Николай Гацунаев - Экспресс «Надежда» (Сборник)

• Название: Экспресс «Надежда» (Сборник)
• Автор: Николай Гацунаев
• Издательство: Издательство "Юлдузча"
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1988
• ISBN: ISBN 5- 8250-0019-4

Тематика произведений разнообразна: это и проблема Арала, и Великая Отечественная война, гипотетические контакты людей с представителями внеземных цивилизаций. Какая, казалось бы, связь?! Автор говорит: все в этом мире связано, ничто не проходит бесследно — ни смерть хорошего человека, ни ложь плохого. События прошлого, философски осмысленные, переплетенные с настоящим и будущим, надеемся, пробудят у читателя глубокое чувство сопереживания и причастности ко всему происходящему на земле.

---

— Это правда, Ева. Поверь.

Она как-то странно посмотрела на него, и карие глаза ее загадочно блеснули.

— Расскажите, что было дальше.

— С кем?

— Ну хотя бы с Адамом.

Он почувствовал, как что-то кольнуло в сердце и тотчас отпустило.

— Хорошо, — сказал он. — Я расскажу. Слушай.

Однажды осенью ты встретилась с ним здесь, вот в этом саду. Солдаты пришли помочь убирать нам урожай. С ними был Адам. Вы стояли под деревом и говорили о чем-то. Я не слышал, о чем. Ты смеялась. А у него лицо было серьезное и даже расстроенное.

И конце концом он резко отвернулся и пошел прочь. Тогда ты сорвала с ветки яблоко и бросила вдогонку. Яблоко угодило ему в затылок, сбило фуражку. Он нагнулся, чтобы ее подобрать, и тут ты подбежала к нему м положила ладони на его плечи.

— Нe надо, — скаал он, и лицо у него было красное и злое. — Зачем это, раз тебе все равно?»

— «Глупый, — ответила ты. — У нас, если девушка кидает яблоко в джигита, значит, она его любит»…

— «Странный обычай», — сказал он и пощупал затылок. Видно, здорово ты его трахнула. А потом ты приподнялась на цыпочки и поцеловала его. И вы ушли, а я остался в саду.

Он улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой и только теперь закурил сигарету.

— Мне было пятнадцать лет тогда, я не понимал, что со мной происходит. Понял позднее. Через год, когда полк на фронт ушел, а ты поступила на курсы медсестер. Понял, что люблю тебя.

— Ты… — Ева смешалась. — Вы…

— Да. — Он старался не смотреть на нее. — Такая вот история. Я не раз пытался сказать тебе все, но так и не смог. Я ведь продолжал оставаться для тебя мальчишкой, хотя мне уже исполнилось шестнадцать и я окончил девятый. И потом… ты ведь любила Адама.

Он помолчал, и грустная улыбка смягчила черты его лица. Ева смотрела на него с жалостью.

— Я пошел в военкомат. Сказал, что мне восемнадцать лет и что я хочу записаться добровольцем. Парень я был рослый, хотя и худой — все мы тогда были худые, — но мне все равно не поверили. Велели принести документы. Я соврал, что метрика потерялась во время бомбежки. Тогда меня направили на медкомиссию.

Наверное, я и в самом деле выглядел старше своих лет. А может быть, врачи просто сжалились надо мною: я их чуть ли не со слезами на глазах умолял. В общем, взяли меня в армию.

До последнего я об этом никому не говорил. Даже одноклассникам. А накануне отправки отыскал тебя в саду и попросил:

«Кинь в меня яблоко».

Ты рассмеялась, сорвала красное хазараспское, даже руку подняла, чтобы кинуть, и вдруг почувствовала: что-то неладно. Я по глазам увидел. «Зачем?» — спросила. «Просто так. Уезжаю завтра». — «Как уезжаешь? Куда?» — «На фронт». Ты побледнела и выронила яблоко. До сих пор вижу, как оно катится: по дорожке, наискосок, к арычку. Задержалось на мгновение и в воду. И медленно так по течению поплыло.

Ты меня больше ни о чем не спросила. Подошла, положила руки на плечи и поцеловала. И глаза у тебя были мокрые от слез… А я…

Он взглянул на нее и растерянно замолчал: Ева плакала.

Где-то неподалеку послышался, приближаясь, слитный топот многих десятков ног. Четкий, размеренный, он напомнил ему что-то мучительно знакомое, и прежде, чем сверкнула догадка, звонкий молодой голос взмыл в голубое небо.

На марше равняются взводы.
Гудит под ногами земля…

Вступил еще один голос, и песня зазвучала мужественнее, громче:

…За нами родные заводы
И алые звезды Кремля!

Секунда, другая, и десятки крепких мужских голосов грянули припев:

Мы не дрогнем в бою
За столицу свою,
Нам родная Москва дорога!
Нерушимой стеной
Обороны стальной
Разгромим, уничтожим врага!

Сомнений не оставалось: шли с песней солдаты. Отряд показался из-за поворота дороги, и, четко чеканя шаг, прошел мимо, в открытые ворота сада.

— Рота-а-а, стой! — скомандовал командир. — Сбор через десять минут. На перекур разойдись!

