Айрис Мердок - Честный проигрыш

• Название: Честный проигрыш
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Лимбус-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-8370-0379-7

Впервые выпускаемый на русском языке роман «Честный проигрыш» критики единодушно относят к числу лучших произведений знаменитой английской писательницы Айрис Мердок.

Сюжетной пружиной романа является «эксперимент», поставленный крупным ученым-биологом Джулиусом Кингом над своими друзьями. У каждого человеческого существа хватает недостатков и слабостей, уверен Кинг, играя на них, искусный манипулятор может добиться чего угодно, например, разрушить казавшиеся незыблемо прочными отношения.

Убедившись в правильности своей теории, Джулиус Кинг готов сжалиться над своими марионетками. Но выясняется, что и экспериментатор не всесилен. Жизнь сложнее теории, а люди — когда слабее, а иногда сильнее, чем можно было предполагать.

---

— Я не злюсь. А у тебя просто нет необходимых в этой области способностей.

— Способностей к языкам… Ты не предложишь мне выпить? Сейчас уже больше одиннадцати.

Поколебавшись, Морган спрыгнула со стола. Вышла на кухню, оставив дверь приоткрытой, и через минуту-другую вернулась с бутылкой виски, сифоном с содовой и двумя стаканами. Джулиус стоял там же, где и прежде.

— Холодильник у меня не работает. Льда, к сожалению, нет.

— Не страшно. Я обнаружил, что в Англии мне лед не нужен. Такова сила воздействия окружающей атмосферы. У меня уже проявляется вкус к шотландскому виски. Спасибо, соды не нужно. Так вот, как я уже говорил тебе раньше, способности к языкам — свойство удобное, но никак не свидетельствующее о развитости интеллекта. Сам я очень доволен тем, что, волею судьбы, владею в равной степени четырьмя языками. Знание языков — примитивное, безусловно, полезное и по природе своей чисто эмпирическое знание. Попытка найти за хрупким и беспрерывно меняющимся фасадом реально используемого в общении языка некий единый костяк, глубинную схему или абстрактно математическую структуру — занятие столь же праздное, обреченное и бессмысленное, как и попытка философов-метафизиков разглядеть под сумятицей каждодневной жизни некую рациональную чистую основу.

— Но ведь причинных связей в языке и ты не отрицаешь, — начала Морган, твердо решившая на этот раз не злиться. Больше всего ей хотелось, чтобы он ушел.

Джулиус сел в одно из кресел, поправил подушки, удобно устроился.

— Причинные связи, если ты говоришь о чем-то вроде закона Гримма или закона Вернера, разумеется, существуют. Но это ведь всего лишь наблюдения над правилами поверхностного взаимодействия, и в конечном счете они жутко скучны. Язык — это утилитарно организованная неупорядоченность, обладающая способностью к самостоятельным трансформациям. За этими трансформациями можно наблюдать, и я это не отрицаю. Но они просто таковы, какие есть. Ничто не стоит за ними. Воображать, что стоит, — значит проявлять детскую непосредственность метафизика и к тому же бесстыдно рядиться в тогу науки.

— Ты потрясающе игнорируешь факты, — сказала Морган. — Лингвистика — не априорно созданная система, а естественное продолжение филологии. Она отталкивается от эмпирического изучения трансформаций, о которых ты говорил с таким пренебрежением. Почему язык должен быть нагромождением случайностей? Нагромождения случайностей в природе не бывает. Любая теория старается объяснить или хотя бы продемонстрировать многообразие вещей, изыскивая лежащую в основании модель. Конечно, лингвистические теории — гипотезы, но гипотезы научные.

— Сомневаюсь, чтобы твои коллеги-теоретики приняли эти доводы. По-моему, они воображают себя не то философами, не то математиками, не то еще кем-то и полагают, что, поскольку мысль почти всегда вербальна, они, создав то, что им кажется сверхязыком, способны проникнуть во все ее тайны. На самом деле, открыв любую из их скучнейших книг, обычно обнаруживаешь, что и на обычном языке они изъясняются крайне плохо.

— Никто не отрицает, что глоссматика делает еще свои первые шаги…

— Глоссматика! Разумеется, псевдонаучное имя необходимо. На самом деле, фонетика — это понятно. Семантика уже теряет связь с реальностью. Глоссматика висит в воздухе. Людское тщеславие поистине безгранично. За десятки лет тяжких и почти неизменно бесплодных усилий человечество добилось лишь одного гениального достижения — создало математику, которая, волею обстоятельств, скорее всего, и прикончит его в близком будущем. Копая вокруг, все, если только есть малейшая возможность, пытаются обнаружить где-то на дне математику. Бедные греки яркий тому пример. А вы, глоссматики, просто смешите меня, когда на основе познаний учительницы шестого класса или литературного критика задираете нос и искренне полагаете, что создаете алгебру языка.

— Но ты не будешь отрицать, что сравнительное языкознание…

— Ты уже злишься. Хорошо-хорошо, знание языков полезно. И есть люди, которым действительно интересны и родительный падеж, и сослагательное наклонение. Твоя проблема в том, что ты в себе не разобралась. Тяга к метафизическим исследованиям — это всегда признак невроза. Вспомни хотя бы Руперта.

— Руперт… — Пальцы Морган коснулись пресс-папье и конверта под ним.

