Юкио МИСИМА - Весенний снег

• Название: Весенний снег
• Автор: Юкио МИСИМА
• Издательство: Symposium
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-89091227-5

«Весенний снег» (1969) — первая книга тетралогии «Море изобилия», главного литературного труда Юкио Мисимы (1925–1970), классика японской литературы XX века.

Основу сюжета тетралогии Юкио Мисимы «Море изобилия» составляет история, реально воплощающая буддийскую концепцию круговорота человеческого существования. Переселение души, возрождение в новой телесной оболочке юноши по имени Киёаки, умершего в двадцатилетнем возрасте, наблюдает всю свою долгую жизнь его одноклассник и друг Хонда.

Киёаки с детства знает Сатоко — дочь придворного аристократа, в семье которого он воспитывался. Сатоко горячо любит его, но Киёаки холоден, как лед. И вдруг, когда уже решено дело о замужестве Сатоко, которая должна стать женой принца императорской крови, Киёаки осознает, что любит ее. Их недолгая любовь кончается трагедией — уходом Сатоко в монастырь и смертью Киёаки.

---

Некоторое замешательство отца придало Киёаки храбрости. И словно чистая вода хлынула из трещины — юноша произнес самые естественные в жизни слова:

— В любом случае Сатоко — моя.

— Ты сказал "мо"?! Ну-ка, повтори! Ты сказал "моя"?!

Маркиз был доволен, что сын подлил масла в огонь его гнева. Теперь он мог изобразить слепую ярость.

— Что ж ты говоришь об этом теперь?! Разве, когда Сатоко получила предложение от принца, я не допытывался, "нет ли у тебя возражений"? Разве я не говорил: "Сейчас еще можно повернуть назад, скажи, если это как-то тебя касается"?

Маркиз в гневе повышал голос не там, где нужно, и получалось, что брань звучала мягко, а обычные слова — бранно. Когда он двинулся к подставке с шарами, заметно было, как дрожит рука, держащая кий, И тут Киёаки впервые испугался.

— Ты тогда что сказал? А? Что ты сказал? "Меня это абсолютно не трогает". Это были слова мужчины. Ведь ты, в конце концов, мужчина? Я жалел, что воспитывал тебя слишком мягко, но чтобы дошло до такого… Ты не просто коснулся невесты принца, когда уже получено Высочайшее разрешение на брак, ты ей ребенка сделал. Оскорбил имя принца, запятнал собственных родителей. Нет на свете большего вероломства, большего неуважения. Раньше бы я, как отец, обязан был бы сделать харакири, вымаливая прощение у императора. Отвратительно, просто животно… это твое поведение. Ты сам-то что себе думаешь? Отвечай. Не хочешь говорить?!

Конвульсивные вздохи прервали речь отца, Киёаки откачнулся, пытаясь избежать занесенного над ним кия, но получил сильнейший удар по спине, потом, когда увернулся, защищая спину, — по правой руке; получив сразу же следующий удар, рука онемела. Направленный в голову удар пришелся по переносице, когда Киёаки уже устремился к двери. Он налетел на стоявший рядом стул и вместе с ним упал. Из носа сразу хлынула кровь, но кий больше его не преследовал.

Киёаки, наверное, вскрикивал при каждом ударе. Потому что открылась дверь, и появились мать с бабушкой. Супруга маркиза дрожала, спрятавшись за спину свекрови.

Маркиз, все еще сжимая в руках кий, судорожно задыхаясь, буквально остолбенел.

— Что тут у вас? — спросила бабушка.

И только тогда маркиз заметил мать, но вид у него был такой, словно он не мог поверить своим глазам. Он даже не предполагал, что жена, почуяв неладное, кинулась звать свекровь. Чтобы пожилая женщина хоть на шаг двинулась из своего дома — такого еще не бывало.

— Киёаки такое натворил… Да сами поймете, прочтите предсмертную записку Тадэсины, вон она на столе.

— Что, Тадэсина покончила с собой?

— Я получил ее по почте и позвонил Аякуре…

— Ну, и что дальше? — Мать села на стул рядом со столиком, не спеша достала из-за пояса очки. Внимательно, словно кошелек, открыла футляр из черного бархата. Жена маркиза в первый раз видела, чтобы свекровь не удостоила взглядом лежавшего на полу внука. Своим видом она выражала готовность принять на себя гнев маркиза. Убедившись в этом, жена маркиза поспешила к Киёаки. Тот уже вытащил платок и прижал его к окровавленному носу. Заметных Царапин на нем не было.

— Ну, и что дальше? — снова спросила пожилая Женщина, разворачивая бумажный свиток. У маркиза словно что-то сломалось внутри.

— Я позвонил и узнал, что ее спасли, она поправляется, но граф недоумевал, как это я в курсе. Он, видно, не знал, что она послала мне письмо. Я же заметил графу, что надо постараться, чтобы разговоры о попытке Тадэсины отравиться не просочились в общество… Но, что ни говори, а виноват во всем нащ Киёаки, нельзя упрекать только их, — вот разговор и вышел какой-то неопределенный. Я сказал графу, что хочу с ним поскорее встретиться и все обсудить, но я не могу действовать, пока мы не решили между собой, как быть.

— Да. Да, — куда-то в пространство говорила бабушка, пробегая глазами письмо.

Ее мясистое лоснящееся лицо, загар, который до сих пор сохранился на этом будто одним движением резца сотворенном лице; просто постриженные седые волосы, небрежно окрашенные в черный цвет… — весь ее типично деревенский облик как нельзя лучше подходил к этой викторианской бильярдной.

