Константин Тарасов - Единственный свидетель - бог (= Следственный эксперимент)

• Название: Единственный свидетель - бог (= Следственный эксперимент)
• Автор: Константин Тарасов
• Издательство: Крок уперад
• Жанр: История
• Год: 1991

В сборник включено пять детективных повестей на исторические сюжеты. Они написаны в разных традициях детективного жанра, но для всех характерен динамичный сюжет, неожиданная развязка, напряжение энергичного действия.

---

Буйницкий поднимает глаза, глядит на Белова, потом на ксендза, потом на органиста и по-прежнему остается нем.

— Ах, Буйницкий, — продолжаю я с укоризной, — сколько страданий вы доставили своей жене…

Жена стоит возле ксендза Вериго, окаменев от прозрения на трагическую ошибку своего замужества.

Но и это его не пронимает, в ответ он беспомощно пожимает плечами.

— Да, граждане свидетели, — говорю я. — Так происходило в четверг. Затем он спрятал убитого в исповедальню, вытер подсвечник и продолжал бродить по костелу, словно ничего не случилось.

— Саша! — говорю. — Гражданин Буйницкий задержан.

Локтев поворачивается, отступает на шаг, достает свое оружие и командует задержанному:

— Заложите руки за спину. Идите вперед.

— Господи! — шепчет ксендз. — Не может быть…

Буйницкий тяжело потянулся к входным дверям.

Локтев конвоирует его в полном согласии с моими указаниями. Молодец. Точность — половина удачи.

Этот прощальный проход Буйницкого вдоль колонн к притвору очень меня сердит. Мне не нравится, что сакристиан молчит, уж как-то быстро он сломался, согласился на поражение недопустимо легко. В немом виде от него мне никакой пользы не будет. А он бредет, как козел на заклание, пожалейте, мол, меня. Поравнялся с органистом, взглянул на него и поворачивает на выход.

— Гражданин Буйницкий, — говорю я. — Повернитесь. Вы ничего не хотите сказать на прощание? — спрашиваю я. — Не мне, а вашим коллегам — ксендзу Вериго, органисту Луцевичу. Вы пятнадцать лет провели вместе. Жене, наконец…

Буйницкий, потупив голову, отрешенно молчит. Мне кажется, он меня уже не слышит. Уже созрел, думаю я.

Саша, как и надлежит конвоиру, стоит от него налево, только вот пистолет опустил.

— Что вы молчите, Буйницкий! — взываю я. — Ведь вы видите этих людей, возможно, в последний раз — и Белова, и ксендза Вериго, и органиста, и свою супругу…

— Мне нечего сказать, — шепчет Буйницкий.

— Ну, что же, — говорю я, — у вас был выбор. Вы отказались. Теперь я скажу. Даже не я, а вот вы, Петров. Пожалуйста, внимательно как художник посмотрите на лица Буйницкого и Луцевича и определите, кто старший, кто младший брат.

При последнем моем слове органист делает кошачий скачок к Локтеву и ударяет его ребром ладони по шее, еще миг — и черный глаз Сашиного пистолета глядит мне в грудь.

— Не шевелитесь, майор, — командует органист. — Руки поднимите. Повыше. Иначе сами знаете, какая получится неприятность. А ты, — органист кивает Локтеву, который, подобно рыбе, выброшенной на берег, хватает ртом воздух, — стань рядом с командиром. И вы, и вы (Белову, ксендзу) тоже рядом. Все вместе.

Хоть я и лежу в постели, я чувствую озноб, которым охватило свидетелей.

Удачно он Саше попал, думаю я. Чего это я не пожалел парня. Впрочем, сам виноват. Зевать не надо. Ничего, даст бог, сквитаемся.

— Стась, открой подвал, — командует органист.

— Ты этого не сделаешь, — шепчет Буйницкий. — Это нельзя.

— Поторопись, дурак, — прикрикивает органист.

— Опомнись, — призывает Буйницкий.

— Выхода нет, — говорит органист. — Ключи. Быстро.

— Неужели вы нас убьете? — спрашиваю я и провокационно делаю шаг вперед.

Органист, не раздумывая, нажимает спуск.

Мне, однако, везет — осечка.

Я молниеносно посылаю руку в карман, но не успеваю, органист передергивает затвор раньше.

— Подлец! — кричит Стась Буйницкий. — Убийца! — и бросается на брата.

Луцевич стреляет в сакристиана в упор. Это означало бы точную смерть, если бы пистолет не отказал вновь.

Буйницкий бьет органиста кулаком в лицо, но не очень удачно, с ног не сбивает, хватается за пистолет и свободной рукой лупит куда попало. Белов бросается на помощь.

— Не надо, — останавливаю я его. — Пусть подерутся.

Пока братья избивают друг друга, я достаю свой пистолет и снимаю предохранитель.

— Достаточно, — кричу я. — Разойдитесь. В сторону, пан сакристиан. Пан органист, не надо ломать затвор — обойма пуста.

И я делаю паузу, чтобы он смог осознать происшедшие перемены.

И вот настал мой звездный час в этом деле, долгожданная минута, ради которой три дня иссушался мой мозг. Я говорю:

— Гражданин Буйницкий Валерий Антонович, вы задержаны по обвинению в двух умышленных убийствах, а также в нападении на инспектора милиции, насильственном захвате оружия и попытке убийства майора милиции и родного брата.

