингемских волнениях точно так же.

При этом имя Байрона можно было упомянуть или вовсе не назвать – все равно он был первым, кому ни аристократическое происхождение, ни парламентское кресло не помешали открыто принять сторону обездоленных, когда их конфликт с властью стал очевидным и трагическим фактом. В биографии Байрона речь по поводу билля о станках стала одной из замечательных вех.

* * *

Слух о ней распространился в мгновение ока, и в первый раз Байрон почувствовал на себе, какой давящей, тягостной может оказаться слава. Она была скандальной, эта стремительно пришедшая известность, она питалась опасливым недоверием к «смутьяну», пренебрегшему сословными правами и обязанностями. В Байроне увидели, точнее, смутно ощутили некую угрозу существующим порядкам, исходящую от всего молодого поколения, чьим представителем и выразителем он сделался в глазах толпы. А тут подоспели первые экземпляры отпечатанного «Чайльд-Гарольда». И жизнь для Байрона как бы началась с чистой страницы.

Вот как писала об этом Марина Цветаева в раннем своем стихотворении, обращенном к Байрону:

Я думаю об утре Вашей славы,
Об утре Ваших дней,
Когда очнулись демоном от сна Вы
И богом для людей.
Я думаю о том, как Ваши брови
Сошлись над факелами Ваших глаз,
О том, как лава древней крови
По Вашим жилам разлилась.

Я думаю о пальцах – очень длинных —
В волнистых волосах,
И обо всех – в аллеях и гостиных —
Вас жаждущих глазах…

В ту зиму лондонское общество до безумия увлеклось вывезенной из европейских стран новинкой – вальсом. Замерзала в снегах между Москвой и Смоленском наполеоновская «великая армия», драгуны развернутым строем атаковали фабричные поселки под Ноттингемом. Газеты заполнились списками погибших морских офицеров и статьями о голоде, усиливающемся из-за блокады, поддерживаемой все еще не сломленной Францией. А светский Лондон танцевал ночи напролет, словно позабыв обо всем на свете.

Это была повальная мода, что-то вроде эпидемии, поразившей всех без разбора. Музыканты не успевали толком разучить ноты, сложными и небезопасными способами доставляемые из Германии. Портнихи сбились с ног, готовя новые туалеты к балам и маскарадам, происходившим каждый вечер. У бедствующих французских эмигрантов теперь появилась возможность уроками танцев быстро поправить дела.

Байрона, вернувшегося из ньюстедского отшельничества, удивила и поначалу оттолкнула эта лихорадочно подогреваемая беспечность, этот вихрь непрекращающегося карнавала, угар веселья посреди бедствий и драм. Легкий флирт, а нередко и беззаконная любовь, на минуту вспыхивающая в круженье маскарада, чтобы оборваться, едва будут сняты маски, блестящий паркет ярко освещенных гостиных и на нем десятки вальсирующих пар, разгоревшиеся глаза в прорези домино, пересуды, несущиеся вслед упоенным своей ловкостью танцорам, объявления о составившихся на таких вечерах помолвках, ревнивые взгляды, чье-то оглушительное счастье, чья-то нежданная катастрофа, – как пленительна была игра жизни, которую он созерцал все те месяцы, из-за хромоты довольствуясь ролью наблюдателя. И вместе с тем как далека его душе разочарованного, кому ведома цена людской тщете.

Но постепенно завораживающая эта атмосфера подчинила себе и его самого. И он отдался ей безоглядно – со страстностью, отличавшей его во всем. Байрона можно было встретить в любом фешенебельном особняке, где устраивали очередной бал. Особенно часто у Мельбурнов.

Их семейство не причисляли к сливкам общества. Титула лордов они удостоились каких-нибудь сорок лет назад, гордиться родовитостью им не приходилось. Зато этот дом был на редкость гостеприимным. С утра звучал в верхнем зале рояль, и младшее поколение – дочери, племянницы, одна прелестнее другой, – наслаждались вальсами до изнеможения. К вечеру у мраморного подъезда выстраивалась длинная вереница экипажей. На парадной лестнице пахло изысканными духами, матово светились зеркала, и в них мелькали огоньки поблескивающих кулонов, затейливые наряды арабского звездочета, или средневекового трубадура, или русалки: Мельбурны обожали костюмированные вечера.

