Борис Екимов - Зять

• Название: Зять
• Автор: Борис Екимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Екимов Борис Зять

Борис Екимов

ЗЯТЬ

В райцентре, в его конторах, когда рядом, в подмогу, был умный человек, Мартиновна ничего не страшилась, все бумаги подписывала. И в машине, когда возвращались на хутор, она раз за разом повторяла:

- Я - хозяйка... Я - в своем праве. А он - пришей-пристебай! Решил: бабы глупые, зажмурки живут, обведу их, как серка, за уши. А мы и впрямь хуторские овечки... - призналась она и добавила: - Но кое-чего соображаем...

Главная подмога Мартиновны, Лельки-бригадирши брат, бухгалтер колхозный головочка умная, лысая, недаром еще смолоду его Плешкой величали, он рядом, в машине, за рулем сидел и поддакивал.

- Они нахалтай привыкли, чужими джуреками свою родню поминать. А тут коса на камень... - хохотнул он довольно. - Прищемили. Теперь налицо будет, кто глупый. Ты жизнь на колхоз поклала! - возвысил он голос. - А он прибег на белые буханки. Земли ему захотелось. Воспрещен проезд! Земля наша. Мартиновны и Макуни. Они на этой земле загорбатились. А он забогатеть решил, на чужой шее. И - в Америку, на ихних курортах скрыться: с деньгами там примут. Абы деньги. И будет смеяться издаля над дураками. А вы тут свистите в кулак.

Приехали на хутор. Плешка ссадил Мартиновну прямо у ее двора, на прощание подбодрил:

- Чуть брыкнет, ты шуми сеструшке, она при телефоне. И мы его враз определим. За высокий забор. Я участковому дам знать. Пристроим, где был. Там место еще не остыло.

Плешка убыл. Мартиновна осталась одна. И хоть лежал вокруг родной хутор, а рядом - родной двор и дом и сама Мартиновна была бабой не робкой: с тяжелой поступью, крепкими руками, низким, мужичьим голосом, но, конечно, боялась она своего зятя-"затюремщика". С первого шага, когда пришел он из лагеря, лишь ступил во двор, старая мать Мартиновны, бабка Макуня, сразу сказала: "Он людей резал". А старая ворона зря не каркнет. И потом, хоть целых пять лет под одной крышей прожили, а как сощурит глазоньки, процедит: "Ты не в свои дела не лезь... Понятно?.." Это "понятно" огнем ли, холодом, но обжигает до самого нутра. Так что не сразу вздохнешь.

Конечно, она боялась. Но страх перемогала. И повторяла про себя: "Я хозяйка. Я - в своем праве. А он - пришей-пристебай. Копеечку бабью, сиротскую не дам отнять. И пусть даже убьет, - на крайнее решалась она, - зато внуки с сумой не пойдут и дочка не будет век слезы точить. Пускай убивает. А может, и не убьет, - думалось. - Может, унесет его Господь, как и принес. Может, даст покою. Галдят все: Мартиновна, Мартиновна двух мужиков стоит... Сколь накосила Мартиновна... Сколь накопала картошки... Словно все это с неба валится: сено, дрова, картошка... Кто бы знал, что у Мартиновны руки уже ни вил, ни лопаты не держат. А внутри все скрипом скрипит, видать, проржавело. Пора бы и отдохнуть. Наработалась, слава Богу. Сложить бы крестиком руки да сидеть на лавочке возле двора, семечки лузгать и басни тачать. Может, и приведет Господь... теплилась в душе надежда. - Все же копеечка неплохая..."

Мартиновна вслух сказать боялась. Шутка ли - целых семьдесят миллионов. Отнимался язык. Хотя по хутору и округе про семьдесят челядинских миллионов трезвонили кому не лень.

Это началось летом, когда хлеб убирали. Челядинское поле озимой пшеницы по пятьдесят центнеров с гектара давало. Удалась пшеничка: зерно к зерну. А народ нынче грамотный. Считать умеют. Особенно в чужом кармане. Прикинули. Получалось, что семьдесят миллионов рублей получит за эту пшеницу челядинский зять. Вот тебе и "затюремщик" и лодырь.

Челядины на хуторе жили всегда. Но с мужиками им не везло. Бабка Макуня в войну овдовела. Мартиновну оставил муж с годовалой Раисой на руках. А в годы вошла Раиса, и ей Бог счастья не дал. Дружечка ее сгорел в одночасье. Так и жили бабьей артелью, пока не послал им Господь в зятья Костю-"затюремщика".

На погляд Костя был похож на военного: высокий, поджарый, в короткой стрижке, с железными зубами. А взгляд - неморгающий, строгий.

Челядины зятя приняли, хотя вначале не больно верилось, что он приживется - чужой гусак среди свойских: всегда бритый, с одеколонным душком, а не с водочным перегаром.

Колхозный бригадир Чапурин определил челядинского зятя в лодыри. Костя в скотниках побывал, в кочегарах на ферме, в плотниках. А потом приладился шофером на старую машину. Летом он собирал да разбирал ее возле двора, изредка ездил. Зимой машина стояла.