Полная тишина. Моя победа. Торжество следствия. Готов органист. Накрыт. Хорошо я все рассчитал. Красиво. Самому нравится. И свидетели трое, и брат, самое важное, брат сломался, и пистолет в руках. Правильно я его разрядил. Как чувствовал. Перед Сашей покаюсь, обиделся, чуть не плачет с досады. Ничего, ничего, простит. Славно получилось. Хорошо. Вот так, пан органист. Это не Жолтака убогого убивать. Крупная ты, наверно, сволочь. Ну, ксендзу сегодня без валидола не обойтись. Совсем остолбенел старик. И художник. Песни вместе пели. Спета песенка. Сыграны хоралы. Ну, еще раз на пистолет посмотри. Дошло наконец. Открылось. Тоскливо. Это я понимаю, что невесело. Что же ты теперь сделаешь?

— У меня есть просьба, — смиряется органист.

— Какая?

— Один патрон.

— Не по заслугам честь, — отказываю я. — Вы держали в руках пистолет? Что сделали? То-то.

— Ну что, пан сакристиан, — обращаюсь я к Стасю Буйницкому, — у вас еще есть основания скрывать брата от возмездия?

Сакристиан молчит, по-видимому, он не слышит моего вопроса, у него, по-моему, в ушах стоит звон, поскольку братец сумел ударить его в ухо рукоятью пистолета.

— Гражданин Петров, — окликаю я художника. — Я обещал освободить вас в полдень — можете идти. Идите, идите. За воротами стоит милицейская машина, передайте, пусть придет конвой.

Локтев забирает у органиста пистолет и отходит в сторону заполнить обойму. Вид у него при этом невеселый.

Остальные немы и недвижимы.

Наконец органист, конвоируемый милиционерами, в последний раз переступает порог костела и глухой стук двери, как стук гильотины, символично отсекает его от жизни. Такое мрачное исчезновение брата вгоняет Стася Буйницкого в истерику.

Сострадательный ксендз Вериго кладет ему на голову руку и говорит утешительные слова успокоения: "Стась, не надо, возьмите себя в руки. Успокойтесь, Стась" — и так далее, что производит на сакристиана благотворное действие. Он обращает на меня взгляд, полный тоски, и покаянно говорит:

— Меня тоже следует арестовать.

— Знаю, — соглашаюсь я. — Всему свое время. Прежде поговорим о деле. Как брат объяснил вам первое убийство? Что он такое сказал, чему вы поверили?

— Чему я поверил! — словно в просветлении повторяет сакристиан. Господи! Все произошло так быстро, нелепо, страшно, мгновенно произошло… Когда ушел Белов, Валерий спустился вниз и заговорил с незнакомцем… потом позвал меня, сказал закрыть костел… В эту минуту вошел Жолтак… Брат и тот человек беседовали… Жолтак увидел их вместе… Мне было не по себе, вышел во двор… Затем дверь костела отворилась, и брат позвал меня… "Открой подвал", — сказал он. "Зачем?" — спросил я. "Я убил его", — ответил он. Я онемел. Тогда брат стал говорить, что этот человек бывший эсэсовец, был с ним в одном отряде, а сейчас шпион, из-за границы… "У меня не было выхода, — сказал брат. — Если бы он вышел отсюда, он выдал бы меня, а я не могу позорить дочь…"

Такое вот дело, думаю я, вот что выплывает.

— Вы любили брата? — спрашиваю я. — За что?

— Я не любил его, — говорит Буйницкий. — Я люблю племянницу.

— Но как он здесь жил под чужой фамилией?

— В тридцать девятом году он уехал учиться в Варшаву… Потом война… Все думали, что он погиб… Но вот в сорок шестом году осенью… ночью… он пришел… голодный, истерзанный, на грани отчаяния… Оказалось, попал в плен, там выбор — пуля или в полицию… стал полицейским… клялся, что ничего дурного не делал… Добрые люди достали ему новые документы, он прячется, хочет уехать, просил денег… Как раз недавно мама умерла… поверил… В костеле не было органиста, я подсказал…

— Понятно. А убийство Жолтака? Почему вы с ним примирились?

— О боже! — ужасается ксендз Вериго.

— Нет, я не знал! — вскрикивает Буйницкий. — Все твердили самоубийство. Вы тоже сказали — сам. Я спрашивал у Вали — она говорила, что отец спал страшно пьяный.

— Он не спал, — открываю я им глаза на истину. — Дело происходило так. Он пришел к ксендзу, пил, пел песни, устроил скандал дома и заснул пьяным сном на глазах у дочери. Это алиби. Однако пьян он не был, последнюю бутылку — это отметил в своих записях ксендз — он не тронул, ее выпил художник. Зачем он пошел к Жолтаку? Потому что я случайно проговорился, что у Жолтака находится Локтев. Ему было важно узнать, сказал ли Жолтак Локтеву, что видел встречу в костеле. Жолтак не сказал. На свою беду. Тогда ваш брат совершил второе убийство. Сейчас полностью понятны и мотивы первого. Человек, убитый вашим братом, по паспорту его фамилия Клинов, но он такой же Клинов, как ваш брат — Луцевич, никакой не шпион. Нам еще предстоит разобраться, как к обоим попали чужие документы. Вернее всего, истина окажется печальной.