Александр Костюнин - Сплетение душ

• Название: Сплетение душ
• Автор: Александр Костюнин
• Жанр: Современная проза

---

Обильная роса, стерня не ломается – благодать. Мы вдвоём за ночь связали тысячу снопов. Наутро радости-то всем было! Кроме того, что начислили трудодни, нас ещё особо отметили в колхозной «летучке». Боже, сколько потом разговоров было!

Пролетело лето. Зима.

Пурга своим снежным колючим покрывалом укутала горы и долины. Всё живое в природе замерло. Отдыхает. Набирается новых сил. Ждёт весны. Природа расслабилась, а люди… Для человеческой заботы нет межсезонья. Работы всегда хватает. И в студёную пору тоже. На всю зиму мама переходила на работу в пимокатную. Благодаря ей я носила на танцы в сельский клуб лёгонькие белые фетровые валеночки. В вихре вальса они скользили не хуже туфель. Земли не чувствуешь под собой, когда с партнёром кружишься.

Это если с желанным, конечно.

В выходной, слегка морозный день ездили за сеном. Ответственная работа. Стог метать надо умело, не абы как. Иначе дорогой сено рассыплешь. Я наверху. Бастрыком нужно сильно прижать копну, а во мне, ребёнке, сколько веса, столько и силы.

– Оля, нажимай сильнее!

– Мамочка, я изо всех сил стараюсь – не получается…

– Ну, слазь тогда. Помоги натягивать верёвку.

Мать и наревётся, и вспомнит соседку, у которой взрослый сын, и отца, которого рядом нет, и пожалеет, что Петя, первенец, умер. Что же это такое, господи?..

Но сколько ни реви, воз-то надо укреплять!

Окончательно разозлившись на свою беспомощность, мама упирается ногами в сено, параллельно земле, и копна, как по волшебству, прижимается.

Воз готов! В путь.

Пути-дороги памятны мне.

Дальние, трудные, но со временем ставшие такими родными, они были духовниками моих мыслей и чувств. Много километров по Сибири пришлось перемерять пешком, с сидорком на спине. Плечи, кажется, с тех пор и болят от всех поклаж и ремня.

В детстве я получила спартанское воспитание: у мамы никогда не было привычки целовать меня при расставании. А прощаться приходилось часто. Слишком часто.

Мама провожала за калитку, а я, удаляясь, махала ей рукой и пела всегда одно и то же: «До свидания, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути!»

Она плакала, будто я уходила навсегда.

Вспоминаю, как один раз, в слепую пургу, шла я одна из Осинников домой. В лесу намело. Ноги вязнут в снегу. Темнеет. Ветер усиливается. Тону местами по пояс, выбиваюсь из сил. Валенки с каждым шагом вытаскивать всё трудней и трудней. Решаю двигаться в сторону основной дороги, что ведёт на баз.

Не дойти…

Опустилась отдохнуть. Обманываю себя – на секундочку только. Кружится голова. Пальцы на руках, как чужие, не слушаются. Одежда покрылась ледяной ломкой коркой. Равнодушие к происходящему потихоньку вытесняет волю…

Неужели конец?!

Эта мысль разбудила, добавила сил. Кое-как встаю и по шажку еле-еле двигаюсь. Сама себе приказываю: «Не сметь расслабляться, только вперёд! Ты должна выстоять!»

Домой попала далеко за полночь, чуть живая. Мама испугалась, натёрла меня тёплым самогоном и ещё выпить его дала с мёдом и малиной. Уложила на горячую русскую печку. Укрыла тулупом. Всю ночь я металась в бреду, силясь выбраться на дорогу. Мама не спала.

На другой день утром я опять в пути.

Чудо какое-то!

* * *

Май 45-го года.

Весна в Сибири вообще яркая, а эта особенно.

Всё оживает. Горы обнажаются и становятся романтически-восторженными. По склонам наперегонки друг с дружкой бегут задиристые ручьи.

А тайга?! Сейчас такая разная и загадочная, чистая и целомудренная. Небо высокое-высокое, а солнце при этом с каждым днём ближе. Тепло становится!

В душе тоже происходит обновление. Хочется жить и совершать благородные поступки. Петь хочется. После морозной зимы обострённее чувствуешь красоту. Может, поэтому вставать в шесть часов нетрудно, наоборот, даже интересно: раньше встанешь – больше узнаешь.

Как раз в такое время мы вдвоём с мамой и заготовляли за речкой Берензас на зиму дрова.

