Йен Уотсон - Книга Бытия

• Название: Книга Бытия
• Автор: Йен Уотсон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-01142-9

Йен Уотсон — один из крупнейших английских писателей, работающих на стыке научной фантастики и фэнтези и оказавший значительное влияние на развитие этих жанров в 90-е годы. Достаточно сказать, что знаменитая «Имаджика» Клайва Баркера очень многим обязана именно ему.

Действие романов об удивительной судьбе девушки Йалин разворачивается в мире, разделенном рекой, которую невозможно пересечь из-за таинственного Черного Течения. Эта река расколола человеческую цивилизацию на Восток, существующий по законам «феминистической» демократии, и Запад с традиционной «мужской» теократией. Эти два мира почти ничего не знали друг о друге, пока Черное Течение, руководствуясь непостижимой логикой нечеловеческого разума, не позволило Йалин пересечь реку дважды…

---

Как мне это объяснить? Тактильные ощущения преобразовались во вкусовые; теперь я хотела испытать еще больше вкусовых ощущений, еще более неистовых, но несколько необычным образом. Я понимала, что, расстраиваясь, люди часто находят утешение в еде, но это был не тот случай. Мэрдолак был суперплотью. Плотью с плюсом. Следовательно, он был больше, чем плоть. В его присутствии я чувствовала себя полнее, сочнее. Он освободил женщину, скрытую в ребенке. Он раскрыл меня. Это пробудило во мне желание раскрыться еще больше, в какой-то новой сфере.

— Ты прекрасный повар, — сказала я. Он казался забавно обиженным.

— В единственном числе повар? Не два? Не три? Не целая кухня поваров, соединенных в одном?

Слеза скатилась по его щеке (с трудом). — Прости, шеф!

— Извинения приняты! О боже, ведь я все еще голоден.

— Ты шутишь.

— Представь себе. Я умираю с голоду. У меня исключительный аппетит. И к истине тоже.

И тогда мы приступили к делу.

Истина. Истина Мэрдолака заключалась в том, что, когда ему не исполнилось еще и двадцати, он унаследовал скромное состояние. Которое было нажито, конечно, на торговле драгоценной древесиной. Родители Мэрдолака прожили вместе десять лет, но у них не было и намека на появление наследника. И тогда мать решила, что им следует обратиться за помощью к одной мудрой женщине, что жила далеко в лесах. Та решила проблему — бесплодия или импотенции — с помощью одного зелья. После рождения Мэрдолака, однако, чрево его матери ослабло, так что мальчик оставался их единственным ребенком; дочери-наследницы быть уже не могло. Когда Мэрдолаку было десять лет, мама умерла. А еще через десять лет от порока сердца умер и отец.

Мэрдолак узнал историю своего зачатия, заглянув в предсмертную записку отца. По-видимому, отец проговорился в надежде вселить в своего наследника чувство ответственности. Разве не рисковали его родители своим здоровьем и семейным счастьем, чтобы произвести на свет сына? Ошибочно или нет, но отец связал возникновение собственной болезни сердца с тем путешествием в леса за зельем мудрой женщины, не говоря уже о хвори чрева, которой маялась его жена. Мэрдолак в очень юном возрасте стал чем-то вроде сластолюбца и эпикурейца, — вряд ли типично для юноши с легкостью предаваться подобным страстям, если только с ним не случилось чего-нибудь такого, что полностью перевернуло бы его сознание.

Мэрдолак по-своему прочел предсмертную записку. Ему стало ясно, что мудрая женщина, к которой они обратились, была из приверженцев культа и что родители зачали его, приняв предварительно дозу наркотика. Это объясняло чувственность его натуры; и теперь его сладострастие было нацелено в одном направлении, а именно в глухие леса. До сих пор его эпикурейство было втиснуто в рамки из-за всеобщего убожества Порта Барбры. Мэрдолак от природы был наделен отменным вкусом, но В самой Барбре его природная утонченность была приложима только к разнообразию в еде. Тогда он решил отыскать свой настоящий дом и расширить сферу удовольствий.

Однако идея «настоящего дома» порождала целый ряд вопросов. Таких как: «Смогу ли я когда-нибудь и где-нибудь в этом мире выстроить себе настоящий дом?» Он знал, что это лучше было бы попытаться осуществить в Аджелобо или в далекой Аладалии. Но чтобы убедиться в этом, ему пришлось бы плыть в Аджелобо или Аладалию, не имея возможности вернуться обратно в том случае, если он поймет, что сделал неправильный выбор.

Или таких как: «Мои родители рисковали многим, чтобы произвести меня на свет; ладно, с этим ясно. Но откуда они меня взяли? Кем я был до того, как появился на свет? И даже тот ли я человек, кем был вчера?»

В случае Мэрдолака вкус не ограничивался чувственной сферой, а был общим свойством его натуры: он основывался на большом умении смаковать и оценивать. Поэтому пока он как нельзя лучше питал свою плоть — увеличивая свой и без того изрядный вес, — он также задавал себе некоторые весьма затруднительные вопросы.

Так, в ходе нашей уединенной беседы он спросил:

— Что ты помнишь о своем первом рождении, Йалин? — и сам же себе ответил: — Ну конечно, ничего! Сначала твой разум не мог знать, что он существует. Он осознавал свое существование лишь мало-помалу. И когда осознал, тогда и ты начала воспринимать себя как личность, тогда все, что было прежде, скрылось в тумане безвременья. Что-то такое плавает в этом тумане, как загуститель в молочном соусе, но ничего определенного вспомнить ты не в состоянии. Возможно, что-то похожее случается на протяжении всей жизни. Осознание своей личности не рождается из общности с прошлым. Наоборот, оно начинается с утратой прошлого. Не память движет личностью, а способность забывать.

— До тех пор, пока мы не окажемся в хранилище-Ка, папа! — Я тоже стала называть его так. — Когда мы умираем, вся наша жизнь становится для нас настоящим навсегда.

— О да, мы вполне настоящие только после смерти. Не раньше. Знаешь, я подозреваю, что мы, возможно, рассматриваем существование в корне неправильно. Может быть, наши Ка берут начало не в рождении, а в смерти? Может быть, нам дается существование в ретроспективе? Может быть, из светящейся Ка-формы после смерти мы проецируем пучок сознания в обратном направлении, через всю нашу жизнь, как луч фонаря — луч, который, пронизывая наше прошлое, и ослабевает по мере того, как проникает дальше и дальше? Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Так написано в «Книге Звезд». Что скажешь ты?

— Черт, я не знаю. Значит, ты прочитал копию, которую унес Стамно?

— Разумеется. Рукопись сейчас в Барбре. — Он отмахнулся. — Так что скажешь?

— Одно я знаю точно: хранилище-Ка тоже не вечно. Если наше солнце когда-нибудь взорвется и сожжет мир или если оно погаснет и наш мир застынет, думаю, Червь тоже погибнет. Куда отправятся души после этого — вот хороший вопрос.

— Может быть, не отправятся, а вернутся? Если бы мы могли решить эту головоломку! Время быстротечно, мы не можем остановить его — можем только замедлить, используя наркотик. Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Если бы только ты могла замедлять течение времени — без необходимости умирать! Мы, возможно, узнали бы, что такое время, и существование тоже. А тогда мы могли бы действительно побороться с Божественным разумом.

— Так вот чего ты хочешь от меня. А ты знаешь, чего хочет Червь, папа? Он хочет, чтобы я вошла в контакт с червями из других миров. Он думает, что мне следовало бы спрыгнуть с воздушного шара и погибнуть.

— Воздушный шар? Я не понимаю, о чем ты.

— Я должна подняться в воздух на шаре, в который нагнетается горячий воздух, и прыгнуть с высоты. Шлеп. Потом он заберет меня и отправит путешествовать через Ка-пространство.

— Тебе не кажется, что мое предложение выглядит менее радикальным?

— Я думаю об этом. Правда думаю.

— Или тебя беспокоит, что ты можешь закончить так, как Пипи, — преждевременно состарившись? Или как я, превратившись в безобразную гору жира, с раздутым, как бочка, животом? Я уверяю тебя, что это обилие жира вовсе не результат чревоугодия! — Он улыбнулся. — Разве могла одна только еда сделать такое со мной?

— Совершенная мистика, — сказала я.

— Мне сейчас тридцать два года. Скоро у меня будет инфаркт, так же как и у моего дорогого папочки. Крут моего существования завершится. Чертовски большой круг, хотя я в него с трудом помещаюсь! Может быть, достаточно большой, чтобы повернуть само время? Если бы ты только могла показать мне как… Время могло бы остановиться, и я мог бы жить вечно в одном-единственном мгновении. О мечты, о простые десерты, о замечательные обеды!

Если это была мольба, он не мог согнуться, чтобы умолять или пресмыкаться, поэтому я не могла понять, шутит он или говорит вполне серьезно

— Ты не изменишься, если один раз попробуешь наркотик, — пообещал он.

Да, Марсиалла тоже не изменилась от одного раза; она просто временно повредилась умом.

— Может быть, но на самом деле полностью остановить время невозможно. Что если ты попытаешься это сделать, а время само передвинет тебя в какое-нибудь другое время?

— Это почему же?

— Возможно, если бы время полностью остановилось, все перестало бы существовать.

— Тогда мы пришли бы в небытие: ты это хотела сказать?

Я покачала головой. Это казалось мне неправильным. Я провела время — нет, не время в точном смысле слова, а промежуток времени «всегда-никогда» — в пустоте. В пустоте было «ничто». Но пустота сама по себе не была «ничем». Пустота кипела и булькала…

— Нет, не в небытие, — сказала я, — в предсуществование, вот куда бы мы пришли. К возможности существования.

Пока мы говорили, для меня становилось все более и более очевидно, что, вероятно, именно сегодня я испытаю на себе грибной порошок, — конечно, в смеси с черным течением. С помощью зелья папа Мэрдолак развил в себе способность проникать в самую суть вещей; на Червя тоже это зелье подействовало как катализатор. (Новые слова: используй или потеряешь!)