— Но в этом письме Киёаки ведь нигде не назван?

— Посмотрите, там написано про наши общие семейные дела. Сразу видно, на что она намекает… И Киёаки сам сознался, что это его ребенок. Это значит, что у вас, матушка, будет правнук. Незаконнорожденный правнук.

— Может, Киёаки кого-нибудь покрывает и сам на себя наговорил.

— Не знаете, так не говорите. Можете сами его спросить.

Она наконец повернулась к внуку и доброжелательно, словно обращаясь к пятилетнему ребенку, сказала:

— Ну, Киёаки. Посмотри на бабушку. Отвечай, глядя мне в глаза, тогда ты не соврешь. Это правда, что сейчас сказал отец?!

Киёаки повернулся, пересиливая боль в спине, сжимая окровавленный платок, которым он промокая не перестающую течь из носа кровь. На идеальном лице с влажными глазами нос с кое-как вытертыми пятнышками крови походил на влажный нос щенка и выглядел очень по-детски.

— Правда, — бросил Киёаки гнусаво и опять поспешно зажал его новым носовым платком, который достала мать.

И тут бабушка сказала нечто такое, что, как топот копыт свободно несущихся коней, разбросало все, что было выстроено в таком безупречном порядке.

— Наградить ребенком невесту принца — вот здорово! Ваши трусливые нынешние мужчины этого не могут. Вот это да! Киёаки настоящий внук своего деда! Ну, посадят в тюрьму. Не казнят же!

Бабушка явно радовалась. Жесткая линия губ смягчилась, исчезла копившаяся в течение долгих лет тоска, она была так довольна, что смогла своими словами возмутить болото, в котором погрязло при нынешнем маркизе все имение. И в этом была вина не только его, ее сына. Голос бабушки определенно прозвучал из мятежного, сейчас уже забытого прошлого, когда никто не боялся тюрьмы и казни, — прозвучал в ответ врагам, окружившим усадьбу и собиравшимся раздавить бредущую к концу жизни женщину. Когда-то призраки смерти и тюрьмы бродили рядом с жизнью. Так или иначе, бабушка принадлежала к тому времени, когда женщины спокойно мыли посуду в реке, которая несла трупы. Вот была жизнь! И теперь этот, на первый взгляд, изнеженный внук чудесным образом воскресил призраки тех времен. На лице бабушки некоторое время держалось выражение восторга, и жена маркиза, не зная, какими словами вернуть ее к происходящему, издали ошеломленно смотрела на торжественное, грозное лицо старой женщины с явными признаками простой сельской жизни, которые она, как мать маркиза, не хотела выставлять на всеобщее обозрение.

— О чем вы говорите?! — маркиз, словно очнувшись, возразил лишенным сил голосом. — Это конец дому Мацугаэ. Отец не простил бы нам этого.

— Да, — сразу отозвалась старая мать. — Ты сейчас должен думать не о наказании Киёаки, а о том, как спасти дом Мацугаэ. Нужно думать о государстве, но и о себе тоже. Государство — это важно, но дом Мацугаэ — не менее важно. Мы ведь не то что семья Аякуры, которые двадцать семь поколений получают от императора жалованье… Что ты собираешься делать?

— Остается сделать вид, что ничего не было, и довести дело до свадьбы.

— Это замечательная идея, но нужно как можно скорее уладить дело с ребенком Сатоко. Делать это где-то в Токио… Ужасно будет, если пронюхают газетчики. Нет ли у тебя чего-нибудь на этот случай?

— Можно в Осаке, — после некоторого раздумья выдавил из себя маркиз. Доктор Мори сделает все в строжайшей тайне. Но нужен предлог, чтобы отвезти Сатоко в Осаку.

— Ну, у Аякуры там полно родственников, послать ее с визитами по случаю помолвки — это уже повод.

— Но заставлять ее встречаться с родственниками… Кто-нибудь да заметит ее положение, — это никуда не годится… А-а, у меня есть мысль. Лучше всего, пожалуй, послать ее с прощальным визитом к настоятельнице храма Гэссюдзи в Наре. Настоятелями там когда-то были члены императорской семьи, так что визит вполне по правилам. С любой точки зрения это выглядит естественно. И настоятельница знает и любит Сатоко с детства… Итак, сначала послать ее в Осаку, там доктор Мори делает что нужно, пару дней она отдохнет, а потом можно ехать в Нару. Мать Сатоко, наверное, тоже с ней поедет…

— Вдвоем им ехать нельзя, — строго заметила мать маркиза. — Госпожа Аякура всегда на виду. Нельзя, чтобы кто-то за ней проследил и обнаружил, чем занимается доктор. Нужна еще какая-то женщина… А, Цудзико, вот ты и поезжай. — Она повернулась к невестке.

— Хорошо.

— Ты едешь присматривать. В Нару тебе ехать незачем. Убедишься, что нужное сделано, и сразу возвращайся в Токио, расскажешь тут нам все.

— Делай как говорит мать. Я посоветуюсь с графом по поводу дня отъезда, нужно ничего не упустить.

Киёаки отодвинули на задний план, его поведение, любовь — с ними обращались как с уже мертвыми вещами: казалось, бабушка и отец с матерью подробно обсуждают похороны, не заботясь о том, что умирающий еще их слышит. Нет, что-то было погребено еще до похорон. И Киёаки, с одной стороны, был умирающим, а с другой — растерянным ребенком…