Однажды на таком вечере Байрон увидел необыкновенно изящную женскую фигурку, облаченную в курточку пажа. Высокое жабо подпирало нежный подбородок, очертания губ казались еще капризнее и грациозней из-за легкой неправильности лица, угадывавшейся даже под маской.

Так в его жизнь вошла Каролина Лэм.

Она была женой старшего сына Мельбурнов, человека бесстрастного и пассивного, что, впрочем, не помешало ему впоследствии стать ближайшим советником юной королевы Виктории, а вслед за тем английским премьером. Байрон не знал, от кого исходило неподписанное письмо, пришедшее как-то утром: «Вы заслуживаете счастья и будете счастливы. Талант ваш прекрасен – не погубите его, предаваясь тоске и сожаленьям о минувшем». После «Чайльд-Гарольда» таких посланий он получал великое множество; то, которое отправила леди Каролина, выделялось загадочной недоговоренностью: всего несколько фраз на атласном листке. Что автором была именно она, Байрон установил несколько месяцев спустя. К тому времени она перестала для него быть леди Лэм, даже Каролиной. Просто Карб.

Их роман с самого начала стал бурным и нервозным. Он почти не скрывался, доставляя обильную пищу светским сплетникам. Не каждый смог бы долго выносить переменчивую натуру этой Белочки, Дикарки, как называли Каролину родные. Байрону казалось, что его сердце покорено навсегда. Он попытался объясниться – Каролина расхохоталась ему в глаза. И утром занесла в свой дневник: «Он безумен, зол, он опасен». Но неделю спустя приписала: «Это поразительное бледное лицо – оно моя судьба».

У Мельбурнов бал начинался поздно, а последние гости уезжали перед рассветом. Вальс, рейнский вальс гремел под сводами необъятного зала, подрагивало пламя бесчисленных свечей в тяжелой бронзе канделябров, резкие звуки валторны перебивали томительную мелодию скрипок. Воображение уносило очень далеко от лондонских туманов, в какие-то волшебные страны, где всегда праздник, а любовь не встречает ни коварства, ни преград. И сама Каро, эта ее беспечная, лукавая улыбка, прядь слегка рыжеватых волос, выбившаяся из-под брильянтовой заколки. Как она пленяла легкими, воздушными движениями, проносясь в вальсе, какой волшебной казалась! Что-то было в ней магическое, неотразимое, и лишь особое чутье поэта могло так быстро распознать некий настораживающий оттенок в самом волшебстве, от нее исходившем:

Я не откроюсь пред тобой,
Хоть ты юна, мила, вольна!
Ты злой неведомой волшбой
Живого чувства лишена.

Но как волшба к тебе влечет,
Как пробуждает страсти дрожь,
И ложь за правду выдает,
И правду обращает в ложь!

Если бы поэтическое прозрение способно было обретать немедленное соответствие в конкретных поступках! Предчувствия, выраженные в стихах, не обманывали Байрона. И все-таки он даже не догадывался, какими жестокими муками прорастет эта страсть. В ней правда чувства до неразличимости сплелась с ложью мимолетного возбуждения, которое со стороны Каролины подогревалось, главным образом, тщеславным интересом к творцу «Чайльд-Гарольда», наделавшего столько шума.

Леди Лэм находила какую-то притягательность в скандалах, чьей героиней выступала она сама. Ей нравилось подчеркивать свое презрение к условностям; ее горячечная фантазия и острый, хотя несколько циничный ум, всегда отличавшая ее порывистость и резкость – все это притягивало и отпугивало поклонников: любых, только не Байрона. Оттолкнуло его другое. Дело стало принимать нешуточный оборот, и оказалось, что Каро слишком точно знает меру своей зависимости от светских правил, как бы смело она ни дразнила их хранителей.