Владимир Савченко - Визит сдвинутой фазианки (Сборник)

• Название: Визит сдвинутой фазианки (Сборник)
• Автор: Владимир Савченко
• Издательство: Молодь
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1991
• ISBN: ISBN 5-7720-0628-2

Владимир Иванович Савченко родился в 1933 г. Окончил Московский энергетический институт. Фантастику начал писать еще в студенческие годы. Первые опубликованные рассказы — «Навстречу звездам» и «Пробуждение доктора Берна».

«Визит сдвинутой фазианки» — сборник произведений писателя, созданных в разные годы. Однако все эти повести и рассказы, на первый взгляд — очень разные, неизменно полны романтики приключений и азарта научного поиска!

---

А эта вертикаль сегодняшний маршрут по Пятому. (Конечно. вертикаль, ведь масштаб времени здесь тысячи, десятки тысяч, а то и миллионы лет что против них день!) При переходе изогнутая струна соответствующего варианта и звенела, как арфа, пела. как скрипка. И нас переносило за минуты в иное состояние мира. в то, которого наш вариант достигнет еще не скоро. (А ведь оно есть сейчас значит, могли?)

Вот он, наш вариант средненький. Ни самый хороший, ни самый плохой. Правее него идут уже со срывами. (Но, похоже, не все изображено на жетоне наверное, лишь нужное для путешествия под водительством Стрижа? Ведь должны быть и обрывающиеся линии вроде варианта, в котором облучился Кепкин.

И Сашка поминал о своей гибели от легочной чумы. Все в одной плоскости не нарисуешь. Но это тоже есть.)

…Переход от обезьяны к человеку лишь часть пути. Стриж правильно сейчас высказался насчет прямохождения и четверенек: психически люди в большинстве своем стоят еще на четырех. Надо подниматься, а то как бы не вернуться совсем. Дом строят долго разрушить его можно быстро.

Прячу жетон в карман, сижу, обняв руками колени. Слежу за тающими в небе последними облаками, плоскими… как «лапуты»? Заканчивается день длиной в десятки тысячелетий (вчера и вовсе прогулялся на миллион лет назад), начавшийся рано утром на Васбазарчике. (До сих пор не хочу есть впечатлениями сыт?) В каком варианте я сейчас? Есть биокрылья… значит, и моя жена Люся? Нет, с ней мы расстались, отрезано. И наличие отца биокрылья не гарантируют: небольшой сдвиг по Пятому и большое разочарование. Я здесь гость случайный, гость незваный, как ни верти.

И вообще, не хватит ли выгадывать, надвариантник? Твое знание не для выгод, это ясно.

Темнеет. Поднимаюсь, иду к своим биокрыльям. Сворачиваю их, складываю плоскости, застегиваю в нужных местах ремешки… Во что-то превратится этот пакет утром, в рюкзак? Ложусь, подкладываю его под голову. Впереди, на холмах, загораются огни, вверху звезды.

…Мой путь под горку. В свою «лунку». Но все-таки хорошо, что вернулся надвариантным, прошедшим из края в край по Пятому. А то ординарный А. Е. Самойленко, что греха таить, излишне озабочен, выбив Пашу, занять его место. Не в месте счастье!

…Никакого прекрасного будущего время нам не приготовило. Верование, что XXI век окажется лучше XX, того же сорта, что и убеждение, будто одиннадцатый час утра лучше десятого. Чем лучше-то, в обоих по шестьдесят минут!

…Но и ни одно усилие не пропадает. Всегда возможно свернуть, сдвинуться решениями-выборами по Пятому к «будущему», которое уже есть.

…Однако и ни одну ошибку, ни одну нашу слабость время тоже не прощает. Все включает оно в логику своего развития, в логику потока.

Пахнут цветущие липы. В фиолетовом небе множатся точки звезд. Ночь будет теплой. Я достаю Люсин жетон, поглаживаю пальцами рифленую поверхность. Засыпаю, сжав его в руке.

Где-то я проснусь завтра?..

1980–1990 гг.

ВИЗИТ СДВИНУТОЙ ФАЗИАНКИ

Светлой памяти Авксентия Ивановича Поприщина, титулярного советника и короля.

I

Я сидел в парке и читал газету. Уже из одного этого обстоятельства вытекает полная моя непричастность к описываемому, ибо что может быть индифферентнее и обыденнее человека, который читает в парке газету! Люди, чья жизнь насыщена, газет в парках не читают, а если и читают их, то в мчащемся экспрессе, в госпитале после ранения ищут упоминаний о своей деятельности.

А я… я преподаватель физики в техникуме для глухонемых. Фамилия, имя, возраст? Э, какое это имеет значение! До пенсии еще далеко.

Сижу, стало быть, читаю. Когда — подсел один. Я как раз углубился в прогноз погоды на май, не заметил, с какой стороны он подошел; гляжу — сидит. Худой такой, длинноволосый; лицо, впрочем, приятное, широколобое, щеки впалые, темные глаза с антрацитовым блеском. Но веки красные, не брит, в глазах застывшая, неподвижная какая-то мысль и тревожный вопрос. Мне сразу неуютно стало: сейчас, думаю, разговор завяжет. И точно:

— Про Вишенку пишут что-нибудь? — спрашивает. Голос тревожный, надтреснутый, хоть и интеллигентный.

