Анатолий Рыбаков - Дети Арбата

• Название: Дети Арбата
• Автор: Анатолий Рыбаков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02032-Х, 5-300-02033-8

Время действия романа А.Рыбакова «Дети Арбата» – 1934 год. Автор вводит читателей то в кремлевские кабинеты, то в атмосферу коммунальных квартир, то в институтские аудитории или тюремную камеру; знакомит с жизнью и бытом сибирской деревни.

Герои романа – простые юноши и девушки с московского Арбата и люди высшего эшелона власти – Сталин и его окружение, рабочие и руководители научных учреждений и крупных строек.

Об их духовном мире, характерах и жизненной позиции, о времени, оказавшем громадное влияние на человеческие судьбы, рассказывает этот роман.

---

Сольц, видно, забыл про Сашу. Недоуменно смотрел, как входят в кабинет восемь человек, и подумал, что назначил какое-то совещание. Но на календаре никакой записи не оказалось.

Глинская протянула ему руку, они были знакомы, Сольц узнал ее, с неуклюжей галантностью поднялся. Он оказался совсем маленького роста.

– По делу транспортного института, – объявил секретарь.

Это ничего не говорило Сольцу, он не знал дела транспортного института, а Сашу по близорукости не узнал. Все же привычным движением руки пригласил всех сесть.

Глинская развернула перед Сольцем стенгазету. Стенгазета все время свертывалась в рулон, и Глинская прихватила ее по краям пресс-папье и массивным стаканом для карандашей. Сольц растерянно следил за ее действиями.

– Вот эти эпиграммы, – сказала Глинская.

Сольц нагнулся к газете, близоруко сощурился.

Свиная котлета и порция риса —
Лучший памятник на могилу Бориса.

Он поднял глаза, не понимая, зачем эти эпиграммы. И тут увидел Сашу, тот напряженно смотрел на него. Тогда только Сольц вспомнил вчерашнего молодого человека, сидевшего в его кабинете. Он снова прочитал эпиграмму, нахмурился.

– В чем же здесь контрреволюция?

– Тут несколько эпиграмм, – ответила Глинская.

Сольц опять наклонился к листу.

Упорный труд, работа в моде,
А он большой оригинал,
Дневник теряет, как в походе,
И знает все, хоть не читал.

– Номер посвящен шестнадцатой годовщине Октябрьской революции, – сказал Баулин.

Сольц обвел всех сощуренным близоруким взглядом, пытаясь разобрать, кому принадлежит этот голос. Перед ним сидели хорошенькая белокурая Надя, Саша, маленький скособоченный Руночкин, испуганная Роза, растерянный Ковалев.

– Октябрьская революция не отменила эпиграмм, – сурово ответил Сольц.

– Они помещены под портретами ударников, – настаивал Баулин.

Теперь Сольц увидел, кто спорит с ним.

– Раньше только на высочайших особ нельзя было сочинять эпиграммы. И то сочиняли.

– Труд «в моде» – разве это правильно? – упорствовал Баулин.

– Труд, труд! – дернулся Сольц. – Буржуазные конституции тоже начинаются со слов о труде. Вопрос в том, какой труд и во имя чего труд. Что в этой эпиграмме против труда?

– Видите ли…

– Вижу, как вы ломаете молодые жизни! – Сольц обвел рукой сидевших перед ним ребят. – Вижу, как вы их мучаете и терзаете. Это о них Ильич сказал: «Вам жить при коммунизме». Какой же коммунизм вы им преподносите?! Вы его выкинули из института, куда ему идти? В грузчики?

– Он и работает грузчиком, – заметил Янсон.

– Мы его учили, это же наш будущий советский специалист. А вы его на улицу. За что? За эпиграммы? Молодость имеет свои права. И первое ее право – смеяться.

Опять с неуклюжей галантностью он повернулся к Глинской.

– В их годы мы тоже смеялись. Теперь они смеются, и слава Богу! Если молодые смеются, значит, хорошо, значит, они с нами. А вы их по зубам! Эпиграммы друг на друга написали… А на кого им писать? На меня? Они меня не знают. Над кем же им смеяться?

– Исключение утверждено райкомом, – предупредил Баулин.

– Утверждено, утверждено! – Сольц побагровел. – Как это у вас быстро получается!

Глинская, которая чувствовала себя здесь гораздо увереннее, чем в институте, примирительно спросила:

– Как поступим?

– Восстановить! – хмуро и решительно ответил Сольц.

11

Ребята вышли на улицу.

Руночкин скосил глаза.

– Надо отметить.

– Я – за, – радостно согласилась Надя.

– Мне нужно в другое место, – отказалась Роза.

– Пожалуй, и я поеду, – сказал грустный Ковалев.

– Привет Лозгачеву, – напутствовал его Руночкин.

У них оказалось несколько рублей, у Нади тоже.

– Заедем ко мне, умножим капитал, – предложил Саша.

Дома он обнял и поцеловал мать.

– Знакомься! Нас восстановили… Ура!

Софья Александровна заплакала.

– Здрасьте! – сказал Саша.

Она вытерла слезы, улыбнулась. И все равно сердце ее было полно тревоги.

– Нина звонила.

– Мы зайдем за ней.

Нины дома не оказалось. В коридоре Варя разговаривала по телефону.

Саша положил руку на рычаг.

– Собирайся!

– Куда? – Она с любопытством оглядела хорошенькую Надю.

– Выпивать и закусывать.

Быстро смеркалось, зажглись фонари. Саша любил предвечерний, зимний, деятельный Арбат, его последнее оживление. Все в порядке, все на месте. Он идет по Арбату, как ходил всегда, все т о кончилось.

На углу Афанасьевского им попался Вадим в оленьем полушубке и якутской шапке, с длинными, до пояса, меховыми ушами.

– Покорителю Арктики! Давай с нами!

– Удачу обмывать? – сразу догадался Вадим.

– Именно.

– Поехали в «Канатик», чудное место, – поглядывая на Надю, предложил Вадим.

– Сюда должна прийти Нина.

По крутой лестнице они спустились в «Арбатский подвальчик», низкий, разделенный толстыми квадратными колоннами, и отыскали свободный столик в дальнем углу. Пахло кухней, пролитым пивом, трактирными запахами полуресторана-полупивной. Тускло светили неуклюжие бра, косо подвешенные на низких изгибах арок. На эстраде возвышался контрабас в чехле, лежал на стуле саксофон – музыканты уже пришли.

Саша протянул через стол меню:

– Что будем заказывать?

– Как дорого, – вздохнула Надя.

– По силосу и по землетрясению, – предложил Руночкин.

– Не за винегретом и не за студнем мы сюда пришли, – возразил Саша.

– Единственное, зачем сюда приходят, – это кофе с ликером «какао-шуа», – объявил Вадим с видом ресторанного завсегдатая.

На соседнем столике над синим огоньком спиртовки возвышался кофейник, и два пижона потягивали из крошечных чашечек кофе с ликером.

– Мы голодные, – сказал Саша. – Варя, что будешь есть?

– Бефстроганов.

Заказали бутылку водки мальчикам, бутылку портвейна девочкам и всем по бефстроганову.

– Выгоднее заказывать разные блюда, – заметил Вадим.

– А вот и Нина, – вполголоса, как бы про себя проговорила Варя, сидевшая лицом к выходу.

– Забились в самый угол… – оживленно говорила Нина, подходя к столику. – Сашенька, поздравляю, – она поцеловала его, – как только прочитала твою записку, все поняла. Я и не сомневалась. – Она покосилась на Варю. – И ты здесь…

– И я здесь.

– Жалко, Макс не знает, – продолжала Нина, усаживаясь между Вадимом и Руночкиным.

Грянул оркестр… «Ах, лимончики, вы мои лимончики, вы растете у Сони на балкончике…» Официанты быстрее забегали по тесным и низким проходам.

– Сольц – человек, – сказал Руночкин.

– Только ужасно нервный, – добавила Надя.

Жуя бефстроганов, Вадим заметил:

– Саша прошел через горнило страданий. А без страданий…

– Ненавижу страдальцев, – перебил его Саша.

– Перефразировка Прудона. – Вадим продолжал рисоваться перед Надей. – После угнетателей я больше всего ненавижу угнетенных. Но бывают обстоятельства… Например, это…

Он скосил глаза на соседний столик. Рядом с пижонами уже сидела девица с красивым испитым лицом.

– Социальное зло, – сказала Нина.

– А может, патологическое явление, – возразил Вадим.

– Не патология и не социология, обыкновенная проституция, – сказал Саша. – Меня не интересует, почему она этим промышляет, задумываться над ее психологией не желаю. Вот Нина, Варя, Надя – я готов их любить, уважать, почитать. Человек морален, в этом его отличие от скотины. И не в страдании его жизненная функция.

Подпевая оркестру, Варя тихонько затянула:

– «Мы тебя любили, нежную, простую… Всякий был пройтись с тобой не прочь».

– Почему так любят блатные песни? – спросил Вадим. И сам ответил: – Мурка умирает, бедный мальчишка позабыт, позаброшен, и никто не узнает, где могилка его. Человек страдает – вот в чем смысл.

– Не выворачивай кишки, – перебил его Саша.

Вадим надул губы.

– Ну, знаешь, такая нетерпимость.

– Не обижайся, – сказал Саша, – я не хочу тебя обижать. Но для тебя это абстракция, а по мне это проехало. Теперь подсчитаем наши ресурсы, вдруг хватит еще на бутылку.

Денег хватило еще на бутылку мальчикам и на мороженое девочкам.

– Только не торопиться, – предупредил Вадим, – растянем на вечер.

– Варя, тебе завтра в школу, – напомнила Нина.

– Я хочу послушать музыку.

– Не трогай ее, – сказал Саша, – пусть посидит.

Ему хотелось доставить Варе удовольствие. И сам он был счастлив. Дело не в том, что он всем доказал. Он отстоял нечто гораздо более значительное, он защитил веру этих ребят. Больше, чем когда-либо, его мучило теперь сознание незащищенности людей. На его месте Руночкин махнул бы рукой и уехал. Надя Позднякова поплакала бы и тоже уехала. Вадим, попади он в такую историю, тут же бы сломался.

И только Варя не придавала Сашиной истории особого значения. Если бы ее исключили из школы, она бы только радовалась. Она сидит рядом с ним в ресторане, ей кажется прекрасным этот кабак, молодые люди в «чарльстонах», джазисты на эстраде, трубач, надувающий щеки, ударник, самозабвенно жонглирующий палочками. К девице за соседним столом уже приставали двое пьяных, тянули за свой столик, а пижоны трусили, не могли защитить. Девица ругалась, плакала, официант грозился ее вывести.