Василий Гроссман - Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

• Название: Несколько печальных дней (Повести и рассказы)
• Автор: Василий Гроссман
• Издательство: Современник
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

В книгу одного из крупнейших мастеров русской советской прозы Василия Гроссмана (1905 – 1964) вошли почти все лучшие произведения, созданные писателем за тридцать лет творческой деятельности, ставшие уже библиографической редкостью («Четыре дня», «В городе Бердичеве», «Повесть о любви», «Тиргартен» и др.).

Уважением к человеку, осмыслением глубинных точек человеческой жизни пронизаны впервые издаваемые рассказы. Их отличает ощущение праздничности бытия при всех его теневых сторонах. Достоинство прозы писателя – богатство и пластичность языка, стремление к афористически насыщенному слову, тонкий психологизм, подлинно высокий драматизм повествования. В. Гроссман – автор и посмертно изданного романа «Жизнь и судьба», который по глубине и масштабности является одной из серьезнейших работ последнего времени.

Л. Лазарев

---

Он был очень доволен, – только что из цеха приходил мастер и принес Кругляку несколько десятков пропитанных жиром стержней. Смеясь, мотая головой, издавая носом, горлом и губами десятки звуков, он смотрел, как Кругляк сравнивал стержни с хартмутовскими образцами.

– Вышло, вышло! – радостно и удивленно говорил мастер.

Наклонившись к Кругляку, он шепотом, точно предостерегал его, сказал:

– Товарищ Кругляк! Вы знаете всю подлость нашего производства.

И Кругляк, смутившись, спросил:

– Что, жарко?

– Мне не жарко, – ответил мастер.

И они принялись вновь рассматривать стержни чертежного карандаша, воинственно потрясая ими, точно дротиками.

Вскоре мастер ушел в цех, а Кругляк, крепко сжимая стержни, прошелся по лаборатории, говоря лаборантам и рабочим:

– Ну, ребята, чертим! Ставлю в получку два литра.

Он прошел мимо Оли Колесниченко: она сидела за аналитическими весами, вся розовая и потная от жары, и была так хороша в своем синем сарафане, что Кругляк даже не произнес своей обычной фразы, а только вытаращил на нее глаза и махнул рукой.

Потом он спросил у Нюры:

– Ну, как футболист?

– В Одессу вчера уехал, – сказала Нюра, и они оба рассмеялись.

– Пойду к главинжу, пусть скушает компот, – сказал вслух Кругляк. – Мы не сумеем выпускать чертежный карандаш? Конечно, конечно, разве мы что-нибудь умеем! – и, потрясая дротиками, он пошел в контору.

После работы индус зашел в кабинет Кругляка.

– Слушайте, Николай Николаевич, – сказал Кругляк, – вы уже две недели работаете, а я вас еще ни о чем не спросил. Скажите, где вы жили в последнее время?

– Южный Китай, – ответил новый химик.

– А, интересно! – крикнул Кругляк. – Вы здесь очень скучаете, наверно?

Новый химик кивнул головой: да, он скучает. И так как ему нравится этот молодой, веселый инженер, который никого не боялся и не жалел себя в работе, индус, ломая фразы и выворачивая наизнанку слова, начал рассказывать Кругляку разные вещи. Он рассказал ему про свою родину и про страшный остров, куда англичане ссылают революционеров. Это совсем маленький островок: там нет тюрьмы, люди бродят по болоту, отравленному лихорадкой. Раз в год, на Рождество, солдаты, живущие в казарме на высоком берегу, сгоняют оставшихся в живых к коменданту, к он им выдает килограмм сахару и пачку чаю. Потом их опять гонят в болота до следующего Рождества. Это очень трудная жизнь. Коменданты сменяются на острове раз в два года, и за каждый год они получают пять лет отпуска в Великобританию, на полном колониальном жалованье. На этом острове жили два товарища нового химика, его друзья. Да, он скучает, ему хочется быть с ними.

Он говорил громко, гортанным голосом, кривил рот, глаза его стали широкими и совершенно черными. Он вдруг поставил каблуки на сиденье стула и как-то очень ловко и быстро сложил ноги, выставив вперед колени. Казалось, что проповедник, сидя на циновке, обращается к народу, потрясая сухим, деревянным кулачком.

Потом они некоторое время молчали.

– Послушайте, – тихо сказал Кругляк, – послушайте! Я хочу вам сказать одну вещь. – Индус слушал, вытянув шею. – Теперь, когда обжиг налажен, – продолжал Кругляк, – давайте запустим вместе работу по внедрению сибирского графита.

Индус молчал. Кругляк оживился, задвигался на стуле.

