Такэо Арисима - Женщина

• Название: Женщина
• Автор: Такэо Арисима
• Жанр: Современная проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-02728-6

Роман известного японского писателя Арисима Такэо (1878–1923) «Женщина» – одно из наиболее значительных произведения новой японской литературы.

В чем причина гибели тридцатилетней Йоко? Писатель пытается ответить на этот вопрос: мечты этой умной, прелестной женщины с сильным характером разбивается о глухую стену равнодушия и непонимания. Для Йоко мало быть только хозяйкой дома. Она ищет выхода своей энергии и находит его во всепоглощающем чувстве любви.

---

Йоко сочувственно кивала головой. Она хорошо понимала, как безмерно счастлив Ока, что может вот так стоять рядом с ней.

– Если хотите, приходите ко мне. Поболтаем… – дружески сказала Йоко и ушла, оставив на поручнях свой платок.

Ока не осмелился прийти к ней, но с этого времени они часто встречались и беседовали как старые знакомые. Ока был очень наивен, совсем не знал жизни, и большое общество его смущало. Но Йоко своей обходительностью быстро расположила юношу к себе. Вскоре она убедилась, что Ока хорошо воспитанный, умный и очень чистый юноша. Застенчивость до сих пор мешала ему общаться с молодыми женщинами, и сейчас он сильно привязался к Йоко. А она нежно опекала его, словно любимого младшего брата.

С некоторых пор Ока сблизился с Курати. И если молодой человек не беседовал с Йоко, то непременно прогуливался с ревизором. Однако с пассажирами, которые, судя по всему, были друзьями Курати, Ока не вступал в разговоры. Иногда он рассказывал Йоко о ревизоре, утверждал, что тот лишь кажется грубым, а на самом деле очень любезный и незаурядный человек, ко всем пассажирам относится одинаково, независимо от возраста и положения. Ока даже советовал ей поближе сойтись с Курати. Но Йоко при этом каждый раз энергично возражала. Что мог найти общего Ока с таким человеком, удивлялась она и тут же подтрунивала: как это ему удалось открыть в Курати такие редкие качества?

К Йоко тянуло не только этого юношу. Переходя после обеда в гостиную, пассажиры разбивались обычно на три группы. Чета Тагава возглавляла самый многочисленный кружок. В него входили некоторые иностранцы и, конечно, японские коммерсанты и политические деятели, наперебой спешившие занять место возле Тагава. Вторая группа состояла не то из студентов, обучавшихся за границей, не то из ученых. Среди них был молодой дипломат, тот самый, что смутился во время достопамятного обеда, он-то раньше всех и стал тяготеть к третьей группе, за ним потянулись остальные. Центром третьей группы была Йоко. С нею сразу сдружились дети. Девочки в белоснежных муслиновых платьях, с алыми бантами в волосах, и мальчики в матросских костюмчиках окружали ее, точно гирлянда цветов. Она сажала их по очереди к себе на колени, обнимала, рассказывала сказки. Собравшиеся в гостиной то и дело прерывали разговор, чтобы полюбоваться прелестной группой. Ока все время находился поодаль от молодой женщины, словно стеснялся обнаружить свою дружбу с ней.

Только три-четыре человека держались особняком от всех. Душой этого кружка был ревизор Курати. Они обычно сидели в углу гостиной за небольшим столом, на котором стояли стаканчики для виски и графины с водой, курили душистый табак и беседовали о чем-то вполголоса, время от времени разражаясь громким смехом, или, прислушавшись к тому, что говорилось в кружке Тагава, вдруг посылали через всю гостиную какое-нибудь насмешливое замечание. Их называли циниками. Никто понятия не имел, что это за люди. Ока они внушали безотчетное отвращение. Йоко тоже инстинктивно чувствовала, что их нужно остерегаться. Она понимала, что они только делают вид, будто не обращают на нее внимания, а на самом деле неотступно следят за нею.