— На первый взгляд Руперт — образец патриотического служаки и прекрасного семьянина. Но присмотрись и увидишь несчастного человека, неудачника, безнадежно пытающегося обрести точку опоры. Его книга… Ты знаешь, что я о ней невысокого мнения, но то, что он написал ее, — явный признак глубоко скрытой горечи, и как раз это и привлекает к Руперту. Будь он действительно так спокоен и счастлив, как порой представляется, он был бы просто невыносим.

— Ты думаешь… его что-то мучает? — спросила Морган. Притихшая и насторожившаяся, она внимательно всматривалась в беспечно улыбающегося Джулиуса. Тот, все еще допивая виски, словно вылизывал дно стакана кончиком языка и, разговаривая, с удовольствием оглядывал комнату.

— Ему нужно было жениться на интеллектуалке. Часть проблем связана с этим. Хотя он и пытается делать все от него зависящее. Он верная душа.

— Мне кажется, они с Хильдой… очень подходят друг другу.

— Общие фразы, вроде этой, ничего не значат. Оба они стараются изо всех сил. Но меня позабавило, что Руперт так и не посмел рассказать Хильде об одолженных тебе четырех сотнях фунтов. Так что, похоже, иногда и он кривит душой.

— Правда. Но ведь и Хильда ему не призналась, что дает деньги Питеру.

— Ну, эти маленькие слабости так трогательны. И все-таки мне немного жаль Руперта. Его потерянная душа жаждет чего-то более яркого и духовного, чем твердый здравый смысл старушки Хильды.

— Счастливый брак часто строится на здравом смысле.

— О да. Такие союзы чаще всего нерушимы, и слава богу, что это так. Я далек от предположения, что брак Руперта на грани банкротства. Чтобы Руперт вдруг взбунтовался, необходимо невероятно сильное потрясение. Нет, никто никогда не услышит страстно тоскующий голос, который тихо рыдает в его груди. — Джулиус встал и, чуть отодвинув книги, поставил стакан на полку.

— Хильда — великолепная жена, — смущенно и растерянно сказала Морган. И слова прозвучали как-то странно.

— Хильда душка и женушка из женушек. Тепло домашнего очага значит очень много. Может быть, это самое главное. И только оставшиеся за бортом, такие как ты и я, относятся к нему с презрением. Да и то потому, что оно нам недоступно.

— Я вовсе не осталась за бортом, — сказала Морган.

— Ты свободно плавающая номада. Кстати, Руперт тобой восхищается. Когда мы последний раз были в клубе, он просто пел тебе дифирамбы.

— Правда?

— Он видит в тебе орлицу. Или, может быть, речь шла о ястребах? В общем, какое-то орнитологическое сравнение. Не помню точно, но это был, безусловно, большой комплимент.

— Он сказал?..

— Боже, который час! Мне нужно уже уходить. Полагаю, что теперь мы друзья?

— Если ты этого хочешь.

— Обычно я уклоняюсь от дружбы с женщинами, но возможны ведь исключения. Давай будем встречаться, болтать обо всем. Как ты думаешь, у меня есть шанс поймать такси на Фулэм-роуд?

— Да. Лучше всего иди к метро «Саус-кен».

— Отлично. Auf Wiedersehen. Надеюсь, что приятная работа в университете вскоре подвернется.

Как только Джулиус вышел, рука Морган сразу же потянулась к письму Руперта. Она вытащила его из конверта, хотя вообще-то знала его уже наизусть. «Никто никогда не услышит страстно тоскующий голос…» А я уже услышала его, подумала она. Услышала, и теперь все будет совсем иным.

3

— Поставь сюда эти два стула, — сказал Джулиус. Саймон подвинул стулья.

— Теперь отопри эту дверь.

— Она не заперта.

— Прекрасно. Мы забираемся внутрь.

— Я ничего не понимаю, — жалобно выговорил Саймон.

— Пошли, пошли. Ведь я обещал тебе кукольное представление, и оно тебе очень понравится. Вперед, малыш. Я иду за тобой. Потом мы сядем на пол и побеседуем. Быстро — пока никто не пришел.

Саймон захлопнул дверь. Это была большая красивая дверь, выполненная по рисункам Роберта Адама вскоре после его возвращения из Италии в 1785 году. Вначале она составляла часть интерьера в замке некоего баронета из Нортхемпшира. Теперь помещалась в комнате номер четырнадцать Музея принца-регента.

Гладкие дверные филенки перемежались с изящными пилястрами a la scagliola. Обрамляющие их с двух сторон кроваво-красные панели были покрыты хитросплетением сложных симметричных узоров, основой которых служили мелкие ракушки и букеты. Вставленные в панели кремовые овалы занимала живопись, изображавшая игры нимф и сатиров, на большом медальоне над дверью Венера шутливо отнимала лук у круглолицего Купидона. Участок стены с этой дверью посередине был заключен между более крупными пилястрами цвета помпейской зелени, под углом к которым с обеих сторон тоже шли панели, живописующие соперничество омерзительно пышнотелых младенцев-фавнов. Вся конструкция выступала вперед, занимая часть комнаты и, умело соединенная из нескольких отдельных секций, представляла собой великолепный образчик неоклассического стиля и, кроме того, замечательное укрытие.