Василий Гроссман - Несколько печальных дней (Повести и рассказы)

• Название: Несколько печальных дней (Повести и рассказы)
• Автор: Василий Гроссман
• Издательство: Современник
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

В книгу одного из крупнейших мастеров русской советской прозы Василия Гроссмана (1905 – 1964) вошли почти все лучшие произведения, созданные писателем за тридцать лет творческой деятельности, ставшие уже библиографической редкостью («Четыре дня», «В городе Бердичеве», «Повесть о любви», «Тиргартен» и др.).

Уважением к человеку, осмыслением глубинных точек человеческой жизни пронизаны впервые издаваемые рассказы. Их отличает ощущение праздничности бытия при всех его теневых сторонах. Достоинство прозы писателя – богатство и пластичность языка, стремление к афористически насыщенному слову, тонкий психологизм, подлинно высокий драматизм повествования. В. Гроссман – автор и посмертно изданного романа «Жизнь и судьба», который по глубине и масштабности является одной из серьезнейших работ последнего времени.

Л. Лазарев

---

Вечером все собрались на кухне, расспрашивали Марью о ее первом заводском дне.

Марья говорила, и весь народ покатывался со смеху, слушая ее рассказ. Она заметила десятки смешных мелочей и, рассказывая, сама задавала вопросы, всплескивая руками, удивлялась, недоумевала.

– Ну вот, ей-богу, как побачила я цего, ну як его… – говорила она.

– Блок? – подсказывал Крюков.

– Та ни, який там блок.

– Рольганги? – спросил Гриша.

– Та боже ж мий, ну лысый такой, кучерявый…

– Сергей Иванович… заведующий сборкой… Царев… – хором подсказали все и захохотали.

– Ну да, заведующий сборкой, глаза хитрющие такие. Посмотрев на меня: «Вы ахтомобили умейте делать?» Тьфу, шоб ты сказився, та я их в жизни не делала, так у меня сердце замлило. «Пропало, думаю, все». А вин сыдыть, такий соби важный, надутый и глаза хитрющие… А потом прийшов цей маленький, ну нос у него колбасой, и тоже бачу – хитрый, як мышь.

– Селезнев, мастер? – смеялись слушатели.

Потом каждый принялся вспоминать свой первый заводской день. И оказалось, что все помнят этот день; даже старик Платонов рассказал со всеми подробностями, что сказал ему мастер, как подшутил над ним токарь и как инженер, пришедший в цех с черным зонтиком, спросил у него: «Сколько тебе лет, паренек?»

Обычно молчаливый Гриша Стрелков рассказал, как он в деревне представлял себе город и все удивлялся, зачем его, плотника, вербуют на металлический завод.

– Такой я был чудак, – говорил он, – ворота, думаю, железные, двор тоже вымощен железными плитами, стены все из железа, и мучило меня сомнение, вот как Марью сегодня, – приду я туда, деревенский плотник, и поднимут меня на смех: «Здесь железный завод, деревянным людям тут делать нечего».

Он усмехнулся от воспоминания, погладил рукой толстую книгу «Справочник по холодной обработке металлов» и негромко сказал:

– Сам удивляюсь! Неужели я таким волосатиком десять лет тому назад был?

Дмитриевна и Вера – им обеим всегда казалось, что люди недостаточно восхищаются Гришей, – в один голос сказали:

– Наш Гриша инженером будет…

Потом все настроились на философский лад и решили в складчину купить пива.

В течение вечера дважды еще ходили за пивом. И в этот вечер Марья рассказала историю своей жизни.

Теперь, слушая ее, мужчины покачивали головами, а женщины вздыхали.

А она говорила громко, почти кричала, сбиваясь, путая слова, мотая головой, говорила жадно, точно человек, долго живший в чужой стране и вдруг встретивший земляков. Ночью, когда все легли, Марья спросила:

– Ильинишна, вы спите?

– Сплю, – ответила Ильинишна.

– Вот я думаю, – задумчиво сказала Марья, – чого це медь такая мягкая: ударишь по ней молотком, и вона плющыться и плющыться.

VIII

Бутылка, которой орудовал рыжий, называлась гайковерт. Рыжий устанавливал коленчатый вал и закреплял коренные подшипники. Рыжий сам объяснил это Марье.

Девушка с челкой привинчивала маслопровод. Парень в полосатой матроске устанавливал картер маховика. Парень, носивший желтую, казавшуюся очень жаркой фуфайку, вставлял выхлопные и впускные клапаны и подбирал поршни.

Чем больше Марья узнавала о работе людей, стоявших у малого конвейера, тем меньше она понимала всю эту сложность и запутанность. Какое отношение имеют медные, разветвленные трубки, прокладки, клапаны, поршни к хрипло орущим грузовикам, катящимся по асфальту заводского двора? Эти светло-зеленые машины, кажущиеся еще влажными и липкими, точно вылупившиеся из яйца, восхищали и удивляли ее – ведь она была причастна к тайне их рождения.

К концу первого дня своей работы на заводе Марья решила, что поняла всю премудрость, – просто нужно вгонять медные шплинты в продырявленные головки болтов; через неделю она растерялась – завод был огромен и совершенно непонятен.

