Борис Екимов - В дороге

• Название: В дороге
• Автор: Борис Екимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Екимов Борис В дороге

Борис Екимов

В дороге

В детстве ли, в юности куда-то отчаянно хочется ехать. Помню, давным-давно завидовал я не пассажирам скорых поездов, их мягким вагонам, а стрелку-охраннику на продутой тормозной площадке товарного вагона: перед ним не окош-ко, а весь мир. Хотелось скорее вырасти, взобраться туда и катить, открывая ог-ромную страну километр за километром.

И нынче, в годах почтенных, многое повидав, все же тянет меня порою в дорогу, в места, где бывал не раз. В Задонье, к станицам и хуторам далеким и близким: Голубинская, Евлампиевский, Большой Набатов... Или в сторону Бузулука: Клейменовский, Вихляевский, Мартыновский хутора, станица Алексеевская... А может, и дальше, в Затовскую, недавно еще умиравшую, нынче, говорят, там иное. Хочется поглядеть. Повидать знакомых людей. Тем более что пришли на донскую землю новые времена. Может, и они зовут нас в дорогу...

Поздним июньским утром на хуторе Клейменовский по приказу хозяйки моей Елены Федотьевны приводил я в порядок уже скошенный прибрежный лужок, разрывая высокие муравьиные кучи, которые мешали косьбе. Появились они не вдруг, постепенно, но год за годом все больше портили покос. И вот наступила расплата. Я лопатою раскапывал кучи, вскрывая муравьиную потаенную жизнь: кладовые с припасами, галереи, ходы, камеры с муравьиными яйцами - буду-щим расплодом. Белая россыпь выворачивалась наружу. На нее с ходу слетались бедовые воробьи. А в муравьином мире поднялась, конечно же, предсмертная суматоха: нежданно-негаданно средь бела дня свалился на них разбой, гибель нажитого, построенного, налаженного - словом, всей жизни.

Два часа назад, как и вчерашнее утро, провел я на утреннем бригадном наряде. В хуторской конторе стоял единственный телефон. Пытался я дозвониться до райцентра. А вокруг текла обычная утренняя жизнь. За столом сидел управляющий от-делением Виталий Иванович, рядом его помощники Максимов, Кривошеев, другой народ. Решали утренние дела. Ругались, спорили. Так было всегда.

Но нынче на хуторе шла и другая работа. Нынче время реорганизации. Сначала разукрупнялись, выходя из колхоза "Деминский" и создавая свой, поменьше. За-ставляли людей писать два заявления: на выход и на вступление. Кое-как написали. Теперь снова надо писать две бумажки: на выход из нового колхоза для выделе-ния земельного и прочего пая и тут же на вступление, теперь уже с паем. Месяцем раньше, отделяясь в свой малый колхоз, люди еще что-то понимали: "Отделимся и расхорошо заживем. Без нахлебников".

Из всех свобод, дарованных новым временем, две сразу приняли мы и с ра-достью стали применять в жизни. Первая - "гнать в шею!". Вторая "отделяться!".

"Гнать в шею" начали с Горбачева. Гнал каждый своих. Россия ли, Украина... Вольный Кавказ и счет своим вчерашним лидерам потерял. Сегодня несут портреты, а завтра - "по шеям!". Волгоградская область прогнала Калашникова, Хватова, Анипкина и других.

Селяне моего родного Калачевского района гнали директоров совхозов. Начали с прославленного В. И. Штепо, за ним пошли совхозы пожиже: "Донской", "Калачевский", "Советский", "Крепь". В последнем до двух раз прогоняли, а потом снова призвали "володеть". Веселое время.

Вторая свобода - "отделимся!". Так просто все кажется порой... Клейменовским колхозникам как дважды два ясно было, что уйдут они из большого колхоза в свой маленький и "расхорошо" заживут. Ведь все сливки снимает центральная усадьба Деминка, там лишь метро нет. Новые дома - целыми улицами. Средняя школа, Дом культуры, служба быта (подстричься ли, платье сшить), по дорогам - асфальт, три магазина, автобус к ним ходит из райцентра. А работать разве не легче? Все под рукой: мастерские, электросварка, пилорама, склад запчастей, гараж. Да и работают ли там, в этой Деминке? Вряд ли... Лишь "цобекают", клейменовских дураков подгоняют. Построили двухэтажную контору ("Все там блестит как малированное"), позасели и командуют.

А Клейменовка за все долгие годы что получила? Ровным счетом ничего. "Сталинская" куня, со всех сторон подпертая. Ее при Сталине делали. А после нее, лет пять назад, слепили начальную школу, которая на следующий год развалилась. И два дома для отчета. Жить в них нельзя. Многодетный Капустин кинулся было в один из них, но прожил лишь до первых холодов и вернулся в старую хату. Вот он - весь нажиток клейменовской бригады. За пятьдесят послевоенных лет.

Украину, Армению, Грузию угнетал Советский Союз. Москва да Россия "сни-мали сливки". "Отделимся и заживем расхорошо". Живут...

"Отделимся и заживем расхорошо", - повторяют вослед им в Татарии, Чечне и в Клейменовке тож.

Отделились, написав две бумажки: одну на выход из "Деминского", другую на вступление в новый колхоз "Возрождение".

