Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

• Название: Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
• Автор: Юрий Невский
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-057374-5, 978-5-271-22766-0

Может ли спустя шестьдесят лет после войны, из труднодоступного горного района вещать таинственная радиостанция, где ведущий – немецкий альпинист из пропавшего на Кавказе секретного отряда «Космонавты Гитлера»? Может ли этот голос оказать влияние на крах Империи? Есть ли связь между таинственным братством, скупающим и уничтожающим книги фашистской тематики, и загадочным «письмом счастья»?

Заплутавшие во времени «почтальоны»…

Не постучат ли они завтра в твою дверь?

---

Надя приходила к деду в мастерскую, засиживалась допоздна, там же делала уроки: ей выделили уголок. У нее была своя собственная Тайна. В каком-нибудь пустующем танцклассе, если повезет и никто не занимается, она одна среди зеркал, продлевающих и множащих ее отражение, научившись включать установленную аппаратуру, врубала на полную мощь дыхание, огонь, ветер, стихию! В черной коробочке кассеты – для нее целая история, которую она расшифровывала, переводила в движения. За толстыми стенами не слышна ее музыка, никому не видны дикие шаманские пляски. От них плавилось тело в неистовом ритме, она ощущала страсть каждой клеточкой. Кружилась, бешено вращалась, входила в транс, танцуя до самозабвения, летя среди зеркал, сбросив ненужную одежду, закрывшись ото всех, уносясь в свои иные пределы. Музыка не оставляла в одиночестве, помогала заново обрести себя, сметая все ненужное, слабое, унылое.

Может, именно в театре ей открылась иная, оборотная сторона вещей? Ведь если все дети мира извне, из зала, видели чудесное представление: например, в сказке про Емелю его печка сама разъезжает по сцене, – то она, Надя, сама сидела внутри этой печки с рабочим сцены Геннадием. Он катил, толкал громоздкое сооружение, согнувшись в три погибели, матерясь на чем свет стоит. На сцене актеры пытались направить их движение куда надо… Царь, генерал, царские дочки, «народ» – тоже ругались, но это не было слышно детям в зале. Геннадию ничего не видно в этом танке, он постоянно сносил то дворец, то перила, то царский трон, едва не выезжая к обрыву авансцены.

У нее же была роль Противовеса.

Первый раз Геннадий сгреб ее в охапку, почти закинул в печку (а это металлический каркас, он накрыт белым чехлом, разукрашенным под кирпичи, кое-где укреплен фанерой, сверху приделана труба). Она видела, как торопились, сверлили и свинчивали чудо-печь в самый канун новогодних праздников. Колеса горе-конструкторы сместили к центру. Эдакая махина, да еще с солидным дядей-Емелей в валенках, тулупе, с балалайкой – при лихих маневрах начинала крениться набок, грозя и вовсе перевернуться. Разумеется, вот-вот уже выход… вернее, выезд – а это только сейчас обнаружилось! И, как тут же придумал Геннадий, если она будет сидеть впереди, это хоть немного уравновесит заднюю, чересчур утяжеленную часть. Наде тогда было не до технических деталей. Врезалось в память: они в чем-то тесном, замкнутом… несутся к разверзшейся бездне, к катастрофе. Но в тот раз (и еще несколько) все обходилось как-то, а потом переделали как надо.

А еще она какое-то время была в одном спектакле Веснянкой: по замыслу режиссера символом Зари Перестройки. В финале этого действа, в ярко-красном сарафанчике, вся увитая березовыми веточками, в венке, медленно ступала по поднятым вверх и сцепленным рукам актеров. Замирающим сердцем чувствовала тепло живой, сплетенной из ладоней тропинки. Луч выхватывал только ее, за границей света ловила чью-то руку, что должна поддержать, ведь она вознесена высоко, направлялась к черной пропасти зала, откуда дыхание невидимых зрителей опаляло ее лицо. И те, кто стоял и поддерживал ее, все были в алых одеждах. И алое солнце поднималось над Россией, наведенное на задник прожектором с алым светофильтром. Но так было, пока позволял ее вес. Потом пришла другая девочка, дочь одного из актеров.

Когда возвращалась домой, ощущала на губах горький вкус золотой пыльцы. Очень хотелось пить, сразу несколько чашек чая. А в душе такое… не расскажешь никому, не поделишься, в каком сказочном запределье она побывала… Особенно ей нравилась сказка про змея Химу.

[Химу]

На земле Химу всегда шла война. Шла задолго до того, как отец Химу, Белоголовый Старец, сбросил его в мир со своей вершины вместе с другими братьями. Эту войну вели бесчисленные, пронизывающие все, духи гор, рек, каждой долины, рощи, скалы, ручейка… Долгое время пролежал Химу большим замшелым камнем, наполовину вросшим в берег ручья. Ледяные струи приятно холодили его бок, весело скакали по другим мелким валунишкам, которых Химу даже и не думал признавать за своих родственников. Из своей крепкой каменной памяти Химу знал, какая на его земле идет война. Окружающие жалкие валунишки подсмеивались над ним, побрякивая между собой о том, что настанет время – и он рассыплется на куски, подобно им. Но Химу знал: ему уготована иная судьба. Голова его отца спрятана за облаками, обдуваема ветрами, так что и в своем каменном теле он слышал поющие на скалистых утесах вихри, понимал их голоса. Ведь ручей брал свое начало в самом чреве исполина-отца и был их неразрывной связью. Запах и вкус снеговой воды, скатившейся от дальних родных седин, тревожил его каждую весну еще несбывшимся.

