Игорь Аверьян - Из глубины багряных туч

• Название: Из глубины багряных туч
• Автор: Игорь Аверьян
• Издательство: Издательство им. Сабашниковых
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5824201080

Современная жизнь кипит на страницах прозы Игоря Блудилина-Аверьяна. Его герои — школьник, шофер, профессор, аспирант, бизнесмен, художник, артист, студент — бьются над загадкой тайны жизни, над поисками Абсолюта, духовных корней и основ нашего бытия.

В романе «Из глубины багряных туч» Совесть восстает против Преступления; борьба сил Добра и Зла в душе человека облечена в острый, захватывающий сюжет.

---

Впервые за много-много дней Женя и я шли рядом, и она держалась за мой локоть (и за твой тоже). У нее были другие, новые духи. Вообще, она была как-то по-новому, необычно оживлена; ее словно что-то беспокоило: она прятала от меня горящие взволнованно глаза.

Почему-то мы спустились на пляж. Наша с тобой перебранка продолжилась на пляже. Я впервые вывел тебя из равновесия. Я побил тебя твоим же оружием: твой оппонент ярится от твоей наглости, а ты в ответ спокоен, улыбочку довольную тянешь… Вот и я так же улыбался, и сработало.

Над пустынным пляжем и морем занимался багровый рассвет. Море выкатывало нам из сумрака всклокоченные волны, словно что-то рассказывало, волнуясь, о прошедшей ночи. Мы с Женей сидели на скамеечке все того же навеса, крыша которого так и продолжала провисать на похилившемся столбе уже столько лет. Ты, разувшись и закатав по щиколотку штаны, расхаживал поодаль взад-вперед вдоль воды.

Я вспомнил, как год назад мы вшестером встречали такой же багровый рассвет в степи, и спросил у Жени вполголоса, помнит ли она это.

— Еще бы, — грустно ответила она почти шепотом и покосилась на тебя.

Я спросил у нее, написала ли она за «последнее время» какие-нибудь новые романсы для института Гнесиных (она передумала с ГИТИСом и собиралась поступать в институт Гнесиных); да, ответила она тем же шепотом (тебя стеснялась, паскудник); но для вступительного экзамена выбрала лишь правоверно советских поэтов и поэтесс; никаких Ахматовых, Гиппиус и Набоковых; лишь Прокофьев, Смеляков, Новелла Матвеева и Римма Казакова.

— Ты когда уезжаешь в Москву? — спросила она, покраснев и смутившись (того, что она отдалилась настолько, что даже этого не знала, а ведь мы так и сидели все эти последние месяцы с нею за одной партой и в общем-то разговаривали).

— Двадцать седьмого.

— Ой, и я! — радостно воскликнула она.

И в этот момент над морем и берегом разнесся твой истеричный визг.

— Потуги на величие! — завизжал ты и подбежал к нам.

У тебя тряслись губы. В твоих глазах стояла черная вода.

— Рома! Рома! — Женя вскочила. — Да что с тобой?!

— Да я всех вас вот так держу, понял?! — Ты, сжав кулаки, будто кого-то за горло схватил и крутнул с силой, горло это воображаемое ломая.

Мне стало отвратительно дышать одним с тобой воздухом. Я посмотрел на Женю, изумляясь в который раз, как она не понимает, что за мерзавец пред нею.

Рассветало; чем светлее разливалось над морем, тем сильнее делался теплый ветер и громче шумели темные волны, накатываясь на песок и исчезая в нем; кое-где вдалеке уже и пена летела с их вершин; барашки забелели; от горизонта надвигалось на нас огромное, в полнеба, темно-багровое облако, освещенное снизу невидимым нами солнцем, которое вот-вот должно было показаться из-под края моря.

Набежавшая волна окатила тебя, зазевавшегося, по колени. С сокрушенно-мрачным лицом ты вернулся под навес, сел поодаль. Я чувствовал, что ты ловил мой взгляд.

— Ладно, прогулки не получилось, — со вздохом сказала Женя и встала. У нее было разочарованное, усталое, осунувшееся лицо. — Эх вы… Бал кончился, погасли свечи. Пошли по домам, что ли… Скучно… Тучи какие-то набегают… как бы дождь не начался.

— Слышь, математисьен! — подал вдруг ты голос. — Студент эм-гэ-у! А слабo тебе на скорость до баржи и обратно?!

У меня вдруг странно просторно сделалось в груди, словно распахнулась некая заслонка. Меня охватил озноб. Мгновенно вспомнилось давнишнее видение: взлохмаченные синие волны на рассвете, шлепанье рук по воде за моей спиной, ветер, Женя под навесом. Боже, я только сейчас сообразил, что меня безотчетно беспокоило всю ночь: Женя была в новом белом платье, в котором я ее уже видел! видел! три года назад! в том видении, после которого я валялся в обмороке на этом самом месте!

Я вскочил, едва сдерживаясь, чтобы не застучать зубами от охватившего меня страшного озноба. Женя что-то крикнула. В исполинской тени под тучей бил брыльями серокрыльчатый капюшон, и оттуда сверкнул на меня огненный зрак. Послышался гром — тихий, сдержанный, далекий.

— Гроза! — завопил ты. — Ну что, плывешь, абитуриент?

— Перестаньте! — закричала Женя отчаянно. — Ты с ума сошел, Рома!

Ты же лихорадочно разоблачался. Ты знал, что ли, что придется лезть в воду? На тебе оказались плавки!