– Слышь, Шевчук, – сказал рыжий, – после работы собрание будет, ты домой не уходи…

– Про што собрание?

– Про что, про что, – сердито переспросил рыжий, – про кофе с молоком… Посидишь – услышишь…

Он относился к Марье сурово, был немногословен, и это нравилось ей.

Собрание происходило в красном уголке. Рыжий, севший на скамью рядом с Марьей, шепотом говорил:

– Начальник мотора, технолог из коробки скоростей, начальник коленчатого вала, а вон тот – начальник всего цеха.

«Старый, невидный», – подумала Марья, разглядывая пожилого длиннолицего человека. Потом пришел человек громадного роста, одетый в защитный костюм.

– Заведующий производством завода, – сказал рыжий.

Собрание началось.

Сперва начальник цеха делал сообщение. Говорил он плохо, заикался, помогал себе руками, мотал головой. Но, видно, сила его была не в гладкой речи: сидевшие аплодировали, смеялись, кричали «правильно», а некоторые сердито махали руками и пожимали плечами с таким видом, точно на них возводят напраслину.

– Этот человек производство знает, – убежденно сказал рыжий, – он еще у Рябушкинского работал слесарем.

После начальника цеха выступил заведующий производством. Говорил он громким, рокочущим голосом, протягивая свою огромную ручищу в сторону зала, и спрашивал:

– Петя, это ты задержал ремонт станков?

Петя из зала отвечал:

– Кузница задержала, а не я…

А заведующий производством уже снова обращался к другому:

– Степан Григорьевич, ты помнишь, как мы вместе с тобой в цехе вкалывали?

– Ну, помню, – недовольным голосом отвечал из зала старик.

– Так я тебе прямо, по-рабочему скажу – это ты запорол кулачковые валы…

Потом он принялся ругать лысого начальника сборки. Марья даже закряхтела, до того ей стало жалко Сергея Ивановича.

– Что же, товарищ Царев, – говорил заведующий производством, – испытательная станция возвращает два экспортных мотора как брак – поршни заедают, а ты мне пишешь служебную записку: нет тряпья для протирки цилиндров… Тряпья нет? – оглушительно и грозно спросил он. – Нет такого объяснения. Ты должен из дому принести это тряпье, у жены возьми рубашку и ею протирай цилиндры…

Марья поглядела на Сергея Ивановича. Он сидел, сгорбившись, и спокойно глядел на заведующего производством.

– У меня жена одна, – усмехнулся он, – а моторов я выпускаю сто двадцать штук в день, нашего семейного белья на полсмены едва ли хватит…

Все зашумели, зааплодировали. Марья стыдилась хлопать в ладоши и потому только шумно вздохнула от удовольствия. Ей не понравился заведующий производством.

Потом начались прения.

Разговор шел о программе, о сырье, об организации подачи деталей на сборку, о плохом качестве резцов, о расширении завода, о подготовке к выпуску легковых машин.

Марья видела: народ ругался. Какой только ругани и каких только ссор Марья не слышала за свою жизнь! Кухонные стычки, базарные сражения, тяжелые деревенские бои, когда люди с мутными от злобы глазами наступали друг на друга, осипшими голосами кричали о человеческой подлости, обвиняли друг друга в обмане, трусости, воровстве…

Здесь тоже ругались люди, но предметом ругани была не мерка картошки или кружка молока и не тридцатикопеечная сдача. Здесь, – удивительное дело, – начиная ругаться, каждый говорил: «товарищи». И Марью поражали эти люди, их горячий спор о заводе, их дружба и ругань, общее им всем желание.

Попросил слова рыжий парень. Он говорил, и все поглядывали на него. Марье казалось, что смотрят на нее, и она испугалась.

А рыжий вдруг заговорил о ней. Марья багрово покраснела, наклонила голову.

– Вот она, эта Шевчук, – говорил рыжий, – впервые на производстве. Поставили ее на шплинтовку – и ладно, сколько она на этой шплинтовке стоять будет, зачем она шплинтует, что за работа, ей никто не объясняет…

– Ну, это ты брось! – крикнул кто-то.

– У нас при заводе вуз, курсы мастеров. Это разговор лишний.

– Нет, не лишний, – сказал сердито рыжий.

Так и не выяснилось – лишний ли это был разговор, но на следующий день к Марье во время работы подошел Сергей Иванович и сказал:

– Как дела, товарищ Шевчук?

– Да вот работаю…

Начальник сборки сказал ей:

– Мы вас на шплинтовке долго держать не будем, – у нас постоит рабочий на шплинтовке, переведем на вторую операцию, за год по всему конвейеру пройдете… чтоб не скучать. – Он усмехнулся и продолжал: – Пройдете по конвейеру – в скользящие переведем, потом – на курсы наладчиков. Поедете без оглядки… – И он указал рукой в сторону, где моторы шли к главному конвейеру.

С завода Марья возвращалась пешком.

– Давай почистим!… – крикнул ей издали чистильщик. Он каждый раз зазывал ее и смеялся, скаля зубы, видя ее смущение.

Чистильщик удивился – Марья подошла к нему и поставила ногу на ящик, поставила так уверенно и тяжело, что ящик заскрипел.