Станислав Лем - Диалоги

• Название: Диалоги
• Автор: Станислав Лем
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-023030-3, 5-9578-0903-9

Размышления знаменитого писателя-фантаста и философа о кибернетике, ее роли и месте в современном мире в контексте связанных с этой наукой – и порождаемых ею – социальных, психологических и нравственных проблемах. Как выглядят с точки зрения кибернетики различные модели общества? Какая система более устойчива: абсолютная тирания или полная анархия? Может ли современная наука даровать человеку бессмертие, и если да, то как быть в этом случае с проблемой идентичности личности?

Написанная в конце пятидесятых годов XX века, снабженная впоследствии приложением и дополнением, эта книга по-прежнему актуальна. Многое из того, что предвидел Лем, сбылось, многому еще, возможно, предстоит осуществиться...

---

И если теперь нам кто-то предложит совсем иную теорию, значительно более сложную внутренне, которая в области предсказаний может то же, что и прежняя, то мы никогда не признаем новую «более прогрессивной» – лишь на основании того, насколько она более искусна конструктивно, насколько в ней больше изысканности, математического искусства вложено в ее построение!

Потому что теорию мы оцениваем в основном по ее способности предсказания; а чем способность предсказания является в науке, тем в эволюции является способность выживать. Следовательно, ни «возвышенная радость», которую животное с большим объемом мозга получает от жизни, ни совершенно исключительная усложненность его структуры, ни продуманность регуляторных решений его тела не дают оснований для подобной инструментальной оценки, которая благодаря этим состояниям превозносила бы млекопитающее в сравнении с насекомым. Мы, конечно, можем применить другую оценку: потому что в принципе возможен компаративизм «по уровню сложности». Но тогда самая высокая оценка – самой большой сложности – обусловлена выбранными нами принципами, которые не являются инструментальными. Потому что, прежде всего мы обязаны признать, что то, что труднее создать, именно этим как раз и заслуживает высшей оценки. Другими словами, тогда оказывается, что вероятность произвольно взятого состояния обратно пропорциональна его ценности. Но почему? Неизвестно.

Игра с Природой, которую ведут насекомые, не отличается от игры с Природой, которую ведем мы, более низкой результативностью, потому что это неправда. Вид, просуществовавший сотни миллионов лет, уже не должен так «показывать себя» в смысле выживания, как вид, насчитывающий еще только шестьсот тысяч лет. Первый уже сдал экзамены; второй к ним еще только приступает. Без сомнения, насекомые находятся ближе к «гомеостатическому минимуму», чем мы. Их решения проще; эти решения оказались, что и говорить, надежными. Является ли цефализирующее решение более прогрессивным, поскольку оно лучше, – вот вопрос, над которым стоило бы задуматься.

Постулат сохранения постоянной пластичности относителен. Он соотносится с совокупностью возможных помех в процессе гомеостаза. Если возникнет форма, нечувствительная к любым препятствующим возможностям, то уже «лучшей», чем она, не возникнет; может быть только другая, которая иначе решает принципиально ту же самую задачу.

Но действительно ли не подверглась изменению сама эта задача? Не добавила ли к ней цивилизация новых условий решения, которые частично противоречат установленным процессом эволюции? Когда, к примеру, цивилизация стремится к минимизации смертности особей, то тем самым она обнаруживает некий аналог «инженерной экономичности», чуждой эволюционной деятельности, поскольку эволюция нисколько не минимизирует фактора индивидуальной смертности; сохранение вида представляется в ней главенствующей задачей по отношению к сохранению индивидуумов, а в свою очередь, сохранение, то есть продолжение самого биосферного процесса – задачей еще более высокого уровня. Всю эту иерархию цивилизация пытается изменить. Все это правда, но ведь и компаративизм мы можем применять только там, где речь идет об аналогичных задачах. Если летающая форма не является автоматически лучшей, чем наземная, тем, что способна летать, то форма, организующая космические полеты, не является тем самым автоматически лучшей, раз она может что-то, чего никакой другой вид до сей поры не смог. Потому-то не на основании избыточности определенных решений, но прежде всего сравнивая реализацию «задачи-минимум», надлежит сравнивать организмы.

Лейтмотивом теории эволюционного прогресса является тезис о безусловном превосходстве цефалического решения над всеми прочими. Наращение массы нервной ткани, отмечаемое в диахронии палеонтологических протоколов, действительно представляется подтверждением универсальной пригодности мозга, и одновременно – адаптационным преимуществом животных, обладающих большим мозгом, чем другие. Но что, собственно, принесло дельфину наличие у него мозга такого исключительного размера, что его можно сравнить даже с мозгом высших? Удачное соседство по экологической нише с акулами, несомненными «глупцами» – и ничего более. В процессе эволюции действительно необходимо «сначала создать рыбу», затем «превратить ее в пресмыкающееся», от него же дорога к млекопитающим – «только сквозь змеи ведет» и т.д. А то, что часть эволюционной массы организмов застревает «по пути» в поглощающих экранах, решение, наиболее совершенное в нейронном аспекте – следовательно, антропогенетическое – и по сути своей самое сложное как наименее вероятное. Но высшая гомеостатическая ценность этого решения требует отдельного доказательства, поскольку иначе мы попадаем в circulus in explicando[66]: разум лучше всего, потому что к нему самый долгий путь, а путь самый долгий, потому что он лучше всего. То, что разум создал культуру, стоит особняком. Мы не можем оценивать этого имманентно: в рамках биологии позволительно применять только биологические критерии функциональности. Должно быть одно из двух: или разум превосходит в автоконсервационном ракурсе – гомеостазы – в масштабе всех эволюционных решений, или он есть только одно из многих решений, не имеющее универсальной ценности.