На дорогах наст. В глубоких ложбинах лежит ещё не тронутый солнцем снег. Сочное дерево хорошо пилится и колется. Валили сразу по десять – пятнадцать осин. Сучки срубала мама. Я их носила и складывала в огромную кучу. Деревья, сваленные последними, оказывались наверху. Их было легко пилить, полотно не зажимало.

А вот после того, как верхние брёвна распилены, начинаются адские муки для мамы: помощница ни дерева поднять, ни вагу, где надо, подсунуть не может. Бывало, мать, надрываясь, сдвинет бревно и, выбившись из сил, горько заплачет.

Я стою, молчу. У самой слёзы близко…

Выплачется, смахнёт рукавом горечь и опять за работу:

– Теперь легче, давай попробуем.

День Победы застал нас в лесу за этим занятием.

Смотрим: верхом нарочный летит. Ещё издалека с радостным криком:

– Шура, победа!!! Собирайтесь на площади у клуба леспромхоза, за всеми уже поехали. Будем праздновать!

День солнечный, весёлый, народ принарядился. Музыка. Кто обнимается и смеётся, кто плачет: по убитым, по утраченной без мужа молодости. Таких – большинство.

Это был единственный день, когда никто не работал. День всеобщей радости, ликования, весёлого буйства и ощущения долгожданной личной победы.

* * *

Папа.

Что я знаю о нём из рассказов?

Воевал на Гражданской. Был награждён серебряными именными часами за личную отвагу. Маму ездил сватать в соседнюю деревню Щеккилу на тройке лошадей, запряжённых в расписную лёгкую пролётку.

Жених на зависть: высокий, стройный, красивый. Прекрасный хозяин. Единственный сын у богатых, по тем меркам, родителей. Испокон веку семья занималась выделкой кожи.

Советской властью мой дед Андрей был приговорён к каторге. Как и большинство тогда – за шпионаж.

Мою бабушку и мою маму заклеймили на всю жизнь штампом «враги народа», обрекли на великие муки и лишили права на счастье.

Заключённые, нечаянно не посаженные, условно освобождённые – из этих сословий и состояло первое в мире пролетарское государство. Наиболее цельные, яркие, талантливые представители народов, из числа входящих в Союз, в первые годы после революции были высланы за границу или уничтожены.

В стране действовали законы противоестественного отбора.

Наши родители были назначены самой жизнью своей удобрить землю, на которой в будущем расцветёт и начнёт плодоносить сад всеобщего благоденствия.

Этакие райские кущи на костях.

А в тени деревьев можно будет не спеша пить чай с вишнёвым вареньем, выплёвывать косточки на погост и мечтать о чём-нибудь возвышенном…

Полностью реабилитирован дед был только в пятьдесят восьмом «за отсутствием в его действиях состава преступлений».

А «присутствием» тогда чего?

В лагере, когда уводили каждого десятого, он всякий раз оказывался в числе девяти. На его глазах расстреляли свояка, мужа маминой сестры тёти Мани. Попрощаться смогли только взглядом. Осуждённый на десять лет, он отстукал четырнадцать. Во время Отечественной войны папа просился в штрафной батальон. Не разрешили… Заставили подписать особую бумагу о добровольном желании остаться в лагере.

В сорок седьмом, весной, он вернулся.

Если бы домой… В место ссылки семьи.

Навигации до июля ждать не стал: добирался пешком восемьсот километров – от одной деревни до другой. Останавливался у местных жителей, чинил обувь, латал крыши. Хозяйка дома собирала котомку – и снова в дорогу. Так папа и прошёл весь путь. И худой, как живые мощи, явился к нам.

В тот день я на горе поднимала лопатой целину, расширяя полосу пахотной земли. Сверху дома видны, как на ладони. Смотрю, бежит ко мне девчонка и яростно размахивает руками.

Подбегает. Бессвязно, путаясь и плача:

– Твой отец из тюрьмы в шинели пришёл!

– В какой шинели, какой отец?! – волнуясь, вскричала я.

А сама бегу уже во весь дух с крутой горы.

Папа навстречу.

Слились…

– Папа, я так тебя всегда ждала! – только потом я поняла, что осознанно обращаюсь к нему впервые.

Стоим, обнявшись, на перекрёстке дорог. Отовсюду стекаются соседи.

Опомнилась я после слов старика Морозова:

– Оля, баня затоплена, есть ли во что переодеть отца? Я и одежду бы собрал.