Ева вытерла слезы: прерывисто вздохнула и поднялась со скамейки.

— Мне надо идти. — Глаза у нее припухли и покраснели. — Прощайте.

Он бережно провел ладонью по ее волосам, и было в этой ласке что-то отеческое. Ева уткнулась лицом ему в грудь, и плечи ее задрожали от беззвучных рыданий.

— Ну что ты… — Он прикоснулся губами к ее лбу. — Не надо плакать.

— Мне страшно.

— Чего ты испугалась?

— Не знаю. — Голос Евы дрожал и прерывался. — Лучше бы вы не приходили.

Она выпрямилась и вытерла слезы, по-мальчишески, кулаками.

— До вас все было просто и ясно. А теперь… Ну как мне теперь быть с Адамом?

«Адам, — повторил он про себя. — При чем здесь Адам?» И вдруг почувствовал, как холодеет в груди. «Паспорт выдан в 1977 году, — прозвучал в сознании ее голос. — А сейчас сентябрь сорок третьего…»

— Так… — Он достал из кармана носовой платок и промокнул им мгновенно повлажневший лоб. Сознание работало лихорадочными толчками. «Сентябрь сорок третьего… Разговор с Адамом, мой отъезд в армию — все это еще только будет… Бог ты мой, да ведь это сегодня, быть может, через несколько минут она кинет в него яблоко… Теперь, после всего, что узнала?»

Он вдруг обнаружил, что размазывает по лицу пот мокрым, хоть выжимай, платком. Скомкал и сунул его в карман.

Ева стояла, глядя на него широко раскрытыми глазами. За ее спиной в саду затрубил пионерский горн, но ни он, ни она его не услышали.

— Ева, — сказал он умоляюще. — Я тут наговорил всякого… Ты не обращай внимания. Ева… Постарайся забыть…

— Забыть? — Она медленно покачала головой. — Но ведь это правда.

— И да, и нет, — он попытался увильнуть от прямого ответа, но Ева была неумолима.

— Так не бывает.

Жаркая волна жалости всколыхнулась в его груди.

— Понимаешь, для меня это правда. А для тебя — вовсе не обязательно.

— Так не бывает, — повторила она. — Правда для всех одна.

«Ты права, — подумал он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Но не могу же я сказать тебе всю правду. Неужели ты не понимаешь? Я и так сказал столько лишнего! Мое счастье, что ты ни о чем больше не спрашиваешь…»

— Скажите, — она смотрела на него в упор, и расширенные зрачки ее глаз проникали в самую душу. — Я окончу курсы?

Он поколебался, но кивнул.

— И попаду на фронт?

Он кивнул снова.

— И я буду воевать?

— Да! — крикнул он. — И ради бога ни о чем больше не спрашивай!

Непостижимым женским инстинктом она поняла его состояние и опустила глаза.

— Хорошо…

Она помолчала, а когда заговорила вновь, голос у нее был совсем другой, спокойный и немного печальный.

— Я знаю, сейчас вы уйдете и больше никогда не вернетесь.

Горн вовсю гремел над садом, но они его по-прежнему не слышали.

— Можно, я еще раз взгляну на ваш паспорт? — попросила она, делая ударение на слове «ваш».

Он молча достал из кармана бумажник, раскрыл и вытащил из бокового отделения ярко-красную книжицу.

И когда он протягивал ей паспорт, случилось то, чего он больше всего боялся.

Фотография лежала в одном отделении с паспортом. Видимо, он вынул их вместе, и, когда разжал пальцы, фотография скользнула на землю.

Черно-белая любительская фотография с изображением обелиска, даже не самого обелиска, а мемориальной плиты с коротким столбцом выбитых на ней фамилий. И первой в этом столбце значилось Аллабергенова Ева — медсестра.

Он сам сделал зтот снимок год назад недалеко от Варшавы.

Ева долго смотрела на фотографию, потом вложила в паспорт и протянула владельцу.

— Пойдемте, я вас провожу.

Лицо ее было непроницаемо-бесстрастным, голос тоже.

Они шли, мягко ступая по белесой, нагретой солнцем пыльной дороге, и вслед им неслись резкие, отрывистые звуки горна, и он знал, кто это трубит, потому что до самого последнего дня лучшим горнистом детдома был он сам, Мишка Вербьяный.

По необъяснимому совпадению о том же самом подумала и Ева.

— Узнаете? — Она качнула головой в сторону сада. Он молча кивнул. Так же молча они дошли до поворота. Он отыскал глазами знакомую, поросшую бояном тропинку и остановился.

— Дальше я пойду один.

Горн умолк, и стало слышно, как сварливо перекликаются такаллики на озере. Он взглянул на нее сбоку и вдруг почувствовал непреодолимое желание взять в ладони ее смуглое, бесконечно знакомое и родное лицо, и сам удивился тому, как он успел изучить и запомнить его за то короткое время, что они были вместе.

— Ева, — он старался говорить как можно спокойнее, — теперь, когда ты все знаешь… Ну, в общем, ты должна уйти с курсов.

Она медленно покачала головой.