Юкио МИСИМА - НЕСУЩИЕ КОНИ

• Название: НЕСУЩИЕ КОНИ
• Автор: Юкио МИСИМА
• Издательство: Symposium
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89091-267-4

Вторая часть тетралогии «Море изобилия» воплощает буддийскую концепцию круговорота жизни. В «Несущих конях» продолжается линия героев «Весеннего снега». Рационалиста и законника Сигэкуни Хонду в зрелом возрасте жизнь сводит с девятнадцатилетним юношей, в котором он вдруг видит своего горячо любимого друга Киёаки Мацугаэ. И в новой жизни столкновение мечты друга с реальностью заканчивается смертью, трагической, но завораживающей.

Исао — новое воплощение Киёаки — юноша, мастерски владеющий боевым искусством кэндо. Он горячо любит свою страну и для того, чтобы возродить ее славу и величие, замышляет государственный переворот. Доказательством чистоты своих помыслов он полагает принятое им решение и в случае неудачи, и в случае удачи покончить с собой истинно доблестным способом — харакири.

В романе «Несущие кони» Мисима во многих деталях описал будущую собственную смерть — ритуальное самоубийство харакири.

---

П р е д с е д а т е л ь. В представленном вами дневнике нет ошибки?

М а к и к о. Нет, ваша честь.

П р е д с е д а т е л ь…Теперь пусть задает вопросы

защита.

Х о н д а. Спасибо. Скажите, это дневник, который вы вели в прошлом году?

М а к и к о. Да.

Х о н д а. Вы, можно сказать, ведете его в свободной форме, в течение долгих лет поверяете ему свои мысли и чувства?

М а к и к о. Да, именно так. Я время от времени записываю туда стихи…

Х о н д а. Вы всегда делали так: не с новой страницы, а только пропустив строку, переходили к событиям следующего дня?

М а к и к о. Да. Несколько лет назад я стала писать помногу, поэтому если начинать каждый раз с новой страницы, то даже при свободной форме осенью уже не останется страниц, поэтому я стала писать таким образом.

Х о н д а. Итак, вы можете засвидетельствовать, что запись 29 ноября прошлого года, строго говоря, 29 ноября 7-го года Сёвы[76] была сделана вечером того дня, а не дописана позже?

М а к и к о. Да. Я веду дневник каждый день. И в тот день перед сном я писала в нем.

Х о н д а. Я зачитаю из записи, относящейся к 29 ноября 7-го года Сёвы только ту часть, которая имеет отношение к моему подзащитному.

«…Вечером в восемь часов неожиданно зашел Исао. Мы с ним какое-то время не виделись, но почему-то в тот вечер его лицо стояло у меня перед глазами, может быть, я вышла в прихожую еще до того, как он позвонил в дверь, потому что мной двигало какое-то странное предчувствие. Он, как обычно, был в ученической форме, обут в гэта, но, взглянув в его лицо, я почувствовала что-то необычное. Лицо жесткое, ведет себя как чужой. Он все старался вручить мне бочонок, который держал в руках: „Это мать просила передать. Устрицы пришли из Хиросимы, решили поделиться с вами”. В полумраке прихожей вода в бочонке словно причмокивала.

Исао нервно отказывался зайти, ссылаясь на занятия, но по лицу было видно, что он говорит неправду. Это было так на него непохоже. Я никак не могла его удержать, поэтому, приняв устриц, поднялась в комнату сказать об этом отцу, тот великодушно сказал: „Скажи, я велю ему зайти”.

Я быстро вернулась в прихожую. Исао уже выбежал. Я бросилась за ним на улицу. Мне обязательно нужно было выяснить, в чем дело.

Он, должно быть, чувствовал, что я иду за ним, но не оборачивался и не замедлял шаг.

Так мы дошли до парка Хакусан, там я его окликнула: „На что ты сердишься?”, и он наконец остановился. Обернулся со смущенной улыбкой. Потом мы разговаривали, сидя на скамейке парка под холодным ночным ветром.

Я спросила: „Что с вашим движением?” Ведь прежде они с друзьями у нас дома часто спорили, и все соглашались: „Нельзя, чтобы в Японии все оставалось по-прежнему", я же иногда угощала их где-нибудь мясом, слышала эти разговоры. Я думала, что он перестал бывать у нас, потому что поглощен своей деятельностью.

На это он с хмурым видом ответил: „Вообще-то я и приходил поговорить об этом, но увидел вас, и мне стало стыдно — я все только говорю-говорю, бежать от стыда захотелось, вот я и ушел”, но понемногу, с трудом стал рассказывать.

Я узнала следующее. Движение как-то незаметно для Исао приобрело экстремистский характер; на самом деле все было больше на словах — каждый старался скрыть собственный страх и понять, насколько отважны другие, но некоторые, испугавшись подобных разговоров, стали выходить из группы, оставшиеся же — теперь их было немного — стали еще более радикалами: мужества перейти к действиям становилось все меньше, зато строились фантастические планы кровопролития, и это становилось неуправляемым. Никто не хотел обнаружить слабость, поэтому звучали такие речи, что услышь их человек со стороны, он буквально окаменел бы от ужаса, но действовать-то все расхотели. Храбрости отказаться от собственных планов ни у кого не было — каждый боялся прослыть трусом. Если ничего не предпринять, то очень возможно, что движение, став неуправляемым, неизбежно перерастет в полную анархию. Исао — лидер, но у него уже пропало желание действовать. Может быть, существует какой-нибудь подходящий способ отступить. Сегодня вечером он приходил, чтобы посоветоваться со мной об этом.

Я всячески уговаривала его отказаться от их планов, говорила, что именно в таких решениях проявляется настоящее мужество: пусть даже товарищи на время от него отшатнутся, обязательно придет час, когда они его поймут, я пыталась убедить в том, что есть много других способов послужить отечеству. Я предложила попытаться убедить его друзей со своей, женской точки зрения. Однако Исао ответил, что это, наоборот, внесет еще больше смятения в их ряды, и я, подумав, с ним согласилась.

Мы дошли до храма Хакусан, вместе помолились; расставаясь со мной, Исао звонко рассмеялся: „Спасибо, мне стало лучше. Я решил. В ближайшее время при случае скажу всем, что отказываюсь от наших планов". Я немного успокоилась, но где-то в глубине души осела тревога.

Я записала все это, и теперь никак не могу уснуть. Если такое происходит с лучшими из молодых, на которых отец возлагает такие надежды, то, говоря высокими словами, это огромная потеря для Японии. Сегодня у меня болит душа, даже стихи не слагаются». Все, я закончил. Ведь это вы писали?

М а к и к о. Да. Это написано мною.

Х о н д а. Здесь нет ничего, что указывало бы на поздние добавления или исправления?

М а к и к о. Вы же видите, там ничего такого нет.

П р е д с е д а т е л ь. Таким образом, по-вашему, ныне обвиняемый Иинума в тот вечер окончательно отказался от преступных замыслов.

М а к и к о. Да, именно так.

П р е д с е д а т е л ь. Иинума называл вам дату предполагаемых событий?

М а к и к о. Нет, не называл.

П р е д с е д а т е л ь. А вы не считаете, что он умышленно скрывал это?

М а к и к о. Он заявил вполне определенно, что смирился с тем, что у него ничего не выйдет, поэтому ему, наверное, не хотелось упоминать о том, что, мол, и день был назначен. Он очень честный и знает, что не сумеет мне солгать.

П р е д с е д а т е л ь. Вы так близко знаете обвиняемого?

М а к и к о. Он для меня как младший брат.

П р е д с е д а т е л ь. Если вы знаете его так близко и, как писали в дневнике, все-таки продолжали испытывать тревогу, не испытывали ли вы желания как-то незаметно подтолкнуть обвиняемого к тому, чтобы он отказался от своих планов?

М а к и к о. Я считала, что если как женщина вмешаюсь не в свое дело, это повредит, я только молилась за них.

П р е д с е д а т е л ь. Вы рассказывали о том вечере отцу или кому-то еще?

М а к и к о. Нет.

П р е д с е д а т е л ь. Разве не естественно было бы рассказать отцу о таком важном, кардинально менявшем ситуацию разговоре?

М а к и к о. Отец меня тогда ни о чем не спросил, а я подумала: отец — человек военный, он всегда так серьезно относился к юношескому энтузиазму, мой же рассказ его огорчит — его любимец Исао, изменив своим намерениям, обманул тем самым его ожидания. Поэтому я решила: сейчас ничего не скажу, когда-нибудь он сам узнает.

П р е д с е д а т е л ь. Имеет ли обвинение вопросы к свидетельнице Кито?

П р о к у р о р. Нет.

П р е д с е д а т е л ь. В таком случае свидетель может покинуть суд. Благодарю вас.

Макико, поклонившись, повернулась спиной, на которой был вывязан круглый белый узел, и вышла из зала, так и не обернувшись в сторону подсудимых.

…Исао сжал кулаки. Горячий пот жег ладони.

Макико лжесвидетельствовала! С самым дерзким видом давала ложные показания! Невзирая на опасность: ведь откройся лжесвидетельство, ее не просто обвинят в даче ложных показаний, может дойти и до соучастия в преступлении, а она утверждала такое, про что Исао знал точно, что это неправда.

Вероятно, Хонда был не в курсе, когда просил привлечь ее з качестве свидетеля. Ведь не мог же он сговориться с Микако и пойти на должностное преступление. Или Хонда вообще верил тому, что было написано в дневнике?!

Исао казалось, что тело потеряло опору. Чтобы Макико не обвинили во лжесвидетельстве, он должен принести в жертву самое для него важное — «чистоту».

И все-таки, если Макико действительно в тот вечер писала в своем дневнике (это само по себе не вызывало сомнений), почему же сразу после того невыразимо прекрасного, трагического прощания она изобразила его столь постыдным? Может, это было сделано с умыслом? Какое-то непонятное самоунижение? Да нет, вряд ли. Без сомнения, мудрая Макико сразу после прощания уже предвидела сегодняшний день и готовилась во всеоружии встретить тот момент, когда выступит свидетелем. Зачем? Нет никаких сомнений — только затем, чтобы спасти его!

Исао вернулся к мучившим его мыслям: ясно, что Макико не доносила, — вряд ли суд стал вызывать того, кто дал прямые доказательства дела, свидетелем с такими косвенными фактами. Если допустить на секунду, что дело было возбуждено по ее доносу, то ее лжесвидетельство, в котором фактически отрицается основа для обвинения, противоречит доносу. Неприятные, вызывавшие учащенное сердцебиение сцены, возникавшие в воображении Исао… теперь он мог выбросить ту из них, где предательницей была Макико, — это сразу успокоило.