А в семье примаком были довольны: не пьет, не гуляет, как другие. Раиса мальчика родила. Хотя по меркам хуторским в тридцать лет бабе не рожать, а внучат надо пестать. Но родила. И этому радовались. Как говорят, не любовь сведет, так дите спутает. Костя прижился, получив твердое имя: челядинский зять. И все шло хорошо, когда бы не дурь эта с землей, а потом с миллионами.

Мартиновна после райцентровской колготы да машинной езды не сразу пришла в себя. Плешка уехал, а она стояла, опасаясь во двор родной идти.

Но все пока было спокойно. Хутор лежал в теплой сентябрьской тиши. Деревья в садах еще не желтели. Лишь кое-где тронуло багрецом маковки груш. В палисадниках алели гроздья калины; пестрели, доживали летнюю пору простые цветы: астры, петуньи, высокие георгины.

Словно на казнь, со вздохом, крестясь, Мартиновна ступила в свой двор. Здесь, за высоким крепким забором, в безветрии, было и вовсе по-летнему тепло. Старая бабка Макуня в пуховом платке, валенках и плюшевом жакете сидела возле кухни с хворостиной, внука стерегла. Вовка лез во все углы, куда не положено. Бабка, а вернее, прабабка стращала его:

- Шелужиной тебя... неуемный...

Мартиновна, словно наскучав по внуку, подхватила на руки этот теплый дорогой комочек, проговорила:

- Жалюшка моя...

И разом стало ей легче: не для себя - для малого внука старалась, для него и для дочери.

А дочь Раиса выглянула из кухни, спросила у матери:

- Ты где блукаешь? Увеялась - ни слуху ни духу...

- Плешка в район ехал. Я прицепилась, насчет пенсии. Дурят нас. Солонечихе боле моего принесли.

От дочери Мартиновна правду таила. Раиса не в нее удалась: покорная овца, обмануть ее - раз плюнуть. Тем более - ночная пристежка: под чьим боком греется, с тем и песни поет, про завтрашнее не думает.

- Солонечихе принесли на две тысячи боле моего! - возвысила голос Мартиновна, потому что, еще не увидев зятя, почуяла взгляд его. - Бесстыжие! У меня стажу - хоть на базар неси! Я - почетный колхозник!

Зять сидел возле сарая, рыболовные снасти ладил. Любил он это дело.

- Я им вложила ума! - опуская внука на землю, закончила Мартиновна и ушла в дом, чтобы переодеться да от зятя укрыться. Он ведь, словно колдун, прищурится и все насквозь видит.

Обедали в летней кухне. Мартиновне кусок в горло не лез. Понимала она, что шила в мешке не утаишь: не ныне, так завтра Костя обо всем узнает. Что будет тогда? Уж точно - в последний раз за одним столом сидят: Раиса с внуком, Костя; мальчик тянется к отцу, мешает ему - привычное, семейное, сердцу дорогое.

Слава Богу, заглянула соседка, Раисина сверстница. Обедать она не стала, но ушла не вдруг. Жаловалась на колхоз, в котором с весны не платят. А на работу ходи, коров не бросишь. Завидовала вслух Раисе, хвалила Костю, что из колхоза не побоялся уйти. Речи были обычные после нынешней уборки, когда про миллионы узнали.

- Копейку начислят - и той не дождешься, - жаловалась соседка. - Потом да потом... На вас поглядишь - завидно...

Под эти разговоры Мартиновна быстро доела и в огород ушла. Завидовали нынче многие. А вот было ли чему?

Сколько пережили, сколько пролили слез, когда Костя из колхоза решил уйти. Он и работал-то в колхозе без году неделю. Да и работал ли? В скотниках - не захотел. На дробилке - пыльно. В плотниках - мало платят.

А потом вдруг надумал и объявил: "Из колхоза надо выходить, пока не поздно". Сколько слез было... А он стоял на своем: "Уходить надо, пока другие в затылке чешут. Тарасов не зря ушел". Мартиновна плакала в голос: "Тарасов в тракторе зародился. Он и спит в нем. И сын - весь в него. А у нас? Сейчас ли в колхозе не жить?! Бери чего хочешь, никто слова не скажет. Хоть сено, хоть зерно. Огрузись..." - "Потому и надо уходить, через год-другой все растянут". Неожиданно его поддержала Раиса, сказав: "Он - мужик. Он - в силах". Мартиновна сдалась. Дочери в ту пору пришло время рожать. Как спорить с ней? Тем более с глазу на глаз сказала Раиса матери: "Либо ты не видишь? Он попивать начал. Нудится. Пускай к делу прислоняется. Сладит он".

Написал заявление. Бумаги ездили оформлять Костя с Мартиновной. Где нужно, Мартиновна кулаком себя в грудь стучала: "Два ордена! Почетный колхозник! Имею право!" И Костя не промах был: подмазать умел, с людьми разговаривать. Он и прежде, надо ли огород вспахать, сено привезти, обычно говорил: "Организуем. Готовьте горючее".

Но одно дело - погреб выкопать, тележку зерна привезти, другое - триста гектаров земли, кус немалый Челядины выхватили.

На хуторе, когда узнали, головами качали да посмеивались: "Бабка Макуня будет пахать". Колхозный бригадир Чапурин - он по соседству жил - спросил Костю напрямую: