Александр Рекемчук - КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ

• Название: КАВАЛЕРЫ МЕНЯЮТ ДАМ
• Автор: Александр Рекемчук
• Издательство: Издательство «МИК»,
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003

Александр Рекемчук известен российским и зарубежным читателям как автор повестей «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», «Мальчики», «Железное поле», романов «Скудный материк», «Нежный возраст», «Тридцать шесть и шесть», экранизациями этих произведений.

Его новую книгу составили повести «Пир в Одессе после холеры» и «Кавалеры меняют дам», в которых подлинность событий и героев усилена эффектами жанра non fiction.

---

А вы обрадовались, засучили ногами, раскатали губы: «Вот это, наверное, будет интересно почитать — про то, как кавалеры меняют дам!..»

Но кавалеры никогда своих дам не меняют.

Они любят всю жизнь свою первую любовь.

Роман Юрия Нагибина «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя» был издан «Пиком» летом девяносто пятого, ровно через год после кончины автора.

В оформлении книги была использована одна из картин молодого художника Никаса Сафронова, набравшего к той поре шумную и скандальную известность.

На полотне, которое называется «Россия и Запад» (оно принадлежит итальянскому коллекционеру живописи Д. Черази) изображены двое: мужчина, на лице которого расположены, друг под дружкой, две пары глаз; и обнаженная женщина, возлегающая на пурпуровом ложе, у которой, опять-таки друг под дружкой, расположены две пары сисек.

Дафнис и Хлоя.

Возможно, живописец хотел этим сказать, что в России мы пока еще живем хуже, чем люди на Западе, то есть, что у них уровень жизни выше, чем у нас, что у них всего больше — даже такого добра, как женские прелести, как женские груди, — даже этого там вдвойне; но вполне возможно, что Никас Сафронов хотел подчеркнуть и то, что наши люди — в недавнем прошлом совки, а ныне российские граждане, — что у нас зато больше внимания к ценностям окружающей жизни, что мы еще не так зажрались, как люди на Западе, и потому умеем смотреть на вещи с удвоенным вниманием, во все глаза...

Именно к этой книге я написал пространное послесловие, которое стало впоследствии основой повести о Нагибине.

Выход в свет «Дафниса и Хлои эпохи...» практически совпал с изданием «Дневников» Юрия Нагибина в издательстве «Книжный сад», у Юрия Кувалдина.

Дневниковые записи сорока лет жизни, от фронтовой поры до первых лет так называемой перестройки, то есть до финала советской истории, — были подготовлены к печати самим Нагибиным. Спешил ли он с этим, предчувствуя свой конец? Или же просто догадывался, что после него на этом поле схлестнутся непримиримые интересы, чем может быть нанесен ущерб тексту?..

Кстати, именно это издание сокровенных записей вызвало своего рода повальную моду: на книжные прилавки хлынул поток подобной литературы — дневников давних и недавних, подлинных и сочиненных наспех, полных смысла и совершенно пустых, как рыцарские доспехи в пресловутом Греческом зале, набитые опилками — дурят нашего брата, ох, как дурят...

«Дневники» Юрия Нагибина привлекли к себе внимание очень широкого круга читателей.

Больше того, мне кажется, что они еще и отвлекли внимание этой читающей публики от его последних книг.

Автор не учел риска: того, что в этих же дневниках им самим будет заложен соблазн читать лишь их (мол, там всё есть!), соблазн не читать той главной исповеди, того главного откровения, которые состоялись отнюдь не в дневниках, а в его поздней прозе.

Читатели читали «Дневники», почитатели читали «Дневники», лютые враги и ненавистники читали «Дневники».

Дамы-критикессы, то ли обиженные Нагибиным, то ли просто обойденные его вниманием, рылись в дневниках, как в корзине с грязным бельем — увлеченно, сладострастно, даже не замечая того, что сами уже выставили напоказ свои несвежие старушечьи панталоны...

Это проявилось тем более явственно после того, как издательство «Пик» в начале 1996 года выпустило в свет двухтомник произведений Юрия Нагибина позднего периода. Первый том составили повести «Тьма в конце туннеля», «Моя золотая теща» и роман «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя», второй — «Дневники», в той же самой редакции, что и издание «Книжного сада».

Выход двухтомника привлек внимание «Литературной газеты».

25 апреля 1996 года за «круглым столом» редакции собрались достаточно известные критики Алла Латынина, Павел Басинский, Наталья Иванова, Игорь Кузнецов, писатель Олег Павлов, а также Георгий Садовников и я, как представители «Пика», осуществившего издание.

Не знаю, была ли в том преднамеренность, но с первых же фраз разговор приобрел характер неприязненный, едва ли не прямо враждебный по отношению к Нагибину и его книгам.