И все же только один человек на судне, Курати, лишал ее покоя. «Этого не может, не должно быть!» – внушала она себе. Напрасно. Она не могла не сознавать, что соблазнительные позы, которые она принимала, даже играя с детьми в гостиной, предназначались именно для него. Если его не было, у нее пропадала всякая охота забавлять детей, они сидели скучные и зевали. В такие минуты Йоко не испытывала к ним никакого интереса. Обычно она вставала и уходила к себе в каюту. Курати, пожалуй, и не собирался уделять ей особого внимания. Еще больше огорчалась Йоко, когда, прогуливаясь вечером по палубе, слышала доносившийся из каюты Тагава раскатистый смех ревизора. В ней закипала ярость, и взгляд, который она бросала в ту сторону, был, казалось, способен проникнуть и через железную стену.

Однажды после обеда подул холодный ветер, по небу поползли тучи. Боясь качки, пассажиры попрятались в каюты. В гостиной не было ни души. Радуясь этому, Йоко привела туда Ока. Они уселись на обитый сафьяном диван, почти касаясь друг друга коленями, и принялись играть в карты. Ока не любил карт, но остаться наедине с Йоко было для него огромным счастьем. Он весело перебирал колоду. Йоко развлекалась, глядя, как неумело он сдает и берет карты тонкими, гибкими пальцами, и без умолку болтала с ним.

– Вы как-то сказали, что тоже едете в Чикаго. Помните, в тот вечер?

– Да, говорил… Эта карта берет?

– Ну, кто же бьет такой большой картой? Разве у вас нет поменьше?.. А в Чикаго вы собираетесь поступить в университет?

– А эта годится? Я еще не знаю.

– Не знаете? Забавно… Вы хотите сказать, что едете в Америку, не зная зачем?

– Я…

– Так я беру… Ну, что же вы хотели сказать?

– Я, видите…

– Что? – Йоко подняла на него глаза. Ока, словно на исповеди, потупился, пунцовый от смущения, и, вертя в руках карты, признался:

– По правде говоря, я собирался в Бостон. Там живет один студент, которому мои родные посылают деньги на обучение. Было решено, что он будет наблюдать за моими занятиями.

Йоко слушала не сводя с него глаз, словно он рассказывал что-то очень любопытное.

– Но после того, как я увидел вас, мне тоже захотелось в Чикаго, – с трудом выдавил из себя Ока.

«Какой милый, бедняжка», – подумала Йоко и подвинулась к нему еще ближе. Ока стал серьезен, даже побледнел.

– Если вам это неприятно, простите меня. Только… я… хочу одного – быть там, где вы. Сам не знаю, что со мной.

На глазах Ока заблестели слезы. Йоко хотела взять его руку, но в этот момент в гостиную ввалился Курати. Не обращая внимания на Йоко, он увел юношу с собой. Ока послушно последовал за Курати.

Йоко вне себя от гнева вскочила с места, чтобы как следует отчитать ревизора за бесцеремонность. Но тут ее осенило: «А ведь Курати, наверно, откуда-нибудь следил за нами!» И на ее губах появилась слабая улыбка, как у ребенка, увидевшего материнскую грудь.

15

Как-то утром Йоко встала необычно рано. Судно постепенно двигалось на юг; по мере приближения к Америке воздух становился теплее, но по утрам было по-осеннему свежо. Йоко поспешила покинуть каюту, чтобы глотнуть чистого воздуха. Она прошлась по палубе, перешла к другому борту и вдруг заметила очертания земли. Она невольно застыла на месте. Узкой, едва заметной полоской над морем поднималась земля, о которой она успела забыть за десять дней.

Глаза Йоко загорелись любопытством, она подошла ближе к борту и стала всматриваться в даль. Там виднелась низкая гряда гор острова Ванкувера, сплошь поросшего соснами до самой кромки берега, которую сердито грызли белые волны. Океан, густо-зеленый, со зловещим отсветом, ближе к побережью, где пенились и разбивались буруны, незаметно принимал пепельно-зеленоватый оттенок, а темнеющий за белой полосой прибоя лес выглядел как-то тоскливо и жалко под затянутым тучами небом.

