Дэрил Грегори - Второе лицо, настоящее время

• Название: Второе лицо, настоящее время
• Автор: Дэрил Грегори
• Издательство: Фантастика
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91377-009-7

Ниже представлена трогательная и в конечном счете из ряда вон выходящая история, поднимающая проблемы памяти, личности и ее утраты. Рассказ вызывает чувство сопричастности, которое будет преследовать вас еще долго после того, как вы перевернете последнюю страницу.

---

Дэрил Грегори Второе лицо, настоящее время[1]

Если вы думаете: «Я дышу», то «я» здесь лишнее. Нет того, кто произносит «я». То, что мы называем своим «я», — это просто вращающаяся дверь, которая движется, когда мы вдыхаем и когда мы выдыхаем.

Сюнрю Судзуки[2]

Я долго думал, что мозг — самая важная часть моего организма. Потом я понял, кто внушает мне эту мысль.

Эмо Филипс

Войдя в кабинет, я вижу доктора С, который, облокотившись о стол, ведет серьезную беседу с родителями умершей девочки. Ему не до веселья, но, подняв на меня взгляд, он изображает на лице улыбку.

— А вот и она, — весело говорит он, совсем как ведущий развлекательного шоу, демонстрирующего грандиозный приз.

Сидящие на стульях люди оборачиваются, и доктор Субраманьям незаметно ободряюще подмигивает мне.

Отец встает первым, это мужчина с квадратным, в старческих пятнах лицом, с тугим, как баскетбольный мяч, животом, который он гордо несет перед собой. Как и в предыдущие наши встречи, выглядит он насупленным, но изо всех сил старается придать лицу приличествующее его чувствам выражение. А мать уже вся в слезах, лицо ее полностью открыто всем эмоциям: радости, страху, надежде, облегчению. С таким лицом идут в атаку.

— Ой, Тереза, — говорит она. — Ты готова ехать домой?

Их дочь звали Терезой. Она умерла от передозировки почти два года назад, и с тех пор Митч и Элис Класс без конца ездят в этот госпиталь, чтобы навестить ее. Им так отчаянно хочется, чтобы я была их дочерью, что они в этом уже не сомневаются.

Моя рука все еще лежит на дверной ручке. — А у меня есть выбор?

Согласно документам, мне всего семнадцать лет. У меня нет ни денег, ни кредитных карточек, ни работы, ни машины. Только кучка одежды. Да еще Роберто, дородный палатный санитар, который стоит в коридоре у меня за спиной, отрезая мне путь к отступлению.

У матери Терезы, похоже, на мгновение перехватывает дыхание. Это стройная, худощавая женщина, из тех, что выглядят высокими лишь в сравнении с другими людьми. Митч поднимает руку к ее плечу, затем опускает.

Как всегда во время визитов Элис и Митча, у меня возникает ощущение, будто я оказалась в гуще какой-то «мыльной оперы», где никто не может подсказать, как мне играть свою роль. Я в упор смотрю на доктора С, но его лицо застыло в профессиональной улыбке. Несколько раз за последние годы он убеждал их в необходимости еще подержать меня здесь, но они больше его не слушают. Они мои законные опекуны, и у них Другие Планы. Доктор С, отвернувшись от меня, потирает кончик носа.

— Так я и думала, — говорю я.

Отец хмурится. Мать разражается новой порцией слез и не успокаивается, пока мы не выходим из здания. Доктор Субраманьям, засунув руки в карманы, стоит у входа и наблюдает за тем, как мы отъезжаем. Никогда в жизни я так не злилась на него — за все эти два года.

Название этого наркотика — дзен, или «зомби», или просто «Z». Благодаря доктору С. я довольно хорошо представляю себе, как дзен убил Терезу.

— Резко взгляни влево, — сказал мне однажды доктор. — Теперь быстро посмотри направо. Видишь ли ты комнату как бы в дымке, когда переводишь взгляд? — Он подождал, пока я проделаю это снова. — Нет никакой дымки. Никто ее не видит.

Такого рода вопросы приводят доктора в состояние возбуждения и беспокойства. Эту дымку не только никто не видел, она начисто вычеркивалась из сознания. Мозг перепрыгивал через нее — взгляд налево, затем взгляд направо, а между ними — полное отсутствие чего бы то ни было. Мозг так играет с чувством времени человека, что ему кажется, что никаких пропусков и вовсе нет.

Ученые установили, что мозг всегда вымарывает лишнее дерьмо. Они подключали пациентов к приборам, приказывая им поднять палец и подвигать им столько раз, сколько им захочется.

Каждый раз после того, как мозг направлял сигнал, проходило до ста двадцати миллисекунд, прежде чем пациент сознательно решал пошевелить пальцем. Доктор С. говорил, что можно видеть, как мозг разогревается перед тем, как человек сознательно подумает: «Пора».