Так, например, Алла Латынина поспешила свести свои давние счеты с покойным писателем, будто бы только и ждала того часа, когда заранее известно, что спорить с нею он уже не будет...

Я воспользуюсь сохранившейся у меня стенограммой «круглого стола».

Алла Латынина: «Тот Юрий Нагибин, о котором я писала раньше — вполне благополучный писатель, приспособившийся к режиму не тем, что работал на него, а тем, что знал условия игры и выбрал себе замечательную нишу, в которой мог безбедно существовать. Ни по составу его прозы, ни по линии бытового поведения у стороннего наблюдателя не возникало ощущения, что это человек страдающий, раненый. И вот выходит его дневник...»

Мы с Жорой Садовниковым, сидя за этим «круглым столом», лишь рты разинули, вдруг почувствовав себя в призабытой обстановке партсобрания, где кого-то из наших товарищей обсуждают «по линии бытового поведения».

Мы не верили своим ушам.

Ведь буквально через месяц после кончины Нагибина мы вместе с Аллой Латыниной принимали участие в передаче одной из программ московского радио, где она говорила о нем совершенно иное, совершенно иначе...

Больше того, мы знали, что готовясь к радиопередаче, Латынина прочла и «Тьму», и «Тещу». Тогда еще не были изданы ни «Дафнис и Хлоя...», ни «Дневники». Почему же сейчас она педалирует именно это: «И вот выходит его дневник...»?

Что произошло? Есть указание мочить?

Партсобрание продолжалось. Кто просит слова? Пожалуйста...

Наталья Иванова: «Из того, что я прочитала после смерти Нагибина, для меня интереснее всего дневник... Из всего, что написал Нагибин, именно эта книга и останется, потому что в ней зашифрована шизофреническая ситуация, в которой он находился в своей жизни. Недаром многие говорят, что он казался одним, а был другим. Человек, у которого завышена самооценка, поэтому он так и страдает, о какой-то ерунде. Под шизофренической ситуацией я подразумеваю раздвоение и отсутствие идентичности. На мой взгляд Нагибин — это писатель, который хотел быть одним, думал другое, говорил третье. И в дневнике видна эта раздвоенность...»

Да, конечно: двоедушие, раздвоенность — вот уж этого партия никогда и никому не прощала!

Но ведь есть и смягчающее обстоятельство, о котором упомянуто в выступлении: «шизофреническая ситуация», «отсутствие идентичности»... Что с него взять, с психа?

Очнувшись, мы с Георгием тоже попросили слова.

Мы сделали попытку вернуть эту странную дискуссию хотя бы в рамки приличий: ведь это был разговор о покойном писателе, а не выяснение давних и недавних обид, к тому же в отсутствие обидчика.

Ведь предполагался разговор о литературе...

Да, конечно, опубликованный дневник писателя является как бы документом эпохи, литературной жизни эпохи, где материал не подвергся беллетризации, почти неизбежной в писательском творчестве.

Но, вместе с тем, он остается лишь документом, который не может претендовать ни на художественное обобщение, ни на типизацию запечатленных в нем образов, ни на динамику сквозного сюжета, ни на трагедийный пафос исторического контекста...

Нас не услышали. Точней — оставили наш глас без внимания.

Прочтя стенограмму «круглого стола», которую нам прислали из «Литературной газеты», мы сделали единственное, что нам оставалось: сообщили в редакцию о том, что снимаем свое участие в беседе.

Материал в газете не появился.

Шли годы. Время от времени на полки книжных магазинов выставлялись новые издания нагибинских книг: его ранние рассказы, повести о детстве, сюжеты из жизни великих музыкантов, художников, писателей, литературные сценарии знаменитых фильмов, его поздние исповедальные повести, единственный роман, дневники...

Впрочем, первоначальный интерес к дневникам заметно поубавился. Безо всяких подсказок, сами собой, они заняли в ряду то подобающее крайнее место, которое обычно отводится в творчестве любого писателя дневникам, записным книжкам, письмам.

Статьи о Юрии Нагибине, появлявшиеся под обложками его книг в качестве предисловий, послесловий, комментариев, приобретали все более академический характер.

Как вдруг...

Запоздалый читательский отклик

«...И этот мучительный излом жизни дает в Нагибине плод, который можно оценить уже как психическую болезнь: он начинает вымещать свое чувство на России и на русских...»

Читатель, вижу, морщится: опять Куняев!

Но это не Куняев. Не Латынина, не Иванова.

Это — великий писатель, как принято его аттестовать, лауреат Нобелевской премии Александр Исаевич Солженицын, собственной персоной.