Станислав Лем - Солярис. Эдем. Непобедимый

• Название: Солярис. Эдем. Непобедимый
• Автор: Станислав Лем
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-013015-3

Величайшее из произведений Станислава Лема, ставшее классикой не только фантастики, но и всей мировой прозы XX века. Уникальный роман, в котором условно-фантастический сюжет — не более чем обрамление для глубоких и тонких философских и этических исследований «вечных вопросов» Бога, Бытия, ответственности и творящей и разрушительной силы любви…

Роман «Эдем» — одно из самых ярких произведений Станислава Лема, сочетающее в себе черты жесткой и антиутопической НФ. Произведение сложное, многогранное и бесконечно талантливое. Произведение, и по сей день не утратившее ни своей актуальности, ни силы своего воздействия на читателя.

Крейсер «Непобедимый» совершает посадку на пустынную и ничем планету Рерис III. Жизнь существует только в океане, по неизвестной людям причине так и не выбравшись на сушу… Целью экспедиции является выяснение обстоятельств исчезновение звездолета год назад на этой планете, который не вышел на связь несколько часов спустя после посадки. Экспедиция обнаруживает, что на планете существует особая жизнь, рожденная эволюцией инопланетных машин, миллионы лет назад волей судьбы оказавшихся на этой планете.

---

Как известно, каждое уравнение можно выразить языком высшей геометрии и построить эквивалентное ему геометрическое тело. В таком понимании симметриада — родственница конусов Лобачевского и отрицательных кривых Римана, но родственница очень дальняя вследствие своей невообразимой сложности. Скорее, это охватывающая несколько кубических километров модель целой математической системы, причем модель четырехмерная, ибо сомножители уравнения выражаются также и во времени, в происходящих с его течением изменениях.

Самой простой была, естественно, мысль, что перед нами какая-то «математическая машина» живого океана, созданная в соответствующих масштабах модель расчетов, необходимых ему для неизвестных нам целей. Но эту гипотезу Фермонта сегодня уже никто не поддерживает. Не было недостатка и в попытках создания какой-нибудь более доступной, более наглядной модели симметриады. Но все это ничего не дало.

Симметриады неповторимы, как неповторимы любые происходящие в них явления. Иногда воздух перестает проводить звук. Иногда увеличивается или уменьшается коэффициент рефракции. Локально появляются пульсирующие ритмичные изменения тяготения — словно у симметриады есть бьющееся гравитационное сердце. Время от времени гирокомпасы исследователя начинают вести себя как сумасшедшие, возникают и исчезают слои повышенной ионизации… Это перечисление можно было бы продолжить. Впрочем, если когда-нибудь тайна симметриад будет разгадана, останутся еще асимметриады…

Экспедиции отмерили сотни километров в глубинах симметриад, расставили регистрирующие аппараты, автоматические кинокамеры; телевизионные глаза искусственных спутников регистрировали возникновение мимоидов и длиннушей, их созревание и гибель. Библиотеки наполнялись, разрастались архивы; цена, которую за это приходилось платить, порой была очень высокой. Семьсот восемнадцать человек погибло во время катаклизмов, не успев выбраться из уже приговоренных к гибели колоссов, из них сто шесть только в одной катастрофе, известной потому, что в ней нашел смерть и сам Гезе, в то время семидесятилетний старик. Семьдесят девять человек, одетых в панцирные скафандры, вместе с машинами и приборами поглотил в несколько секунд взрыв грязной жижи, сбивший своими брызгами остальных двадцать семь, которые пилотировали самолеты и вертолеты, кружившие над местом исследований. Эта точка на пересечении сорок второй параллели с восемьдесят девятым меридианом обозначена на картах как «Кладбище ста шести». Но она существует лишь на картах, поверхность океана ничем не отличается там от любого другого пункта.

Тогда впервые в истории соляристических исследований раздались голоса, требующие нанесения термоядерных ударов. Это было хуже, чем месть, речь шла об уничтожении того, чего мы не можем понять. В тот момент, когда обсуждалось это предложение, Тсанкен, случайно уцелевший начальник резервной группы Гезе, пригрозил, что взорвет станцию вместе с собой и восемнадцатью оставшимися людьми. И хотя официально никогда не признавалось, что его самоубийственный ультиматум повлиял на результат голосования, можно допустить, что это было именно так.

Но времена, когда многолюдные экспедиции посещали планету, прошли. Сама станция — инженерное сооружение такого масштаба, что Земля могла бы им гордиться, если бы не способность океана в течение секунды создавать конструкции в миллионы раз большие, — была сделана в виде диска диаметром двести метров с четырьмя ярусами в центре и с двумя по краю. Она висела на высоте от пятисот до полутора тысяч метров над океаном благодаря гравиторам, приводившимся в движение энергией аннигиляции, и кроме обычной аппаратуры, которой оборудуются все станции и спутники других планет, имела специальные радарные установки, готовые при малейших изменениях состояния поверхности океана включить дополнительную мощность, — как только появлялись первые признаки рождения нового чудовища, стальной диск поднимался в стратосферу.