6

Читать Надя научилась рано. И на ночь всегда читала. И когда болела. И даже если у нее жар, в кровати, едва улавливая страницами мерцающий лунный свет из окна. Тогда, в больнице… вот наваждение! – казалось, раскинув руки, она кружится, взлетает, чувствует нарождающуюся музыку шелеста перьев летящих стрел, барабанный грохот повозок кочевников, топот пластающихся конниц, скрежет мечей и танковых гусениц. Что-то проходило через нее. Токи земли и неба, течение живого времени, вибрация, излучение. Какой-то сумасшедший киномеханик навел неведомо откуда, из каких пределов? – на белеющий и мерцающий экран ее тела луч, прокручивая в нервной спешке беспорядочно перемешанные, как попало склеенные обрывки хроники.

Когда стала старше, дома перечитала все, что было. Но появлялось столько книжных новинок, за всем уследить невозможно, да и денег не хватит все покупать. К тому же, многие нашумевшие бестселлеры оказывались всего лишь однодневками, раскрученными рекламой. Так лучше и надежнее то, что проверено временем, добрая достойная литература – так говорил ее дедушка.

И главврач Аратюнян.

…Ее очень успокаивали прогулки в лесу, когда с дедушкой, а бывало, и с папой, если у него выпадало свободное время, ходили пешком на дачу через лес по запретной зоне, часто разводили костер. Зона эта, территория вдоль канала водозабора, охраняется в другом месте, у водонапорных башен, въезд и выезд там по пропускам. Но никаких запрещающих границ на самом деле нет, просто дикий и, самое главное, непосещаемый моторизованными бандами отдыхающих лес. Оттого в их походах было что-то «сталкеровское» – путешествие по отторженным пределам, лежащим вне того, что доступно, принадлежит всем. С ранней весны до поздней осени дедушка и бабушка жили на даче постоянно. Проще добраться к ним на электричке, от платформы совсем недалеко. Но метро, пересадки, вокзальная сутолока выматывают больше. Можно дойти до остановки рейсового автобуса, потом ехать до Поселка Гидра Тех, от него идти по шоссе и свернуть в запретную зону – так дольше, зато интереснее.

В лесу теплая тишина обволакивала запахом нагретых трав, набегали волны лиственного моря, пробивалась грибная сырость, заросшие лесовозные дороги (в войну вывозили лес для города) обрывались и никуда не вели. Давным-давно уложенная гать едва угадывалась в болотистой низине, по ней расплескался блеск солнечных лучей. Они собирали дикую землянику, малину, шиповник, бывало, набирали по целой корзине грибов. Она пробиралась зарослями к ручью, что скрывался под низко склонившимися ветками, прятался в травах. Любовалась и слушала журчащую воду, ловила быстрые струи, пила до того, что захватывало дыхание, до ломоты в зубах. Возвращалась к костру… Брали с собой картошку или сардельки, или окорочок – жарили на почерневшей обугленной решеточке. А то она делала «шашлык» на веточке. Нанизывала кусочки сала, колбасу, хлеб, кружочки лука… Случалось, подгорит. Но ничего вкуснее она в жизни не ела!

Иногда дед приляжет тут же, подле костерка. «Ты посиди, я покемарю маленько». Подложит кожаную куртку, другой полой накроется. И для него это самые лучшие и спокойные минуты. Очень уставал, работал до самого последнего времени. На его деньги они жили с бабушкой; и квартира в городе, и дача на нем, а маме с папой помогал сколько…

Так она могла сидеть бесконечно, подкармливая костер хворостом. С дымом смешивались тревоги и переживания, уносились куда-то, таяли. Очень любила смотреть на огонь, мысли разбегались, перескакивали юркими ящерками… Почему так редко кто-нибудь из художников рисует одно лишь это пламя по-настоящему? Огненный танец так изменчив, можно запечатлеть сразу сто сюжетов. Изобразить бы чистое пламя, найти самые точные, запредельные цвета!

Сама она нарисовала, наверное, сто… (двести?)… пятьсот картин про огонь! Если их выложить одна к одной, получится… не футбольное поле, конечно, – а спортивный зал в школе, вполне вероятно. Правда, только на половине ее «произведений» изображено нечто похожее на «огонь» (и вообще что-то изображено; а первая половина – просто мазня, «рисунки обезьяны»). Да, пока знаменитой художницей она не стала. Ее «картины» свалены в беспорядке на даче, на чердаке. Когда-то дедушка оборудовал там для нее настоящую «мастерскую» или «мансарду художника».