Пока еще все происходит так, что растения прожили бы без животных, но не животные без растений. Это касается и человека. Пока еще предельная амплитуда помех, которую бы пережили низшие формы, больше, чем та, которую перенесли бы высшие – включая человека. Потому что примитивные организмы, самые живучие, не погибли бы ни в результате атомной войны, ни из-за взрыва поблизости сверхновой, ни в результате многих других возможных катаклизмов космического или планетарного масштаба, в результате которых цивилизация бы погибла. Правда, разум позволяет нам это неравенство постичь, и таким образом соответственно сосредоточить усилия цивилизации – но какими мерками можно измерить ценность диагностического таланта, особенно когда это, может быть, талант тростника Паскаля? И это тем более что оптимализация функциональности, эволюционно лидирующей, всегда соотносима с состоянием равновесия системы в целом, достигнутого в биоценозе. Так много прежде говорили о «клыках и когтях» эволюции, что забыли о совершенно ином ее аспекте, о том, который саму форму – слишком результативно действующую хищническим образом, уничтожившую все потенциальные жертвы – приводит к гибели. Это хорошо видно на примере эволюции паразитов: молодых с точки зрения эволюции паразитов можно узнать по тому, что они «слишком результативны» и кормильцев своих убивают, чем впоследствии создают угрозу себе. Поэтому эволюционно «старые» паразиты стремятся к неубийственному балансу со своими кормильцами. Но это «стремление» попросту является результатом эволюционного исчезновения форм, слишком исключительных в своих автоконсервационных усилиях, слишком уж ограниченными именно этими стараниями – в их случае имеющими преходящее значение. Форма, побеждающая всех в конкуренции, тем самым нарушает экологический баланс, и вместо того, чтобы превратиться в совершенный гомеостат, она становится гомеостатом самоуничтожающимся. Поэтому, как известно, «эволюционно искушенные» паразиты обнаруживают такой степени «сдержанность», что когда их одновременно окажется множество внутри одного кормильца, они его отчасти «щадят». Но то, что можно наблюдать в результате длительных временных серий как неизбежный результат процесса, в чисто физическом понимании (и что есть равновесие, которое одновременно является критерием сингулярных гомеостатических функций видовых форм и динамическим состоянием, способным к дальнейшим усложняющим поискам только при условии сохранения общесистемной устойчивости) представляет собой одну большую регулирующую автоматику, которую так называемые разумные действия скорее нарушают и уничтожают, чем в состоянии поддержать. Потому что, хотя спасение биосферы и в интересах человека, понимаемых инструментально, акция эта не слишком хорошо ему удается – по многим фронтам. Это значит, что от момента появления разума как инструмента гомеостаза до его обезвреживания в смысле ликвидации угрозы самому себе путь цивилизации еще очень долог. Конечно, разум может стать окончательно независимым от процессов биосферы, и, отданная на его милость, она могла бы просуществовать, только если ему этого захочется по каким-либо гуманным, а не инструментальным соображениям. Но, говоря об этом, мы имеем в виду какое-то непомерно отдаленное будущее, предполагаемое состояние которого ведь не может быть мерой вещей, происходящих сейчас.

Условие, иногда implicite, иногда explicite сформулированное в контексте утверждения тезиса о прогрессе эволюции, таково, что антропогенезис не имеет преходящего характера. Критерий эволюционной прогрессивности, как его четко обозначил Дж. Гексли, охватывает два аспекта: означает адаптацию, оптимальную на данный момент, и одновременно «дальше» – к следующим решениям – пропускающую процесс эволюции. Но человек должен быть «заключительной» формой, экраном, уже совсем непроницаемым для эволюции; по крайней мере это стараются нам доказать утверждением, что не существует лучшего инструмента для приспосабливаемости, чем его разум. Но с чисто организационной, статистической, а также адаптационной точек зрения, устройства, которые замещают биологические формы и создают некий монолитный, автономный «планетарный гомеостат» – представляют собой решение более основательное, как и более функциональное, чем человеческая цивилизация. Поиск среди арсенала эволюционных критериев аргумента в пользу более значительной ценности цивилизации по сравнению с гомеостазом механических устройств напрасен: таких инструментальных критериев нет. Что мы сделаем, если кибернетические машины заявят нам, что они являются «следующей ступенью эволюции»? Или принцип «пропускаемости» как показатель прогресса нелокален, и тогда на такое dictum[67] машин нам придется собирать манатки, или же только локален, и тогда оказывается, что мы объявили автоапологию такого рода, что она метит на «общий закон» системы, которая нас создала. Как мы видим, установление верховной, как бы ультимативной ценности разума является таким самовосхваляющим действием, которое может оказаться обоюдоострым. Потому что в соревновании чисто инструментальных функций мы можем проиграть, и поэтому мы не должны признавать достаточным – эволюционно-инструментальное обоснование культуры, а признать ее недоказуемую автономную ценность. Конечно, машины, претендующие на роль наших самых совершенных последователей, такое действие будут рассматривать как некую отчаянную попытку со стороны человека; однако дальнейшая дискуссия с ними, наверное, уже выходит за рамки интересующей нас темы.