Андрей Кураев - Уроки сектоведения. Часть 2.

• Название: Уроки сектоведения. Часть 2.
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религия

Я обращаюсь не к монахам, но совсем к иным читателям. Те люди, ради которых написана эта книга, болеют именно верой — точнее, суеверием. В порыве своей совести возжаждав истины, они обратились не к Евангелию, а к мишурным книжкам карма-колы. Их души, вскормленные на тощих хлебах “атеистической духовности”, и прежде были не слишком здоровы (да и “деятельной любви” их учили не так уж настойчиво). Прельщенные же оккультизмом, они лишь плотнее затянули повязки на своих глазах. Атеизм сменился язычеством. Насколько выветрилось представление о Боге из сознания людей, можно судить по такому высказыванию женщины, занимающейся вышиванием золотошвейных икон: “Я чувствую — если энергетика из Космоса сильна (я так называю вдохновение), значит, пора за работу”.

---

И поэтому в богословии подлежат устранению не только те суждения, которые недостойно говорят о Боге, но и те, которые недостойно мыслят о человеке. Человек жаждет объяснения, осмысления своей жизни, деятельности и мысли, а пантеистически-кармическая философия ему говорит: жизнь есть всего лишь сон со сновидениями; проснуться значит войти в состояние сна без сновидений (нирвану или слияние с безличностным и безликим Единым). Евангельские слова о том, что Царствие Божие силой берется и прилагающие усилие восхищают его, способны оправдать человеческое действие и придать смысл человеческой жизни.

Пантеизм же освящает лишь сон. Евангелие благословляет бодрствующих[139], пантеизм - лишь спящих. Богословие отвергает не только теологические, но и антропологические ереси, те ереси, которые крадут у человека высший смысл его жизни.

Человек вообще может жить только в человеческом мире, только в мире, который он очеловечил с помощью своего языка, который он из аморфного хаоса нечеловеческой “объективной реальности” превратил в космос человеческих образов. Первое повеление Бога Адаму - дать имена животным и всему бытию. Имя, данное человеком нечеловеческому миру, превращает мир в то самое, чем его замыслил Творец: в мир человека. И с тех пор и поныне важнейший “труд человека заключается в супранатурализации Природы, в том, чтобы очеловечивая ее, обожить ее, сделать ее человеческой”{448}. Человеческое имя в нечеловеческом мире - это уже антропоморфизм. Но христианство как религия Слова фило-логично, и потому вообще не стесняется антропоморфизма. Нас ругают: вы мыслите антропоморфично. Мы соглашаемся: да, Евангелие - человечно...

Если цель религии понимать эскапистски, как бегство от мира (от мира иллюзий в мир бессубъектного и бездумного “сверхбытия”, из мира становления в мир, где ничего и никогда не происходит, из индивидуальности в космический поток бессознательного), то борьба с антропорфизмом понятна. Если человек тяготится собой и своим миром - спасение от человечности можно найти только в последовательной и радикальной бес-человечности (“нирване”, “пралайе” и т. п.). Но если человек свою жизнь считает осмысленной, а смысл жизни дают разум и любовь - то эти же свойства он должен обрести у Истока бытия. И тогда вслед за Мигелем де Унамуно надо сказать: “Любовь заставляет нас персонализировать то целое, частью которого мы являемся... Любовь персонализирует все, что любит, все, чему сострадает. Мы испытываем сострадание, то есть любовь лишь к тому, что нам подобно и чем значительней это подобие, тем сильней наша любовь... Любовь персонализирует все, что любит. И когда любовь так велика, так жива, так сильна, так безгранична, что любит все сущее, тогда она персонализирует все и обнаруживает, что тотальное Всё, Вселенная это тоже Личность, наделенная Сознанием, Сознанием, которое в свою очередь страдает и любит, то есть сознает. Это Сознание Вселенной, открытое любовью, персонализирующей все, что ею любимо, и есть то, что мы называем Богом”{449}.

Итак, не потребность в философской логике приводит людей к “антропорфному” представлению о Боге как о Личности, а простая человеческая потребность в любви и в смысле для своей жизни. И полемика пантеистов в христианским богословием - совсем не благородная “борьба с идолами” или с “невежеством”. Это борьба с самым человеческим и человечным, что только есть в религиозной жизни - со стремлением сироты найти Отца (как уверяют “Письма Махатм”, “человечество есть великая Сирота”{450}). Христианство признает за человеком право сказать Богу “Ты”. Для пантеизма такое обращение к Божеству сродни обращению “многоуважаемый шкаф”. Не нужно диалога любви с Богом. Нужно лишь уметь правильно потреблять Мировую Энергию. Христианство, зная, что “человек чувствует в себе потребность быть кому-то благодарным за это”{451} (Кант имеет ввиду хотя бы красоту природы), признает за человеком право на благодарственную молитву. Пантеизм человеку, восхищающемуся морским закатом, посоветует без лишних слов раскрыть побыстрее чакры и впитать еще порцию отборной праны...