– В самом деле, вы только подумайте: это красота! Он залегает в Восточной Сибири. Явно кристаллический. Как вы смотрите на это дело? Мы быстро составим рецептурку, провернем через цех и поднесем нашему оппортунисту на практике гросс карандашей из советского графита. А? Ведь это будет мировой номер! – Он перегнулся чрез стол и дернул индуса за рукав. – А? Николай Николаевич! – весело крикнул он. – Вы знаете, что мы сделали за полтора года? Прошли от Киева до Варшавы, уверяю вас. Когда я пришел на фабрику, – вы мне, конечно, не поверите, – глину привозили из Германии! Факт! Если чего не хватает, главный инженер пишет директору рапорт: «Через десять дней останавливается производство» – и сидит, страшно доволен: отогнал от себя зайца! Достали – хорошо! Не достали – тоже хорошо! Виргинский можжевельник? А ольха, липа вас не устраивает, а? Вот, пожалуйста, попробуйте, товарищи, рецептурка – химические карандаши на ленинградском метил-виолете. Пишут? Слава богу! Потом мы взялись за всю эту экзотику. Южноамериканские смолы и камеди? Это была работа! Мастера кричали, как новорожденные, день и ночь, технорук копал под лабораторию целый радиус метро. В конце концов Охтенский завод дает прекрасные искусственные смолы. Теперь мы внедрим сибирский графит, а? Зачем нам цейлонский?

Он поднялся и побежал вдоль стены своего кабинета, тыча пальцами в схемы технологического процесса.

– Подождите, осенью мы выгоним аравийскую камедь. Знаете, какая имеется мысль? Заменить ее просто пшеничной мукой. – И Кругляк расхохотался.

Потом он подошел к новому химику вплотную и, заглянув ему в глаза, сказал:

– Вы сами видите наш карандаш, это не сахар, но пусть, как говорили мои предки, я не дождусь видеть своих детей в социалистическом раю, если через три года советский карандаш не будет смеяться над немецким. – Он наклонился и горячим шепотом сказал в ухо индусу: – Слушайте, я ведь вижу: вы самый замечательный парень! Давайте поднимать это дело вместе.

О чем думал новый химик? Он поставил ноги на пол, он серьезно кивнул головой.

Кругляк снял с гвоздя полотенце, вытер лицо, и полотенце потемнело от влаги, точно он вытирался после умывания.

– Знаете что? – сказал он. – Давайте поедем в Парк культуры, доедем до Бородинского моста, сядем на речной трамвай, получится очень здорово. Правда, я условился встретиться в семь часов с одной Людмилочкой, но революция от этого не пострадает. Я ей завтра позвоню, что меня вызвали в Наркомлегпром.

Когда они вышли из проходной будки, Кругляк взял нового химика под руку.

Прохожие оглядывались на них, и Кругляку это нравилось. Он, смеясь, говорил:

– Люди думают, что вы так загорели на Воробьевке. – Он предложил пообедать в парке и начал жаловаться на свой аппетит. – Мне всегда хочется кушать, – говорил он. – Утром я не завтракаю, а вечером не ужинаю, – лень возиться, холостяк! Приходится съедать три обеда на фабрике-кухне. Митницкая и Колесниченко обедают дома, я пользуюсь их карточками. Три супа, три вторых, три киселя – можно жить. – Он толкнул своего спутника в бок и сказал: – Смотрите, смотрите, что за фигура! Вот это ноги! Прямо на сельскохозяйственную выставку. – Потом он стал высчитывать свой бюджет: – Три обеда обходятся восемь рублей в день, вот вам уже двести сорок; папиросы – тридцать; бритье – пятнадцать, я дома не люблю; папаше – он живет у старшей сестры – шестьдесят. Сколько? Уже триста сорок пять. А получаю я четыреста семьдесят пять. Заем, союз, – на мою молодость остается рублей восемьдесят. Ну, конечно, премии. Примерно три месячных жалованья в год. Но все это расходится неизвестно куда. Вот второй год хочу себе сшить настоящий костюм, и ничего не получается.

Подходя к Бородинскому мосту, они увидели толпу, собравшуюся у края тротуара. Оказалось, что заблудилась девочка. Перед ней на корточках сидел милиционер и, стараясь говорить женским голосом, спрашивал, как фамилия ее мамы.

– Ой, не могу видеть, когда дети плачут! – сказал Кругляк.

Какая– то девушка в белом платье, поднимаясь на цыпочки, старалась заглянуть через плечи стоявших.

– Что случилось? – спрашивала она. – Молодой, старый? Трамваем переехало?

– П-а-п-а-л-а-м! – крикнул Кругляк и махнул рукой.

– Нет, серьезно: что случилось? – спросила девушка.

– Ничего особенного! Я хочу с вами познакомиться, – сказал он и расхохотался.

Девушка тоже рассмеялась, покачала головой и ушла.

– Типичная валдайская девственница, – сказал Кругляк, и они пошли к пристани садиться на речной трамвай.

Они ехали на катере мимо окутанного дымом завода, проехали мимо домиков Потылихи, и только когда вода сделалась темной от отражавшихся в ней высоких деревьев на Ленинских горах, стало немного прохладней и почувствовалась сырость воды и свежесть воздуха,

– Дыши, дыши! – говорил себе Кругляк. – Делай га, га! – Он радовался, вертелся, подбегал к борту. – А мне казалось, что лучшего места, чем наша фабрика, нет на свете, – говорил он.

Новому химику тоже понравилась местность, мимо которой они проезжали. Ему нравилась многоликость этого города, этот хаос маленьких домишек, садиков, нелепых переулков, из которого проступали площади и широкие проспекты новой столицы. Город лежал как глыба камня, которая постепенно освобождала скрытую в ней статую. И теперь, глядя на рабочих, строивших каменную набережную, он думал, что вся эта огромная страна высвобождает из-под строительных лесов свою величественную, мускулистую фигуру.