Виктор Нюхтилин - Мелхиседек. Книга 2. Человек

• Название: Мелхиседек. Книга 2. Человек
• Автор: Виктор Нюхтилин
• Жанр: Философия

Мы убеждаемся, что Бог, Создатель не просто вероятен, он просто обязателен, ибо это объясняет все. Все остальные предположения, исходящие из Его отрицания, рождают лишь новые загадки и новые доказательства своей несостоятельности». Главный постулат: все мы создания божьи, доказывается весьма интересно, живым литературным языком, захватывая и увлекая читателя, рождая желание вступить с автором если не в спор, то в общение

Назвать «Мелхиседек»  «научно-популярным изданием» язык не повернется. Назвать теософическим трактатом - тоже. Скорее, это новый жанр

---

Пойдем дальше и обратимся к немецкому языку. Уж он, казалось бы, должен полностью опровергать все наши выводы, поскольку этот язык славится тем, что не уменьшает слова, а наоборот составляет из них длинные и неудобопроизносимые. Вопрос "сколько слогов будет составлять задуманное слово?" - единственный вопрос, который совсем не волнует немцев при образовании слов. Вспомним пародию Марка Твена на немецкое словообразование, где все эти "готтентоттенмуттерклаппертоттен" все нарастают и нарастают в количестве, когда судья спрашивает готтентота о том, кого он привел в суд в качестве убийцы готтентотки. Однако, все не совсем так, и даже, вероятно, не так. Немецкий язык - очень строгий по грамматике язык. Научно-технические переводчики утверждают, что, зная немецкую грамматику, или имея ее таблицы перед собой, можно переводить любые немецкие тексты от способов разведения гусей до теории оползания грунтов. Грамматика сама поведет от слова к слову и никогда не даст просторов для двойного толкования связи слов в предложении. Так же строго у немцев все и в литературной речи, поскольку она тоже вся построена на такой жесткой грамматике. Но и здесь наблюдается живая борьба говорящего человека с языком, на котором он говорит. Примеры:

"Унтергрундбанн", что означает подземную дорогу, может быть в качестве смиренного бунта, но простые обыватели все же превратили эту дорогу в "У-бан". "Форнамэ" всегда в немецком языке означало "имя", а "цунамэ", соответственно, фамилию. В настоящее время немцы заговорщицки употребляют для двух этих слов одно только слово "намэ", то есть, "то, как зовут". Опять тихий бунт под флагом упрощения.

Ихь бин цванциг яре альт" - мне двадцать лет, так это звучит по-русски и именно так правильно произносить это по-немецки. Буквально этот набор немецких слов переводится, как "я есть двадцать лет старости". Может быть, из-за эстетического неприятия самого понятия старости, а может быть все из того же стремления к упрощению языка, но сейчас немцы так говорят все реже и реже, и все чаще говорят просто "ихь бин цванциг" - я есть двадцать. И проще, и никакого намека на возраст при упоминании возраста! Куда там тонким французам!

"Ви геет ес иннен?" спрашивали раньше немцы, осведомляясь о состоянии дел собеседника. В настоящее время они просто вопрошают "ви геет ес?", что просто звучит: "Как дела?", а уточнение "у вас" - отбрасывается. Может быть, этим они просто подчеркивают, что вопрос задается только ради проформы и не стоит ни в коем случае на него подробно или честно отвечать. А, может быть, просто так проще, поскольку становится короче ритуал ничего по сути не значащего ни для кого приветствия?

Не избежал общей судьбы и злополучный автобус, который даже в педантичном немецком извернулся и стал "бус"-ом. А вот с троллейбусом произошло явное восстание пассажиров, ибо спрашивать каждый раз "куда идет "оберляйтунгомнибус" выводило из терпения даже вежливых немцев. Бескровная революция придала этому кошмарному слову вполне симпатичный вид "обус"-а. Компромисс был достигнут тихо, но настолько решительно, что правительство даже не рискнуло вывести на улицы войска.

Ну и последний пример - "вас зинд зи фон беруф?", то есть "чем вы занимаетесь", тоже в настоящее время сократился до полу-пароля "вас зинд зи?", что буквально означает - "что вы?". Отзыв - назвать свою профессию.

Негусто с примерами в немецком языке не потому, что он выбивается из общей массы упрощающихся языков по своим внутренним причинам. Причины здесь абсолютно внешние. Дело в том, что в наше время существует четыре немецких языка:

1. Литературный. Это тот строгий, о котором мы говорили и где почти не происходит никакого движения. Это язык немецких языков, если можно так сказать. Он искусственно общепринят для всех немцев в качестве государственного языка. Это язык литературы, государственных документов и прессы. Немцы на нем не разговаривают, а общаются между собой! Поэтому в нем так мало упростительных процессов. Разговаривают немцы на других языках, где нет никаких строгих узакониваний и шлагбаумов, (как, говоря о немецком, обойти этот германизм?). Там и происходят все упрощения. Это языки:

2. Обиходно-разговорная форма. Мы ее совершенно не знаем и не слышим. Иногда она приводится в подписях под юмористическими рисунками в немецких журналах. Там слова все немецкие или очень похожи на немецкие, а перевести совершенно ничего нельзя! Совсем другой язык.