Пантеизм лишил себя права молвить Богу: “Твое бо есть еже миловати и спасати нас, Боже наш”. Именно: это Твое, Христе, право, а не кармы, и потому — “Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков”. В том числе — и в тот век, который, не желая называться христианским, обозвал себя “веком Водолея”.

Так зачем же христианские богословы настаивают, что Бог может считаться личностью? - Затем, чтобы человек мог оставаться человеком.

ГЛ. 12. ОТ ИМИТАЦИИ ФИЛОСОФИИ – К МАГИИ

Совместимо ли христианство с теософским пантеизмом? Отложим в сторону всякую предвзятость. Просто посмотрим на православных христиан в храме. В храме, как известно, православные молятся. А теперь раскроем беседы Е. П. Блаватской со своими единоверцами.

“ - В буддизме “Дхиани” — это общее название для обозначения всех Богов. Тем не менее, хотя Они и Боги, Им не поклоняются. – Вопрос: Почему, если Они — Боги? – Ответ: Потому что восточная философия отвергает идею личного и вне космического Божества. А тем, кто называет это атеизмом, я скажу следующее. Поклоняться одному такому Богу нелогично, потому что, как сказано в Библии, “Есть много Богов и Господ много”. Следовательно, если вы хотите поклоняться, вам придется поклоняться либо многим Богам, каждый из которых не лучше и не менее ограничен, чем остальные (политеизм и идолопоклонничество), либо, как это сделали израильтяне, одному из Них, превратив Его в родового, или расового, Бога. Веруя в существование многих богов, вы будете считать своего Бога Высшим, или “Богом Богов”, а других будете игнорировать и презирать. Но это противоречит логике, так как подобный Бог не может быть ни бесконечным, ни абсолютным. Он должен быть конечен, то есть ограничен и обусловлен Пространством и Временем. С наступлением Пралайи родовой Бог пропадает. И Брама, и все другие Девы и Боги сливаются в Абсолюте. Поэтому оккультисты им не поклоняются и не молятся — в противном случае нам нужно было бы либо поклоняться многим богам, либо молиться Абсолюту, который, будучи лишен атрибутов, не может иметь ушей, чтобы услышать нас. Даже тот, кто поклоняется многим богам, будет неизбежно несправедлив ко всем другим богам. И как бы ни старался он охватить в своей молитве всех богов, окажется, что поклоняться каждому из них в отдельности практически невозможно. И, если по незнанию он изберет какого-нибудь одного, это вовсе не значит, что он изберет самого совершенного”{452}.

Заметим две странности этого рассуждения.

1) Библия используется как авторитетный источник. Всё дальнейшее рассуждение строится на цитате из Библии - и всё оно служит тому, чтобы оспорить один из важнейших именно библейских призывов: призыв к молитве. Кроме того, в итоге выясняется, что тот Бог, откровением Которого и является Библия, и встреча с Которым только и придает ей ценность, на самом деле не заслуживает даже того, чтобы молиться Ему. Так – один из миллионов богов (“в одной только Индии 300 миллионов богов и богинь”{453}).

2) Упомянутый Блаватской библейский текст совсем не ставит Бога Библии в один ряд с теми, к кому адресованы языческие культы. “Мы знаем, что нет иного Бога, кроме Единого. Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, - но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им” (1 Кор. 8,4-6). Если бы эта фраза звучали как “знаем, что есть много богов и господ много; но у нас один Бог Отец” — это было бы манифестом обычного генотеизма (“родового Бога”). Но немедленно добавляемая богословско-метафизическая нагрузка резко меняет ситуацию: “у нас один Бог Отец, из Которого все”. Не просто — “у нас есть Бог, из которого происходим мы, наше племя, наша вера”, но — “из Которого все” (то есть — из этого источника все получило свое бытие), а также “Которым все” (то есть и поныне все, что есть, существует по причастности к этому Истинному Бытию).

Христианство признает определенную реальность языческой религиозной практики, но в языческих мистериях оно видит игры падших ангелов. Языческие боги реальны для людей, но по сути своей в сравнении с Богом Израиля “все боги народов ничто, а Господь небеса сотворил” (1 Пар. 16,26); “все боги народов - идолы, а Господь небеса сотворил” (Пс. 95,5; славянский перевод “вси бози язык бесове” в соответствии с греческим текстом Септуагинты - ).

Однако, некорректность аргументации менее важна, чем тот вывод, ради подпорки которому Блаватская изготовляет кривые палки своих доводов. Итог размышлений Блаватской в том, что Высшему Божеству и молиться бесполезно (оно не слышит наших молитв). Да и вообще Его скорее нет, нежели Оно есть: ведь теософы, с одной стороны, называют Его Непознаваемым и Непроявляющим Себя в действиях, а с другой говорят, что “мы отказываемся принять существо или бытие, о котором ничего на знаем”{454}.