Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ

• Название: ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ
• Автор: Эустахий Чекальский
• Издательство: НАРОДНОЕ КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ВАРШАВА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

«Шопен скрипки», «Лист скрипки», «Второй Паганини» — как только не называли молодого Генрика Венявского. Действительно, польский музыкант был одарен изумительным талантом. Его виртуозные возможности, казалось, не имели границ. Вот мнение знаменитого скрипача Иозефа Иоахима: «Венявский всегда был самым страстным и самым смелым виртуозом, какого я когда-либо слышал. Кто не был свидетелем необычайно смелых, акробатических переходов, какие он проделывал на скрипке, когда мы вместе с Эрнстом и Платти выступали со струнным квартетом в лондонском «Обществе Бетховена», тот не может себе представить, на что способна левая рука Венявского».

---

Что такое моя любовь? Почему именно он, чужой, случайно встретившийся человек, не имеющий ничего общего с моей страной, с моим обществом, моей средой, так полностью овладел мной?

Начинается подготовка к отъезду. Первые хлопоты с каретой. Приходят разные посредники. Показывают всевозможные экипажи. От Варшавы до Петербурга еще нет железной дороги. Можно ехать почтовым дилижансом. Но муж хочет, чтобы мне было удобно ехать, и покупает карету. Он считает, что поездка в собственном экипаже, со сменой на станциях лошадей, не должна нас утомить. К сожалению до сих пор нам не удалось купить что-нибудь подходящее. Свекровь беспокоится, а Генрик смеется. Из этого смеха вышел концерт. Генрик играл и напевал, а свекровь ему аккомпанировала.

Я постоянно открываю у свекрови огромные запасы веселья и благодушия и убеждаюсь, что мать Генрика добрая и симпатичная женщина.

Я не понимала, что он напевал. Это была народная песенка. Генрик пытался пересказать ее по-английски, но я не могла уловить ее содержание.

— Из этой песенки можно создать большую симфоническую поэму.

— Из чего? — удивилась я.

— Ты не слышишь, что я играю? Ведь это тема для симфонии, какой еще никто никогда не написал.

— Ну так напиши.

У свекрови было собственное мнение на этот счет.

— Это наш фольклор. Годится ли эта песенка в качестве темы симфонии — сказать трудно.

— Ах, мама, Шопен из таких мелочей творил шедевры, — горячился Генрик.

— Разве мама не права? — опросила я.

— Вы правы обе. Вы говорите, что это мелочь, потому что я улыбаюсь, когда ее играю, а ты, — потому, что не понимаешь слов.

— Я тебе сейчас напишу эти стишки, а мама переведет. Тогда ты поймешь, что именно из такого материала рождается большая музыка. Вот эта песенка на польском языке:

Ты лети мой голос по росе, по полю,

Друга милого найди на широкой воле,

Поклонись от меня, скажи — здравствуй милый,

Передай, что люблю и спроси взаимно ль?

Вижу из далека коник сивый скачет,

По тебе, мой милый, девушка все плачет,

Плачет, причитает:

Для тебя живу я,

За тебя умру я.

Белый свет оставлю

И сойду в могилу.

Я много думала над этими стишками. Мне хотелось разгадать значение слов моего мужа. Я думаю, что права, пожалуй, свекровь. Возможно, что в словаре нет соответствующих выражений, которые могли бы передать тонкость и поэтическую красоту этих народных стихов. Правда, что когда Генрик напевал эту песенку и наигрывал мелодию на скрипке — казалось, что в ней есть материал для небольшой симфонии или сонаты. Свекровь импровизировала аккомпанемент, что придавало музыке значимость. Генрик повторял:

— Что бы из этого сделал Шопен?!

Кстати, я узнала довольно интересную подробность о нашем пребывании в Париже. Я думала, что Генрик на другой день после свадьбы уходил куда-то по делам, связанным с нашим отъездом. Ничего подобного. Совсем другое. Во время игры он сказал матери:

— Уезжая из Парижа я не мог не проститься с Шопеном. Я ему принес живые розы. Не удалось найти мальв. На кладбище Пер-Лашез рядом с могилой Керубини я отыскал памятник: плачущая муза, опирающаяся на разбитую лиру. Вся могила усыпана цветами, обложена лентами и жалкими букетами искусственных цветов. Могилу Шопена ежедневно посещают различные экскурсии. Сюда приходит масса зевак со всего мира. Вы даже не представляете себе, о чем беседуют посетители этой дорогой полякам могилы? Я слышал собственными ушами:

„Ну теперь, когда ты увидела этот памятник, усыпанный цветами, то будешь старательнее играть прелюдии". С такими словами обратилась некая мамаша в золотых очках к своей бледной и худой дочери, пытаясь по-видимому пробудить интерес к музыке. А барышня скорее интересовалась модными магазинами в Париже, а не кладбищем, — добавил насмешливо мой супруг — и совсем не слушала проповедей насчет прелюдий.