Теперь станция совершенно обезлюдела. С тех пор как автоматы были заперты — по неизвестной мне до сих пор причине — в нижних складах, можно было бродить по коридорам, не встречая никого, как на бесцельно дрейфующем судне, машины которого пережили гибель команды.

Когда я поставил на полку девятый том монографии Гезе, мне показалось, что сталь, скрытая слоем пушистого пенопласта, задрожала у меня под ногами. Я замер, но дрожь не повторилась. Библиотека была тщательно изолирована от корпуса, и вибрация могла возникнуть только по одной причине: стартовала какая-то ракета. Эта мысль вернула меня к действительности. Я еще не решил окончательно, выполнить ли мне желание Сарториуса. Если я буду вести себя так, будто полностью одобряю его планы, то в лучшем случае смогу лишь оттянуть кризис; я был почти уверен, что дело дойдет до столкновения, так как решил сделать все возможное, чтобы спасти Хари. Весь вопрос в том, имел ли Сарториус шансы на успех. Его преимущество передо мной было огромным — как физик он знал проблему в десять раз лучше меня, и я мог рассчитывать, как это ни парадоксально, только на сложность задач, которые ставил перед нами океан. В течение следующего часа я корпел над микрофильмами, пытаясь выловить хоть что-нибудь доступное моему пониманию из моря сумасшедшей математики, языком которой разговаривала физика нейтринных процессов. Сначала мне это показалось безнадежным, тем более что дьявольски сложных теорий нейтринного поля было целых пять — верный признак того, что ни одна из них не верна. Однако в конце концов мне удалось найти нечто обнадеживающее. Я переписал некоторые формулы и в этот момент услышал стук.

Я быстро подошел к двери и открыл ее, загородив собой щель. В ней показалось блестящее от пота лицо Снаута. Коридор за ним был пуст.

— А, это ты, — сказал я, приоткрывая дверь. — Заходи.

— Да, это я.

Голос его звучал хрипло, под воспаленными глазами висели мешки. На нем был блестящий резиновый антирадиационный фартук на эластичных помочах, из-под фартука выглядывали все те же перепачканные брюки. Его глаза обежали круглый, равномерно освещенный зал и остановились, когда он заметил стоящую около кресла Хари. Мы обменялись быстрым взглядом, я опустил веки; тогда он слегка поклонился, а я, впадая в светский тон, сказал:

— Это доктор Снаут, Хари. Снаут, это… моя жена.

— Я… малозаметный член экипажа и поэтому… — пауза становилась опасной, — не имел случая познакомиться…

Хари усмехнулась и подала ему руку, которую он пожал, как мне показалось, немного обалдело, несколько раз моргнул и застыл, глядя на нее, пока я не взял его за плечи.

— Извините, — произнес он тогда, обращаясь к ней. — Я хотел поговорить с тобой, Кельвин…

— Разумеется, — ответил я с какой-то великосветской непринужденностью. Все это звучало как низкопробная комедия. Выхода, однако, не было. — Хари, дорогая, не обращай на нас внимания. Мы должны поговорить о наших скучных делах.

Я взял Снаута за локоть и провел его к маленьким креслицам в противоположной стороне зала. Хари уселась в кресло, в котором до этого сидел я, но подвинула его так, чтобы, поднимая голову от книжки, видеть нас.

— Ну что? — спросил я тихо.

— Развелся, — ответил он свистящим шепотом.

Возможно, я бы рассмеялся, если бы мне когда-нибудь передали эту историю и такое начало разговора, но на станции чувство юмора у меня было ампутировано.

— Со вчерашнего дня я прожил пару лет, Кельвин, — добавил он. — Пару неплохих лет. А ты?

— Ничего… — ответил я через мгновение, так как не знал, что говорить. Я любил его, но чувствовал, что сейчас должен его опасаться — вернее, того, с чем он ко мне пришел.

— Ничего… — повторил Снаут тем же тоном, что и я. — Даже так?..

— О чем ты? — Я сделал вид, что не понимаю.

Он прищурил налитые кровью глаза и, наклонившись ко мне так, что я почувствовал на лице тепло его дыхания, зашептал:

— Мы увязаем, Кельвин. С Сарториусом я уже не могу связаться, знаю только то, что написал тебе. Он сказал мне это после нашей маленькой конференции…

— Он выключил видеофон?

— Нет. У него там короткое замыкание. Кажется, он сделал это нарочно или… — Снаут резко опустил кулак, будто разбивал что-то.

Я смотрел на него молча.

— Кельвин, я пришел, потому что… — Он не закончил фразу. — Что ты собираешься делать?

— Ты об этом письме? — ответил я медленно. — Я могу это сделать, не вижу повода для отказа, собственно, для того здесь и сижу, хотел разобраться…

— Нет, — прервал он. — Не об этом…

— Нет? — переспросил я, изображая удивление. — Слушаю.

— Сарториус, — буркнул он после недолгого молчания. — Ему кажется, что он нашел путь… вот…

Он не спускал с меня глаз. Я сидел спокойно, стараясь придать лицу безразличное выражение.