Это странно и становится еще более странным по мере того, как вы над этим размышляете. А я много об этом думала.

Вот, к примеру, сознательное желание: «Я, — думает мое „я", — да ведь я пить хочу». Я потянусь за стаканом холодной воды, но на самом деле это еще ничего не решает. К тому времени, как вы еще только осознаете, что вас мучит жажда, сигнал к началу движения вашей руки уже проделал половину пути. Мышление — это слишком поздно пришедшая в голову мысль. Между прочим, говорит мозг, мы решили двинуть вашей рукой, так что будьте добры, подумайте об этом.

Интервал обычно составляет максимум сто двадцать миллисекунд. Дзен растягивает эту цифру до минут. Часов.

Если вы столкнетесь с человеком, подсевшим на дзен, вы не очень-то это заметите. Мозг такого человека все еще принимает решения, а тело все еще следует его приказам. Вы можете разговаривать с этими людьми, и они могут с вами разговаривать. Вы можете обмениваться с ним шутками, вместе уплетать гамбургеры, выполнять домашнее задание, заниматься сексом.

Но этот человек уже не осознает себя как личность. У него нет своего «я». С таким же успехом вы можете разговаривать с компьютером. А два человека с дзеновой зависимостью — «вы» и «я» — это уже общающиеся между собой марионетки.

Комната заполнена игрушками маленькой девочки вперемешку с аксессуарами подростка На полках и подоконниках бок о бок с мягкими зверушками громоздятся стопки компакт-дисков с христианским роком, повсюду расчески и пузырьки с лаком для ногтей. Красотки из «Тееп Реор1е», прикрепленные скотчем к стене, соседствуют со щитом, обвешанным футбольными наклейками и медалями любительской гимнастической лиги, восходящими ко второму классу школы. Над столом — дощечка под заголовком «Я обещаю…» с призывом к христианской молодежи воздерживаться от секса до вступления в брак. И везде прилепленные и пришпиленные к стене фотографии: Тереза в библейском лагере, Тереза на гимнастическом бревне, Тереза в обнимку с друзьями детства. Каждое утро, открывая глаза, она видела перед собой тысячу напоминаний о том, кто она такая, кем была и кем намеревалась стать.

Я беру в руки большущего медведя-панду, который занимает почетное место на кровати. Он выглядит старше меня, и мех у него на морде протерся до самого ватина. Пуговичные глазки висят на ниточках, должно быть, их пришивали уже не раз.

Отец Терезы ставит на пол мою жалкую сумочку, в которой лежит все, что я забрала с собой из госпиталя: туалетные принадлежности, пара смен белья да пять книг доктора С.

— Думаю, старина мишка Бу заждался тебя, — говорит он.

— Мишка Бу By.

— Да, да, Бу By! — Ему приятно, что я знаю это. Как будто это что-то доказывает. — Знаешь, твоя мать каждую неделю пылесосила эту комнату. Она никогда не сомневалась в том, что ты вернешься.

Я никогда не была здесь, а она — никогда не вернется, но я уже устала уточнять местоимения.

— Что ж, это хорошо, — говорю я.

— Для нее это было трудное время. Она знала, о чем болтали люди, возможно, они возлагали на нее ответственность, да, по правде говоря, — на нас обоих. Ее мучило то, что они говорили о тебе. Ей была ненавистна мысль о том, что они считали тебя одержимой.

— Они? Он моргает.

— Церковь.

— А-а. Церковь.

В те давние месяцы этот термин служил для Терезы вместилищем стольких чувств и сопутствующих понятий, что я уже не пыталась в них разобраться. Воплощением этого термина было красно-кирпичное здание Давенпортской христианской церкви с рядом высоких глянцевых окон, напоминавших своей формой надгробные камни. Проникавшие сквозь них лучи света призрачно дрожали внутри в пыльном полумраке. Это была церковь Всевышнего Господа и Святого Духа (но не Иисуса — он был особой святыней, в некотором роде сам по себе). Большинство ее прихожан, множество людей, знали Терезу, можно сказать, еще до того, как она родилась. Они ее любили, оберегали и оценивали каждый ее шаг. Это было все равно что иметь тысячу сверхзаботливых родителей.

Я чуть не рассмеялась:

— Церковь и вправду считает, что Тереза была одержимой? Он хмурится, но я не уверена, из-за чего, — оттого ли, что я

оскорбила Церковь, или оттого, что продолжаю называть его дочь по имени.

— Нет, конечно. Просто с тобой было много хлопот. — Звучащее в его голосе здравомыслие, вероятно, никогда не давало расслабиться его дочери. — Ты знаешь, в храме каждую неделю молились за тебя.

— Молились? — Я достаточно хорошо знаю Терезу и уверена, что это унижало бы ее. Сама она молилась, но была не из тех, за кого молились другие.