Исай Абрамович - Книга воспоминаний

• Название: Книга воспоминаний
• Автор: Исай Абрамович
• Жанр: Биографии и Мемуары

Исай Львович Абрамович был участником гражданской войны, Троцкистской оппозиции, Великой Отечественной Войны, 2 раза сидел при Сталине, много работал и вообще был интересным человеком. После выхода из лагеря в 1955 году он был диссидентом, но при этом всегда с более или менее коммунистических позиций. Умер в 1985 году, оставив книгу воспоминаний.

---

Поведение Радека на процессе говорит само за себя. Но еще до этого моральное падение Радека проявилось в истории с Блюмкиным. Блюмкин, считавший Л. Д. Троцкого своим идейным вождем, во время своей поездки за границу тайно заехал к Троцкому на Принцевы острова, чтобы услышать от него лично изложение его политической позиции, и в частности — позиции по отношению к Советскому Союзу. Установив, что Троцкий не изменил социализму и продолжает бороться за рубежом против сталинской бюрократии с позиций защиты интересов СССР, Блюмкин согласился тайно помогать Троцкому и взял от него письмо к его единомышленникам в СССР.

На его беду он доверился Радеку, которого очень уважал и считал истинным единомышленником Л. Д. Троцкого, и прежде всего пошел к нему. Но Радек уже не был прежним. Узнав, что Блюмкин тайно посещал Троцкого и уверенный в том, что органы ГПУ проследили это и сейчас следят за каждым его шагом, Радек потребовал от Блюмкина, чтобы тот сам явился в ГПУ, рассказал о своем посещении Троцкого и о данных ему Троцким поручениях.

По некоторым сведениям, полученным Троцким, Радек предупредил Блюмкина, что если тот немедленно не явится в ГПУ и не расскажет там обо всем, то это сделает он, Радек, сам. В № 9 «Бюллетеня» оппозиции за март 1930 года напечатано официальное сообщение, в котором говорится: «После этого Блюмкин „покаялся“, явился в ГПУ и сдал привезенное им письмо Троцкого». Дальше там же говорится, что, по слухам, сам Блюмкин потребовал, чтобы его расстреляли.

Точных данных о том, как происходило дело в действительности, редакция «Бюллетеня» не имела. Редакция предполагала, что, оказавшись перед лицом предательства Радека, Блюмкин предпочел лично передать в ГПУ письмо Троцкого, в котором, как он знал, содержалось опровержение клеветы, которая распространялась о Троцком в СССР. Несмотря на это, Блюмкин тогда же, в 1930 году, когда эти меры еще широко не применялись, был по приказу Сталина расстрелян.

…Вспоминаю Карла Радека, невысокого, очень некрасивого, в бакенбардах и очках в черной оправе, с умными, постоянно вспыхивающими огнем оживления глазами, живого и подвижного — и такого ненадежного! Этот человек лично преклонялся перед Л. Д. Троцким, он ставил его рядом с Лениным — но в решающий час борьбы он его предал и переметнулся к Сталину. Впрочем, и его моральная неразборчивость не спасла его.

Из деятелей оппозиции, часто посещавших И. Т. Смилгу, мы, молодые, особенно любили Х. Г. Раковского и А. К. Воронского.

Христиан Георгиевич Раковский, один из самых выдающихся и просвещенных политических деятелей советской эпохи, был революционером и демократом европейского образца. Человек самостоятельного, независимого мышления, полностью лишенный способности бездумно преклоняться перед авторитетом, он выбирал свой путь сам. Его глубокое уважение к Ленину и Троцкому определялось не их положением в партии и стране, а их несомненным интеллектуальным превосходством над окружающими. А к Льву Давидовичу Раковский относился, кроме того, с большой теплотой, я бы даже сказал — с любовью.

И Раковский, и Воронский были хорошими рассказчиками, и часто, в свободную минуту рассказывали нам отдельные эпизоды прошлого — иногда тяжелые, иногда комические, но всегда метко характеризующие людей, о которых шла речь.

Помню любопытную историю, рассказанную нам Воронским. В 1919 году, в связи с тяжелым положением на фронтах, Политбюро собрало в Кремле военно-партийное совещание, в котором участвовали приехавшие с фронтов крупнейшие партийные деятели, работавшие в армии. На совещании, длившемся два дня, председательствовал В. И. Ленин. Утром второго дня Л. Д. Троцкого, шедшего на совещание, во дворе Кремля остановили курсанты военной школы ВЦИК, охранявшие Кремль.

— Товарищ Троцкий! Вчера, когда мы шли с поста, мы увидели в окнах квартиры товарища X. почти всех участников совещания за столом, уставленным такими продуктами, что их теперь и не увидишь: семга, икра, колбаса, сыр, вино… Что ж это, товарищ Троцкий, получается: страна живет впроголодь, а комиссары гуляют?