— Тимон! Я тебя умоляю!.. Ну что за глупость! — металась Женя.

На мне не было плавок, я, естественно, был в заурядных трусах, «семейных». Какую-то секунду это стесняло меня: уж больно не в мою пользу было сравнение с тобой, но я поймал твой издевательский насмешливый взгляд на мое пловцовое одеяние, и стеснение улетучилось. Снизошло дивное спокойствие.

— А ты разве можешь плавать? В степях казахских научился?

— Шантрапа, — процедил ты на ходу, словно сплюнул.

— Даю тебе фору, — сказал я тебе в спину, краем сознания отмечая с удивлением и страхом, что во мне говорил кто-то помимо меня. Опять не к месту вспомнилось, как меня крутило помимо моей воли. Меня обуревал мрачный, но какой-то высокий, храмовый ужас — и в то же время восторг необычайный.

Женя едва не плакала в голос, кричала нам что-то вслед.

Берег изгибался широкой дугой; если от навеса идти к барже берегом вдоль бывшего обрыва, который после норд-оста выположили и насадили здесь многочисленные акации — дуга вышла бы длиной более километра; проложенная напрямую по воде хорда между навесом и торчащей из воды мачтой, думаю, протянулась на километр без малого; проплыть этот километр после бессонной ночи, наполненной вальсами, твистами и шампанским, по прохладному, как всегда по утрам, и весьма разволновавшемуся морю — испытание не простое.

Ты, Литвин, сдох на трети пути, и, когда я тебя настиг, ты медленно пошлепывал руками по воде, а иссиня-бледное лицо твое с бескровными губами выглядело жалко. Я прошел мимо, не останавливаясь; это привело тебя в ярость, и ярость оказала тебе плохую услугу: ты сбился даже с того вялого темпа, каким плыл, и открытым ртом подставился волне, и она плюхнула тебе плевком прямо в твою разверстую пасть; ты подавился горькой водой и закашлялся, принялся громко отплевываться и осквернил чистый ветер начинающегося первого дня новой жизни гнусными матюками.

Хорда проходила мимо пионерского пляжа, и прямо на ее пути оказались буи ограждения. Когда я уцепился за буй (хотя спокойно мог бы плыть дальше: я плыл вполсилы и не устал), ты был сзади меня уже метрах в тридцати. Я спокойно дождался тебя. Ты не выдержал характера: по твоей роже видно было облегчение, с каким ты уцепился за ручку буя с другой стороны.

— Шмакадявка, — с наслаждением произнес я. — Попил водички?

— Ссука!.. Я все равно тебя сделаю… У тебя дыхалка слабже. Ты слабак, слаба-а-ак!..

— Уговаривай себя, уговаривай… Ты пошляк, оказывается! Да и неврастеник, похоже… Или параноик. Послушай, я признаю, что определенный урок в жизни ты мне преподнес. Только ты должен бы уже понять, что мне на тебя и на твои уроки отныне наплевать. Я тебя знать не хочу. Я тебя презираю, понял? Ты знаешь математику? Ни черта!! Ты просто руку набил на жонглерстве формулами и вызубрил их наизусть, и все. Волейбол? Да черт с тобой, лупи по мячу, сколько хошь. Выиграл ты у меня матч по блицу? Да пожалуйста, хоть до пенсии в парке стучи пешками и выстукивай рубли у пенсионеров. Женьку влюбил в себя? Да прозреет она и погонит тебя метлой как Светланка Соушек прогнала. Да еще и по роже тебе въехала: неделю с фонарем ходил.

— Подсматривал, ссучок! — заорал ты, щурясь от капель начавшегося дождя.

— Сдался ты мне подсматривать! Случайно увидал… Цени хотя бы, что я никому не сказал, что это Светка тебе впиндюрила! Изобрел сказочку, будто с хулиганами подрался… В милицию даже заявлял… Король паркета… Прав был Ваня, прав: усыпить бы… Тьфу! — Увлекшись, я тоже пропустил удар волны и хлебнул глоток моря. — Никого ты ни за что не держишь, как ни пыжься. Никому ты не страшен, не нужен и не интересен. Баста, твое время кончилось!.. Отбил ты у меня Женю? Фиг тебе! Все у нас с Женей сложнее, тебе, бревну, не дано понять. Не люблю я ее уже, у нас остыло все, и Женю ты не отбил у меня, а подобрал после меня; разницу хоть чуешь? И здесь торжества твоего нет. А тебе ведь торжествовать над человеком главное, так ведь? Видеть плебея в унижении…

— Разозлился… — кивнул ты удовлетворенно. — Это гут… Люблю, когда злятся…

— Дурак! Нашел, на чем жизнь строить… А меня ты больше в унижении не увидишь. Все, школа закончена, через пять дней я уезжаю в Москву, и наши с тобой пути навеки разбежались, навеки, ты понял? И я тебя знать не хочу впредь, в упор не увижу, мимо пройду, как мимо дерьма…

— Любишь Женьку, любишь… — кивал ты с улыбочкой, хоронясь за крутым боком буя от волн. — Брешешь, что не любишь… А не рано ли ты воспарил? Пример Ваньки твово не убеждает, а? Ишь ты, возжелалось какому-то плебею усыпить меня как паршивую собаку! И что с ним сталось? Выгнали Ваняшку из школы за два месяца до получения аттестата!