Борис Зубков - Самозванец Стамп (сборник)

• Название: Самозванец Стамп (сборник)
• Автор: Борис Зубков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1968

Зубков Б., Муслин Е. Самозванец Стамп: Фантастические рассказы. / Худож. А. Брусиловский. М.: Молодая гвардия, 1968. — (Библиотека советской фантастики). — 288 стр., 33коп., 100 000 экз.

Единственный сборник рассказов Бориса Зубкова и Евгения Муслина.

Биографии:

Зубков окончил институт с дипломом инженера-электрика. Работал в редакции журнала «Знание-сила». Печататься начал с 1950-х годов. Известен, помимо научно-фантастических, произведениями научно-популярной и научно-художественной литературы.

Муслин окончил институт c дипломом инженера-самолётостроителя, Работал в журнале «Изобретатель и рационализатор». В 1970-е годы эмигрировал в США.

Творчество:

Первые научно-фантастические публикации соавторов — рассказы «Зелёная кнопка» и «Летающая собака». В 1968 году издательство «Молодая гвардия» выпустила сборник рассказов Зубкова и Муслина «Самозванец Стамп». После эмиграции соавтора Зубков написал ещё два научно-фантастических произведения — рассказ «Парадокс Власа Уварова» (1973) и повесть «Тайна „Центавры“» (1976, в соавторстве с А. Ершовым). 

Фантастическое творчество соавторов сводится главным образом к рассказам-памфлетами, обличающим и высмеивающим негативные последствия использования новых изобретений и открытий в буржуазном обществе. Так, в рассказе «Непрочный, непрочный, непрочный мир» (1966) описано потребительское общество близкого будущего, в котором запрещено изготавливать прочные, надёжные вещи, что заставляет жителей этой своеобразной антиутопии покупать во все возрастающем темпе.

---

Жидкоблинов смотрел на толстого карлика, соображая, как поступить, но ничего сообразить не мог. Ощущение растерянности и напряженной нервной пустоты овладело им. Вместо обычных действий — позвонить начальству или в адресный стол, составить опись изъятого при обыске — старшина думал о чем-то даже вовсе постороннем. А как же… Карлик болтает невесть что и тут же исчезает, проваливается сквозь землю или… или превращается в гражданина, задержанного возле магазина № 22. Потом прямо на глазах исчезает задержанный гражданин и появляется этот карлик… Болен ты, старшина, вот что. Теперь, говорят, по городу новый грипп ходит, без температуры, но с большими осложнениями. Вот и у тебя, старшина, осложнение, бред…

Жидкоблинов растерялся, ощущение необычного и слишком удивительного сразило его. В первый раз за все время службы он поступил тоже необычно и удивительно, вопреки всем инструкциям. Он распахнул дверь дежурки и, подбадривая сам себя, нарочно громко крикнул:

— Лапин! Пропусти гражданина!

И тут же поперхнулся, подумал, может, следовало крикнуть: «Лапин! Пропусти этих двоих?!»

Дежурка опустела.

Когда Жидкоблинова сменили, он не пошел на стадион, где сегодня тренировались самбисты, а отправился в санчасть.

— Переутомился, доктор, — горестно пожаловался Жидкоблинов. Ослабел…

Доктор осторожно вынул из пальцев старшины металлический прутик от спирометра, который Жидкоблинов уже успел согнуть в кольцо, посмотрел на обнаженное по пояс тело старшины, что играло налитыми мускулами, вздохнул, вспомнив свои собственные дряблые мышцы, и, еще раз вздохнув, прописал Жидкоблинову капли Зеленина по пятнадцать капель на прием.

Жидкоблинов, получив рецепт, воспрянул духом, но по дороге домой снова погрузился в мрачные мысли и вместо аптеки зашел в «Гастроном». Пьянчужки, соображающие на двоих, на троих, вежливо посторонились, увидев невиданное — непьющий старшина покупает «Столичную».

Той же ночью на Поперечной улице, в однокомнатной квартире на втором этаже крупноблочного дома спал Иван Грозный. Одна рука великого князя судорожно сжимала складки пухового чешского одеяла, будто впивалась окостеневшими пальцами в скипетр, который могли вырвать из рук мятежные бояре. Спал Иван тревожно, метался во сне, и горестные заботы дня оставили следы печали и томления на его грозном челе. Рядом с кроватью на полу лежало круглое зеркало для бритья. Вообще в комнате было много зеркал: трехстворчатое трюмо и зеркальце в оправе из ракушек с надписью «Привет из Ялты», еще зеркало, которое укрепляют на пол в магазине обуви, и второе зеркало для бритья — квадратное. На подоконнике валялись отломанная от пудреницы зеркальная крышка и массажная щетка с зеркалом на обороте. Большое зеркало без оправы стояло на столе, прислоненное к стопке толстых книг…

Утреннее рыжее солнце заглянуло в комнату, и зеркала заиграли. Они сбросили с себя ночную серость, украсили грани радугами и засветились словно бы от радости, что могут вновь целый день отражать друг друга. Вся комната наполнилась утром, и сам Грозный проснулся. Еще в полусне он нашарил рукой зеркало, лежащее подле кровати, и поднес его к лицу.

— Кошмар! Все тот же кошмар! — простонал Иван Васильевич и как был в одних трусах из синего сатина побежал в ванную. Схватил зубную щетку, увидел свое отражение в зеркале над умывальником и застыл, в тысячный раз рассматривая хищный свой нос, жадный и брезгливый рот, набухшие веки над глазами с красными прожилками. Грозный обхватил пятерней лицо, сжал его как маску. Маска не снялась, только белая кожа, истомившаяся в темных хоромах по красну солнышку, стала еще белей под натиском царственной пятерни. Монарх бросил зубную щетку и побрел на кухню. Восседая на красной табуретке польского кухонного гарнитура, царственная особа размышляла. И так как в этот утренний час особа привыкла собираться на работу, то мысли ее невольно обращались к проектной конторе «Стройтоп».

…В проектной конторе «Стройтоп» работал поэт. По штатному расписанию он значился старшим сметчиком и каждый день с девяти утра до пяти вечера прилежно и без ошибок составлял сметы на разные сантехнические работы: «пробивка дыр шлямбуром — сто дыр один рубль ноль две копейки», «установка унитазов фаянсовых с бачком типа «Компакт» — два рубля ноль одна копейка за комплект». И так далее. Но круглые сутки, днем и вечером, ночью и утром Антон Никонович был поэтом. И хотя не то что ямба от хорея, но даже Окуджаву от Гомера он отличал с трудом, все равно ночью ему снились русалочьи хороводы и стада круторогих газелей, будильник по утрам звенел фанфарами, и гусары на белых конях собирались вместе с ним в поход на «Стройтоп», а там арифмометр вызвякивал позывные радиста, выходящего на связь с Аэлитой. В тайниках его души, словно за плотно закрытым занавесом, разыгрывалась вереница пестрых спектаклей. Постановщиком, автором и единственным, но многоликим исполнителем был он один. Первое время он только мысленно преображался в того, кем хотел быть сегодня. А потом случилось необыкновенное и вместе с тем как будто давно ожидаемое.

…Необыкновенное началось в трамвае № 19. Рядом с собой он заметил старого и, судя по тысячам мелочных деталей, очень одинокого человека. Тот листал ветхую записную книжку. Листочки ее отделились от корешка, засалились и закруглились на углах, старик не перелистывал эти бумажные клочки, а бережно перекладывал, внимательно читая адреса, записанные угловатыми и дрожащими буквами. Он, видимо, просто искал случайного знакомого, чтобы отправиться к нему и отогреть одиночество, поделиться обидами, вспомнить, приободриться, пошутить.

Антон пересел в троллейбус (ехать с работы приходилось двумя видами транспорта) и вдруг как-то особенно ярко увидел перед собой старика… Нет, не увидел, а ощутил всем своим телом, словно надел на себя плотную маску. Он почувствовал на своем лице дряблые щеки старика — они тяжело повисли на скулах и смяли в складки кожу его щек. Внезапно набухшие веки сузили его глаза и потушили в них блеск молодости. Затем руки его съежились, на них обозначилась сеть морщин и вспухлых вен. Плечи опустились и сузились, костюм обвис мешком. Никогда такого он не знал, не ощущал…

До него осторожно дотронулась чья-то рука. Антон обернулся, светловолосая девушка участливо посторонилась и показала на свободное место.

— Садитесь! Вам, наверное, трудно стоять.

Еще ничего не понимая, Антон сел. Троллейбусное кресло неожиданно оказалось неудобно-корявым, он долго примащивался половчее, не зная, как поставить негнущиеся доги, и уже заранее думая, что вставать с кресла тоже будет неудобно и хлопотно, придется опереться руками о колени, медленно распрямить потерявшие гибкость суставы.

Сходя с троллейбуса, он увидел свое изображение в темном стекле, отделяющем кабину водителя от пассажиров. На него удивленно и одновременно безразлично смотрел совсем дряхлый старик.

Антон Никонович вместо поручней судорожно схватил воздух, ноги его задрожали, сладко и тошно закружилась голова, он почти упал.

Кое-как Антон добрел до ближайшего магазина. Долго топтался возле витрины, отводя и приближая голову, поворачиваясь, стараясь найти такую точку, с которой его изображение в стекле виделось наиболее отчетливо. Именно с того момента у него появилась привычка часто и подолгу рассматривать себя в зеркале, в стекле витрины, в полированном дереве, в чем придется.

А тогда… тогда происходило чудо. В двух шагах от стоянки маршрутного такси, рядом с маленькой чебуречной, происходило огромное чудо. Никто его не замечал. Автомашина новой марки привлекла бы десятки любителей, оставленный у магазина щенок вызвал бы сочувствие и внимание половины прохожих. Чудо не привлекло никого. Антон вспомнил чьи-то слова о том, что самое полное одиночество — в толпе. Вместе с первым появлением чуда возникло и первое ощущение одиночества. Почему? В тот момент он и сам еще не понимал почему. Может, всего лишь потому, что стоял он спиной ко всем и видел в стекле витрины только самого себя. А еще потому, что крепко запал ему в память одинокий старик. Так крепко, что… сам он превратился в старика!

Вместо страха и удивления в голову пришла вовсе несерьезная мысль, что теперь он не похож на фотографию в своем паспорте и превратился в преступного самозванца. Завтра он придет на работу, а на него посмотрят с удивлением и предложат пенсию… Пенсию в тридцать два года? Чушь! Его просто не узнают. Не узнают…

Что делать?

Надо вернуться к прежнему виду. Если так легко, за несколько минут он превратился в старика, может быть, и обратное превращение совсем не трудное дело. Надо только вспомнить самого себя. Очень заинтересоваться самим собой. Какой ты? Верхняя губа как будто бы немного вздернута. Глаза черные… какие-то такие… не продолговатые, а совсем круглые… Вот, пожалуй, и все. Никогда не подозревал, что плохо знаешь самого себя… А других? Ты хорошо знаешь тех, с кем встречаешься каждый день? Наверное, еще хуже, чем себя. Что важнее — знать себя или других? Стоять всю жизнь перед зеркалом и рассматривать себя или рассматривать и узнавать других? В конце концов ты меняешься, глядя на тех, кто окружает тебя, а не на собственное изображение. Так происходит и сейчас…