Пароход все шел и шел вперед, а вдали тянулся однообразный пустынный пейзаж. Только нежные блики света играли на склонах гор и на поверхности моря каждый раз, когда робкие лучи утреннего солнца пробивались сквозь растрепанную вату тонких облаков.

Йоко, свыкшаяся с жизнью на море, с каким-то отвращением смотрела сейчас на землю. «Итак, дня через три пароход подойдет к пристани Сиэтла. Порт в самом дальнем конце берега. Там, где вырубали сосновый лес и образовалась небольшая долина, разбросаны отдельные домишки, но чем дальше на восток, тем их становится больше, и наконец возникает большой массив домов. Это и есть Сиэтл. Когда наш маленький «Эдзима-мару» прильнет своим усталым телом к причалу маленького порта, где гуляет унылый осенний ветер и толпятся здоровенные грузчики со всего мира, Кимура с присущим ему проворством взбежит по трапу и будет вести себя как истинный американец». Вся эта сцена сейчас живо представилась Йоко.

«Нет! нет! Я не хочу быть с Кимура, ни за что! Я вернусь в Токио!» – словно капризный ребенок, твердила себе Йоко.

Мимо, стуча ботинками, проходил боцман, за ним семенил бой, шаркая дзори. Оба вежливо приветствовали Йоко:

– Доброе утро!

Они стояли перед ней, как перед добрым начальником.

– Вам, наверно, надоела дорога. Ну ничего, осталось всего три дня, – сказал боцман и добавил: – Знаете, благодаря вашим заботам старому матросу стало вчера гораздо лучше.

За это короткое время Йоко стала центром внимания и пассажиров, и командного состава парохода, толкам и пересудам не было конца. Она приобрела удивительную популярность и среди матросов. На восьмой день пути у одного пожилого матроса во время работы на лебедке затянуло ногу в якорную цепь. Оказался перелом кости. Йоко, случайно вышедшая на верхнюю палубу, стремглав бросилась к пострадавшему, опередив судового врача. Корчившегося от невыносимой боли старика до самых дверей матросского кубрика провожала толпа любопытных, но войти туда никто не решился. Какие тайны скрыты там, никто не знал, но кубрик считался на судне еще более опасным местом, чем машинное отделение. Однако страдания несчастного заставили Йоко забыть всякие предрассудки. «Еще убьют его, чтобы не был обузой, кто знает. А у этого человека, вынужденного тяжело трудиться до самой старости, быть может, и близких нет, и помочь ему некому!» – решила она и храбро спустилась в кубрик. В нос ей ударил спертый, отдающий гнилью воздух. В полутьме перекликались грубые, хриплые голоса. Свыкшиеся с темнотой глаза матросов мигом разглядели силуэт Йоко. Тотчас каждый уголок кубрика наполнился каким-то странным возбуждением, которое проявилось в едкой брани, посыпавшейся на молодую женщину. Огромного роста мускулистый матрос, с голой волосатой грудью, в широченных штанах, медленно отделился от остальных и прошел мимо Йоко, чуть не задев ее плечом. Поравнявшись с Йоко, он посмотрел на нее сверлящим взглядом и под всеобщий смех разразился бранью. Но Йоко и не поглядела в его сторону. Как ухаживает мать за тяжело больным ребенком, так Йоко стала хлопотать возле старика, перестелила ему постель, взбила подушку. Слезы навернулись у нее на глаза от жалости к матросу, никому не нужному в этой душной, грязной конуре. Йоко вышла из кубрика, но вскоре снова вернулась, уже с врачом. Затем не допускающим возражений тоном отдала боцману четкие распоряжения и только после этого спокойно покинула кубрик. Ее лицо выражало почти детскую радость. Матросы, наверное, заметили это – вслед Йоко уже не раздалось ни одного бранного слова. С тех пор они стали называть Йоко между собой «сестрицей». Этот случай и припомнил сейчас боцман.