Троцкий обещал курсантам разобраться и виновных наказать. Он, как и Ленин, сам не пил, к выпивкам относился непримиримо.

Когда совещание окончилось, и Ленин спросил, нет ли у кого из собравшихся вопросов или заявлений, Троцкий взял слово и с возмущением рассказал о том, что говорили ему курсанты.

Наступила томительная тишина. Владимир Ильич переводил глаза с одного на другого и, наконец, спросил:

— Что же вы занавески-то не опустили?

Еще некоторое время молча смотрел на присутствующих и повторил:

— Занавески-то почему не опустили?

Да, Владимир Ильич сам не пил и был чрезвычайно щепетилен. У него, конечно, в те времена не водилось на столе ни семги, ни икры. Но он был снисходителен к человеческим слабостям. Он понял, что, вырвавшись на два дня из нечеловечески тяжелой фронтовой обстановки и встретившись с друзьями, люди захотели отключиться, на минуту расслабиться, действительно, что называется, «погулять». И отнесся к этому снисходительно.

Раковский рассказывал нам забавные случаи из своей жизни за границей в качестве посла СССР. Например, как он ездил представляться английскому королю.

Церемония вручения иностранным послом королю верительных грамот, как и все официальные процедуры в Англии, выполнялась по строго установленному древнему традиционному ритуалу. Посол должен был предстать перед королем в средневековом костюме из цветного бархата, со шпагой и шляпой с пером. Ехал он в Букингемский дворец в специальной карете, в сопровождении одетых соответствующим образом слуг и охраны.

Как с юмором рассказывал Христиан Георгиевич, представив себя в бархатном костюме со шпагой, он пришел в ужас. Чтобы не быть смешным в глазах сотрудников посольства, он договорился с партийной и профсоюзной организацией, что на тот час, когда послу надо будет в средневековом костюме проскользнуть в средневековую карету, в большом зале, удаленном от выхода, будет созвано общее собрание.

Но всем хотелось посмотреть на посла в бархате и при шпаге! И когда он спускался с парадной лестницы, сотрудники посольства встретили его в вестибюле смехом и шумной овацией.

Мы, слушая этот рассказ, смеялись не меньше.

Забавно рассказывал Х. Г. Раковский о том, как в бытность его послом во Франции «преследовал» его некий человек, назвавший себя «внуком знаменитого деятеля Парижской Коммуны».

Раковского, как посла СССР, часто приглашали в Париже на вечера, устраивавшиеся парижской общественностью по поводу различных историко-революционных дат. На одном из таких вечеров назвавшийся внуком коммунара человек сказал, обращаясь к Х. Г. Раковскому:

— Мой дорогой друг! Когда мой знаменитый дед-коммунар Джордан умирал, он завещал мне вот эту палку, с которой он стоял на баррикаде. И эту палку я дарю тебе, мой дорогой друг, как представителю революционной России, продолжающей дело Парижской Коммуны.

Палка была как палка, такие десятками валяются на улицах, но она, разумеется, была с благодарностью принята. Однако на следующем такого рода приеме Раковский снова увидел «сына коммунара», который обратился к нему с речью точь-в-точь повторявшей первую — с той только разницей, что на этот раз вместо палки Раковскому преподносилась старенькая трубка. И в третий раз повторилось то же. «Когда мой знаменитый дед-коммунар умирал…» — и Раковскому преподносился очередной презент такого же рода. А улучив момент, когда около Раковского никого не было, «внук коммунара» подошел к нему и доверительно сказал:

— Мне очень хотелось бы иметь от вас знак памяти о нашей дружбе. Не могли ли бы вы подарить мне… пару кавказских пистолетов?

Надо было слышать, как это рассказывал Раковский!

Одним из ближайших друзей Л. Д. Троцкого был А. А. Иоффе, принадлежавший к активнейшим деятелям оппозиции в их борьбе против сталинского большинства. Но в 1927 году он был уже тяжело болен, не мог передвигаться (будучи послом в Китае, он заразился какой-то неизлечимой болезнью) и вскоре покончил жизнь самоубийством, не желая, как он писал в своем предсмертном письме, жить, не будучи в состоянии бороться, как подобает революционеру. По той же причине так поступили в свое время и супруги Лафарг, на пример которых ссылался в своем письме А. А. Иоффе.

Он писал еще, что у него нет средств, чтобы оплатить уход за собой, чтобы сделать свое существование ни для кого не обременительным. Он мог бы, писал Иоффе, получить такие средства от продажи своих мемуаров западным издательствам, если бы не запрет партии.

На квартире А. А. Иоффе несколько раз устраивались собрания оппозиционного актива. На одном из таких собраний был я. Доклад об итогах одного из пленумов ЦК делал Л. Д. Троцкий. Присутствовало человек 250. Доклад, как всегда, был ярким и остроумным, звучал он оптимистически. Но в одном месте, когда аудитория засмеялась и зааплодировала, Лев Давидович сказал: