Петр Михин - «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить

• Название: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
• Автор: Петр Михин
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-17638-1

Автор книги Петр Алексеевич Михин прошел войну от Ржева до Праги, а затем еще не одну сотню километров по Монголии и Китаю. У него есть свой ответ на вопрос, что самое страшное на войне — это не выход из окружения и не ночной поиск «языка», даже не кинжальный огонь и не рукопашная схватка. Самое страшное на войне — это когда тебя долгое время не убивают, когда в двадцать лет на исходе все твои физические и моральные силы, когда под кадыком нестерпимо печет и мутит, когда ты готов взвыть волком, в беспамятстве рухнуть на дно окопа или в диком безумии броситься на рожон. Ты настолько устал воевать, что больше нет никаких твоих сил. Иные молят, чтобы их ранило. Но когда на твоих глазах пулеметная очередь выворачивает наружу печень или превращает в кровавую маску лицо, а осколки отрывают руки и ноги, такое желание как-то стихает.

---

— Я вас в трибунал не посылал, но в дивизионе больше терпеть не могу. Не имею права! — отчеканил я.

— А ты почитай! — Он наклонился вперед и, сделав пару шагов, бросает конверт мне на стол. Но конверт не успел долететь до стола, я изо всех сил рву крышку стола вверх и ударяю ею по направленному на меня пистолету. Движение легкого, но длинного стола задержал другой его конец, и крышка не достигла головы Щеголькова. Она только на мгновение закрыла меня от него, и я успеваю поднырнуть под стол прежде, чем раздается выстрел. Хватаю капитана под коленки, валю на спину. В падении, пока я дотянулся до пистолета, он успевает еще дважды выстрелить. Наконец-то и Левин сообразил прийти мне на помощь.

На звук выстрелов в кухоньку влетели мои разведчики. Они быстро вяжут Щеголькова, передав мне пакет.

Сторожить обезоруженного капитана остается один разведчик, а я переместился в узел связи дивизиона. Первым делом просматриваю содержимое пакета. Прошитый и засургученный печатями пакет лопушился наспех оборванными краями. Видно, вскрывал он его с нетерпением, чуть не зубами. В препроводиловке действительно написано: «предать суду военного трибунала». Но почему пакет с таким грозным предписанием поручили в штаб армии доставить самому обвиняемому? Непонятно. На страх ли перед сургучом понадеялись или на то, что капитан в штабе армии свой человек? Однако Щегольков, не будь дурак, вскрыл пакет. Узнав свою участь, в штаб армии торопиться не стал, а решил сначала погулять, попьянствовать, отомстить обидчику, а уж потом видно будет, являться ли с повинной или к немцам податься.

Придя в себя от пережитых волнений, доложил по телефону о происшествии командиру дивизии. Генерал Миляев терпеливо выслушал меня, долго молчал, потом в тоне приказа сказал:

— Верни Щеголькову пистолет и пакет и выпроводи из дивизиона. Пусть идет куда его послали!

— Как! Он же стрелял в меня! — удивился и возмутился я.

Генерал положил трубку.

Поведением Щеголькова были до предела возмущены все управленцы моего дивизиона. Коренной, самый доверенный мне человек, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите мне негласно сопроводить Щеголькова до леска.

— Нет, Яша, — дружески сказал я Коренному, — этого делать ни в коем случае нельзя.

Кто же такой Щегольков, чей он был зять или племянник? Может, бывший сослуживец нашего молодого генерала?.. Этого, как и его дальнейшей судьбы, я не знаю до сих пор.

Пир горой

Только разобрались со Щегольковым, как узнаем, что к Седьмому ноября начальство приурочило вручение награжденным орденов и медалей. Построили нас и вручили награды. Я получил редкий тогда орден Александра Невского.

Весь остаток дня и целую ночь по этому поводу у нас стоял пир горой. Меня от души поздравляли не только однополчане, но и пехотинцы. Все девять командиров батальонов из всех полков дивизии перебывали у меня. Это были мои самые верные боевые друзья, приятно было слышать их добрые слова.

— Когда ты рядом, нам ни один черт не страшен! Ни пехота немецкая, ни танки! — провозгласил тост комбат Морозов.

— Михин, он чем хорош? — вопрошал другой комбат. — Во-первых, стреляет — как бог! Первый же снаряд летит куда нужно. А потом, он же ничего не боится — хоть пехота на него несется, хоть танки! Как бы ни стреляли в него, всегда сумеет накрыть их огнем!

— А знаете, почему он ни немцев, ни начальства не боится? Потому что — «неубиваемый»! Ну скажи, кто из командиров батарей пережил его?! Он же вечный!

— Ну, не каркай! Живуч он потому, что за него вся пехота молится.

— Помните, как комбат Абаев кипятился? Не дадите мне Михина — воевать не буду. Привык, что его чаще других Михин поддерживал.

— У других артиллеристов то связи нет, то снарядов, а у него всегда есть. И откуда он только снаряды берет?

— Так у него же кроме своей батареи еще и трофейная стопятимиллиметровая, а для нее снарядов целые эшелоны стоят, кому они нужны. Дай бог, чтобы все артиллеристы такими были!..

Во многом комбаты были правы. По молодости лет или по характеру, а скорее всего по увлеченности боями, спортивному азарту уничтожать фашистов, а может, действительно по живучести и большому опыту, я всегда был рядом с комбатами и оставался неуязвимым. Куда покажет комбат, туда и даю огонька. Само мое присутствие в пехоте воодушевляло ее, вселяло надежду и уверенность, что я непременно выручу в нужный момент. Великое это дело — чувство защищенности! Оно раскрепощает, снимает страх, вливает силы. А какую эйфорию вызывает у солдат эффективный артиллерийский огонь по контратакующей их немецкой пехоте, когда наши снаряды рвутся в гуще фашистов! На нашу разбросанную по полю полусотню солдат несется густая цепь из двух сотен немцев — кажется, еще минута, и немцы перебьют наших! И вдруг на неудержимого противника обрушиваются десятки снарядов. Рассеивается пыль и дым — а немцев уже и нет! Тут пехотинцы просто на крик вопят от радости!

С одним комбатом-новичком, который еще не успел узнать меня, произошел забавный случай.

— Ты положи мне снаряд прямо перед цепью моих солдат, тогда я буду уверен: если немцы приблизятся, ты перебьешь их всех, — капризно попросил старший лейтенант.

— А не испугаешься, если близко рванет мой снаряд? — спрашиваю.

— Чего-о-о?!

— А то и говорю: снаряда не испугаешься, если он разорвется там, где ты хочешь?

— Ты за кого меня принимаешь?!

Даю команду на батарею. Оттуда по телефону докладывают:

— Выстрел! — Это значит, что снаряд уже летит к нам.

Громко кричу пехоте:

— Ложись!

Все прижались к земле. А новый комбат горделиво приподнимает свою голову, чтобы лучше увидеть разрыв. Наверное, он не знал, что падение тяжелого гаубичного снаряда сопровождается жутким шипением. По нынешним нашим меркам, этот звук сравним с ревом взлетающего над головой реактивнного самолета. И вот в момент подлета моего снаряда в районе нашего расположения возник этот страшенный рев. Комбат от неожиданности со страхом рухнул на землю. Тут же прозвучал мощный разрыв снаряда. Когда пролетели осколки, комбат пришел в себя:

— Твою мать! Ну и напугал ты меня! Никогда не думал, что свой снаряд может быть таким страшным!

По поводу моего награждения гуляли мы всю ночь. Я — человек не пьющий, поэтому, поддерживая тосты все новых и новых поздравляющих, так наклюкался, что, не помня себя, уснул прямо в обмундировании поверх кровати, на которой сидел за столом.

Как один капитан двух генералов напугал

Проснулся я после пирушки только поздно утром. В комнате никого нет. Я лежу на сорванной с ножек сетке кровати, почти на полу. Ну, думаю, от души плясали. Да и на кровать ко мне подсело не менее десятка человек.

Не успел как следует продрать глаза, раздается сильный прерывистый стук в окно. Сразу понял: что-то случилось и, чувствую, что-то неординарное, иначе никто не посмел бы так тревожить меня. Знаю, что все три мои батареи стоят в полной боевой готовности на западной окраине городка, хотя до передовой в сторону Вуковара более двадцати километров. Но у нас выработалась привычка: всегда быть начеку. Охранение тоже всегда бдительно. В комнату влетает взмыленный, запыхавшийся командир орудия 3-й батареи сержант Браилко:

— Товарищ капитан, на нашей батарее два генерала, наш и югославский! Вас требуют!

— Пошли, — говорю.

Поднимаюсь, и мы не идем, а бежим — генералы ждут!

— Товарищ генерал, — докладываю своему комдиву, — первый дивизион готовит материальную часть к боям. Командир дивизиона капитан Михин.

— Покажи нам, капитан, как работают орудийные расчеты при стрельбе из гаубиц. Югославский генерал Вуйович хочет посмотреть, — говорит наш генерал.

Югослав протягивает мне руку и спрашивает по-сербски. Поняв вопрос, я тут же начал отвечать. Но гость движением руки останавливает меня. Смотрю, из-за его спины выходит девица, тоже в форме Югославской народной армии. Она переводит сказанное генералом на русский язык. А мой ответ — на сербский. Так, с помощью переводчицы, мы беседуем с гостем.

Будучи дружески расположенным к югославам, воюя вместе с ними против немцев, освобождая их Родину от оккупантов, в данный момент я недоумевал: зачем такая формальность с переводчицей, мы же хорошо понимаем друг друга? И вдруг понял: ан нет, нужен перевод. Эдак он подчеркивает свою независимость, в какой-то мере отдаляется от нас, советских, — представляется не как генерал дружественной армии, а как иностранец. Ах ты, негодяй! — зло подумал я. Под обстрелом твои подчиненные под мой бок жмутся, огнем своих батарей я спасаю их от смерти, а тут он девчонкой от меня отгораживается!

Югослав меж тем кратко сообщил мне, что на вооружение их армии поступили советские гаубицы 122-мм калибра, поэтому он хотел бы посмотреть работу орудийных расчетов на таких гаубицах. Мы, конечно, с удовольствием сейчас ему это покажем. Но выкрутасы с переводчицей заставляют меня задуматься: мы не только поставляем им орудия, но и учим их стрелять из них, а он так ведет себя. Сейчас ты у меня увидишь настоящую стрельбу!