Только-только просохли чернила - новая докука. Снова бумажки пиши. Управляющий сердился, требовал: "Пишите заявление. Образец на стенке висит".

"Пишите!" - легко сказать. Когда уходили из "Деминского", там все было ясно: отделимся и заживем. А нынче другое. Толкуют про годо-рубль, условный гектар и паи земельные да имущественные, про акции, дивиденды. Раньше: колхоз ли, сов-хоз - и весь выбор. Нынче можно стать акционерным обществом открытого да закрытого типа, коллективным сельхозпредприятием, сельским производственным кооперативом, коллективно-долевым хозяйством, народным предприятием, ассоциацией крестьянских и фермерских хозяйств... (Читатель мой, я ничего не придумы-ваю, лишь перечисляю те "формы собственности", которые появились в наших краях.) А ведь образование клейменовских жителей не экономическое, в лучшем случае - "восемь классов да коридор с братом Митькой напополам". И потому но-вые формы, пока теоретические, мало-мальски осознавались лишь в головах не-многих руководителей. Рядовой же колхозник, перевидавший на своем веку много перемен, поеживался да с тоскою глядел вперед: что там будет? А те, кто "поумней", делали вывод четкий: воровать надо как можно больше, теперь и ночи нельзя ждать, средь бела дня тяни, иначе опоздаешь. А бригадир свое требовал: "Пишите. Обра-зец на стенке". Кто-то покорно сдавался, писал. Другие бунтовали: "Не буду! Подпись дашь - и обдурят! Всю жизнь дурили и дурят нашего брата". Третьи молчком ухо-дили, надеясь переждать: там будет видно. Лишь известная личность по прозвищу Шаляпин с ходу нацарапал два заявления и объяснил всенародно: "Надо получить и пропить этот пай. А то помру - и пропадет!"

Для Шаляпина все было ясно, а для других - сомнения и боль невтерпеж. И мне, человеку со стороны, жаловались и жаловались наперебой:

- Хоть бы нам кто приехал да объяснил.

- Кто тебе объяснит? Сами никто не знают.

- Какая мне земля положена, где?

- На кладбище, две сажени...

- Одной хватит за глаза.

- А технику как делить? По колесу?

- Поделим. А Шаляпин свое колесо пропьет. Будем на трех ездить.

- Двужиловым, фермерам, пятьсот га выделили. А мне - девятнадцать. По-чему? Я жизнь свою поклал...

- У меня сын в армии. Пока вернется, все поделят. Останется с таком.

"Пишите. Образец на стенке", - твердил свое управляющий. Но не больно слушали его. Судили, рядили... В самой конторе, на крыльце, возле кузницы, у амбаров, посреди хуторской улицы. Народ гудел.

Елена Федотьевна три дня назад, еще до приезда моего, поставила "подпис" на двух бумажках, которые за нее написали. Теперь ей "чегой-то будут давать... не знаю чего...".

Елена Федотьевна, матерь Лелька, как зовут ее в семье, - добрая хозяйка моя, колхозный пенсионер, героиня моих рассказов и страдалица за них. Хутор-ской народ порой узнавал себя ли, родных в моих писаниях. Одни посмеивались, другие, вроде Холюши, внимания не обращали, но нашлись и обиженные. Они-то и подняли бучу, свалив на матерь Лельку мои грехи. Тяжко ей пришлось. Даже в магазин боялась ходить. Теперь, слава Богу, утихло. Да и матерь Лелька в последние годы на хуторе родном летняя гостья. Зимою живет она у дочери, скучая там и торопя холодные месяцы, и уже с февраля начинает надоевшую зятю песнь: "Пора бы меня на хутор везть. Тепло уж... Рассаду пора готовить... Водички своей хоть напиться. Ваша-то горькая, полыном отдает".

По теплу ее увозят, и старая женщина долгое лето живет в родном дому, слади-мую хуторскую воду пьет и обихаживает немереный огород: картофельник, капустник, помидоры, лук-чеснок и прочее - всему там место есть. С утра до ночи гнется с мотыгою да лопаткой. Порою гостей встречает, как меня теперь. Лицо ее дочерна загорело, нос лупится. Седая, от работы сутулая. Лишь живые глаза под выгорев-шими бровями синеют по-прежнему. Нынче в них недоумение и боль.

- Мой сынок... Такая жизня настала... Велят писать, я послухалась, подпис дала. Все всгалчилися... Тришкина свадьба... Аж страшно. Пенсию сулят большую, сотня... Да никто им не рад. Получала шестьдесят рубликов, трудилася, и все у меня было. Сам знаешь, любила я, чтоб чисточко. Халатик новый куплю, платок, чирики. В своем ли магазине, на станцию перекажешь. К празднику, ко Святой, например, любила я обновку в дом принесть: занавески, клеенку новую. Ситчик-то был полтора руб- ля. Гости приедут, бабка Лелька их встренет как положено: внукам конфетки да печеники, сынку да зятьям бутылочку. А ныне - все, отконфетилась и отбутылилась бабка Лелька. Где такую денежку взять? Пенсию другой месяц лишь обещают. Халат в магазине - четыреста рублей, печеники - сто рублей. Господня страсть...