3. Диалект. Это местные говоры, которые наряду с обиходным языком №2 добавляют собой еще огромное количество внутринемецких языков, носители которых хоть и немцы, но плохо понимают друг друга. Здесь еще один неведомый нам пласт языкотворчества, поскольку практически каждая деревня имеет свой диалект, и что там с языками происходит, мы не знаем, но со всей определенностью догадываемся.

4. Полу-диалект. Это ослабленные формы диалектов, которые уже почти стали обиходной формой языка №2, но еще не потеряли своих отличительных особенностей, как диалектов.

В настоящее время немцы ставят вопрос о частичной реформе орфографии, что, прежде всего, должно означать "устранение колебаний в написании иностранных слов". Устранение колебаний можно с полным на то основанием считать уменьшением числа вариантов, то есть, тоже упрощением. Далее ставится задача "унификации отдельных орфографических вариантов", что предполагает освобождение от ненужных вариантов и возведение в стандарт отобранных вариантов, что тоже, по сути, имеет целью упрощение. В третьих, будет проводиться "замена кодифицированных ранее норм" произношения свободными, что опять упростит дело, ибо теперь станет возможным говорить, как хочешь, а к чему это приведет, мы, думаю, долго гадать не будем. Как видим, даже там, где за язык берется не просто какой-то "великий творец" народ, а самые матерые языковеды, максимум, что получается - это организованное отступление.

Говоря о немецком языке, как об уникальном явлении среди языков, следует сказать и о венгерском языке, который уникален не только по своему синтаксису, (это самый сложный из европейских языков), но и по ситуации, в которой он исторически оказался. Дело в том, что венгерский язык, этот выразительнейший и красивейший язык, стал государственным только в 1843 году. До этого он угнетался и забивался иноземными властителями до такой степени, что те готовы были идти на любой компромисс, (вплоть до использования в официальной переписке латинского), лишь бы не иметь дела непосредственно с венгерским. Всем правительствам, которым подчинялись венгры, было легче совершить личный ратный подвиг, чем осилить венгерский язык. Когда венгры получили языковую независимость, все предшествующие мытарства тут же отразились на правилах использования языка. Венгры очень любят свой язык и оберегают его всеми силами создаваемых литературных традиций и лингвистических установлений. Слишком дорого он им достался, чтобы теперь пользоваться им без особых правил предосторожности и почитания. Отсюда - повышенное стремление венгров не пропускать в свой язык иностранные слова, благодаря чему появляются такие чисто венгерские превращения распространенных международных слов, как сифилис (по-венгерски "байвер", буквально "беда с кровью"); "лабдаруго" ("пинание мяча", футбол); "форрадалом" ("переворот-вскипание", революция); "тавират" (здесь - шедевр венгерских лингвистов, поскольку это набор корней, одновременно обозначающих и "пошаговое письмо" и "дальнее сообщение", то есть телеграмма); "теркеп" ("рисунок земли", карта); "харишньянадраг" ("чулковые брюки", колготки); "фенькепезёгеп" ("светом дающее картинку устройство", фотоаппарат); "рендёршег" ("порядкоустройствость", полиция) и т.д. Наряду с этим, получивший, наконец-то, жизнь, язык утверждается и как разговорный, и как литературный, и как канцелярский в обстановке всеобщего праздника и чувственного наслаждения смакованием каждого его слова и каждого его звука. Так подросток, впервые одевший часы, смотрит на них по поводу и без повода, ложится с ними спать, играет в футбол, пытается с ними на запястье сыграть в баскетбол, добить одноклассника аудиокассетой по голове, отстоять для девушки место в очереди школьного буфета на большой перемена, а потом удивляется - почему от часов так мало осталось буквально через три дня после покупки? Вроде бы все внимание было только им! Недостатком внимания и любви венгерский язык от своего народа после его официального признания в качестве государственного не страдал, как ни один другой язык, и вот что случилось только за 150 лет:

приветствие "йо реггельт киванок" (хорошего утра тебе желаю), превратилось в "йо реггельт" (хорошее утро, доброе утро).

"Телевизио" (телевизор) превратился в "теве", "аутобус" - "бус" (как это знакомо!), "тролибус" - "троли", "доханьболт" (табачная лавка) - "трафик" (вообще не в связи с исходным словом!).