Про какую «Вишенку» — ансамбль?

Он так и воззрился:

— Какой еще ансамбль — про тепловую звезду, ближайшую к нам! Ну, про ту, что сперва считали радиозвездой. Новую экспедицию к ней не посылали?

Поскольку я физик, хоть и для глухонемых, положение обязывает:

— Ближайшие звезды к нам, уважаемый, это альфа и Проксима Центавра. И они не тепловые, а вполне, так сказать, световые. Экспедиций к ним не посылали и пошлют еще не скоро.

— А, ну это синхронные, — отмахнулся он. — Я о других, о «фантомных мирах»… что, тоже ничего, да? Ну, как же, я ведь тот, кто их открыл… то есть приписывают-то это теперь себе другие, но открыл их фактически я — еще мальчишкой, когда воровским образом подключил свой телек к Салгирскому радиотелескопу. Неужто ничего не читали, не слышали… что, а? Нет? Что? Ведь были сенсация и скандал.

Теперь мне стало не только неуютно — жутко. Надо же так нарваться. Подсел бы алкаш, которому не хватает на бутылку; дал двугривенный — и всех делов. И место уединенное… Я пожал плечами, ничего не сказал.

— Та-ак… — тяжело и печально произнес он. — Значит, опять попал не туда. Ничего, ничего, молчание… Канальство! Как же быть-то?.. — Подсевший замолк, только жестикулировал сам себе, на лице сменялись гримасы. Потом поднял на меня угольно блестящие глаза. — Скажите, но вот вы верите? У вас доброе лицо, и о Проксиме Центавра вы знаете… Могли бы поверить?

— Чему?

— Тому, что все это было. Наличествует, собственно. Не в слове дело. Ну, про Вишенку, сдвинутые миры, гуманоидов непарнокопытных пластинчатых… и вообще. А?

Что бы вы, скажите на милость, ответили в подобной ситуации явному психу, находясь с ним, так сказать, тет-а-тет? Не верю?.. А если кинется?

— Ну, вообще говоря… — промямлил я. Он, похоже, угадал мое состояние:

— Вы только не пугайтесь. Да, я действительно состою, не буду от вас скрывать. Уже десятый год на учете с тех, собственно, пор, как эти трое вернулись из экспедиции в невменяемом состоянии и пытались проходить друг сквозь друга, а я своими экспериментами подтвердил, что они правы… Я-то еще ничего, раз в месяц на осмотры к районному психиатру, а те-то — в стационаре. Их лечат! Как будто они могут вылечить! Как будто от этого, от нового понимания мира, надо лечить! Ничего, ничего, молчание…

Он снова впал в задумчивость с жестикуляцией и гримасами. Спохватился, взглянул на меня:

— Ну, хорошо-с, про «фантомные миры» вы не знаете, в гуманоидов непарнокопытных не верите, во вселенский синхронизм и резонансы тем паче… Так ведь или нет? — В его интонациях была страстная надежда, что я все-таки сознаюсь, что верю; но я молчал. — Но вот в изречение Нилика: «Перед нами безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?» — в него вы верите?

— Нилика?..

— Ах, ну — Нильса Бора! Мы их так между собой именуем: Нилик, Беня, Фредди… Так как?

— Я слышал это изречение, — сказал я.

— Вот видите, — напористо вел подсевший. — Но разве из того, что истинная теория должна выглядеть среди нынешних физических представлений совершенно безумной, не следует, что сами-то представления эти, верования теоретические как раз они-то и безумны, идиотичны в своей тяжеловесной логичности! Что, а разве, нет? Это же как прямая и обратная теоремы. А они меня на учет, лечить… ничего, ничего, молчание!

Он снова помолчал и снова спохватился:

— Что ж, раз об этом не пишут в газетах, давайте-ка я расскажу вам все сам.

II

Я рос очень смышленым мальчишкой. В двенадцать лет я овладел радиотехникой, а в четырнадцать был отменным телелюбителем. Не любителем балдеть перед телеэкраном, боже упаси! — а в благородном, ныне исчезнувшем смысле: любителем сделать больше, чем вложено, к примеру, в серийные телеприемники. Усовершенствованные мною, они ловили передачи в рассеянных УКВ — то есть не только от ближайшего ретранслятора, а множество «диких». Это непростое дело, уверяю вас. Само собой, изображения на экране я мог голографировать — и не только в декартовых координатах, но и в спиральных, косоугольных… У меня были два приятеля-помощника, и нас страшно веселило, когда удавалось этими способами измордовать классическую трагедию так, что получалась клоунада, фарс. Здоровое мальчишеское отношение к драмам — что, разве нет!

Но главная цель была, конечно, выудить из эфира самые «дикие» передачи, недоступные никому. Вот тогда меня и осенило насчет радиотелескопа, который соорудили поблизости. У вас он не Салгирский, да, вероятно, не там и не такой… но важно не это, а иное. Что? Ну, как же-сравните телевизорную антенну у себя на крыше и решетку километр на полтора: ведь чувствительность-то у нее-черт побери! Такая выудит и рассеянное на ионизированных слоях атмосферы, от телестанций, кои далеко-далеко за горизонтом.