При этом я случайно узнала, что в Париже на кладбище Пер-Лашез и не только там, находится много польских могил. Генрик даже обещал отцу посетить во время ближайшего пребывания в столице Франции, могилы Северина Галензовското (главного хирурга 1831 г., бывшего начальника свекора), Людвика Набеляка, генерала Юзефа Высоцкого, Казимежа Скаржиньокого и еще нескольких других; польские фамилии так трудно запомнить.

Почему он ничего не говорил о своем посещении кладбища Пер-Лашез. Он же мне поверяет все. Я не хочу, чтобы он что-нибудь скрывал от меня. Я его уговорю, — пусть начинает симфонию на тему этой польской песни. Я хочу понять моего мужа. В Люблине это невозможно; в Петербурге, пожалуй, будет больше времени.

Как перевести на английский язык любимые стишки моего мужа:

С тоской куковала кукушечка милая,

Что Ясь мой — обманщик, зачем полюбила я…

Свекровь обещала мне помочь овладеть польским языком, который должен стать моим родным. Почти накануне отъезда она мне дала стихи, являющиеся символом веры польских женщин:

По воле божьей — хлеб наш насущный,

Всякому в жизни — место средь равных,

Со светом солнца — разума свет,

С памятью предков — вин отпущение,

В общем труде — наше спасение…

Я чуть ли не пятьдесят раз читала эти стихи, желая научиться правильно произносить по-польски. Польский язык — трудный язык. Я мучилась, повторяла слово за словом вслед за свекровью и, в конце концов, кое-как выучила эти пять строк наизусть. Обещала себе, что буду их повторять повседневно. Содержание стихов такое простое, что я как бы повторяла «Отче наш»… — молитву, которую я выучила раньше.

Когда я прочитала Генрику «Отче наш» он улыбнулся, не высмеивал мои ошибки и даже поправлял меня, желая, чтобы я эту утреннюю и вечернюю молитву читала чисто по-польски. Кроме того, он очень либерален. Он утверждает, что господу богу абсолютно все равно, на каком языке я буду молиться.

* * *

Мы уезжаем! Как мне трудно расставаться с Люблином. Я никак не предполагала, что за такое короткое время, буквально за несколько десятков дней пребывания здесь, я так полюблю этот город и мою новую семью.

В Варшаве нас встретили с распростертыми объятиями. Мы снова очутились среди друзей, наперебой старавшихся оказать нам внимание и доброжелательность. Нам необходимо было купить удобную карету, что оказалось делом нелегким.

Я познакомилась со Станиславом Монюшко, видным композитором, которого Генрик весьма высоко ценит. Это невзрачный и очень скромный человек. У него круглая голова с рыжеватыми волосами, на носу смешные очки; немного хромает на одну ногу. По внешнему виду никак не скажешь, что это композитор. Однако же природа делает удивительные чудеса. Генрик очарован Монюшко и утверждает, что Монюшко это — сплошная, великая мелодия. Одновременно я познакомилась с мадам Калергис-Мухановой. Какая красивая женщина! Говорят, что Вагнер называл ее «белой симфонией». Ее красота известна всей Европе, а музыкальность покорила Париж, Вену, Берлин, Петербург. С ней дружат Лист, Вагнер, Штраус, Вьетан.

Признаюсь, что меня очень интересовала мадам Калергис, о которой я столько слышала ранее. Когда я ее увидела, на ней была белая туника. При близком знакомстве она чрезвычайно симпатична. Она восхищена моим мужем.

В Варшаве наши дни так заполнены, что я право не знаю, что и как делать. К Генрику приходят знакомые, имеющие дела в Петербурге, — как будто он туда едет не затем, чтобы занять свой пост, а организовать юридическую или торговую контору.

В конце концов неизвестно, что с этими посетителями делать. Муж приказал портье, чтобы всем говорил, что нас нет дома.

Мадам Монюшко, весьма достойная супруга композитора и дирижера оперы, гуляла со мной по Варшаве и показывала различные дворцы. Здесь много прекрасных зданий, только они спрятаны в переулках и закрыты разными будками, в которых идет оживленная торговля. На Краковском Предместье все дворцы находятся в таком положении. Мадам Монюшко хотела меня познакомить с дамой, пользующейся большим влиянием среди польских женщин. Это Нарциза Жмиховская — поэтесса и писательница. К сожалению я не успела нанести визит этой даме. Уже поздно и нельзя было отложить отъезд. Однако я обещала прочесть ее произведения.

С мадам Монюшко я посетила собор св. Яна. Это варшавский Вестминстер, только поменьше. Масса памятников, мемориальных досок, скульптур, часовень, есть даже чудотворный алтарь. Воскресные богослужения в этом соборе — это, собственно, торжественные концерты.

Побывала я и в магазинах. Еще и сейчас в ушах стоит шум и гам Старого Рынка. Узенькие улички вокруг этого рынка наполнены толпой людей. Если стать у подножия памятника королю Зыгмунту, то как на ладони видна Висла, польская река. Городское движение несколько напоминает торговые районы Лондона. Здесь много богатых, красивых магазинов и почти в каждом из них говорят по-французски. Буду ли я когда-нибудь жить в этом шумном, оживленном городе?