Елизавета Манова - Феномен двойников (сборник)

• Название: Феномен двойников (сборник)
• Автор: Елизавета Манова
• Издательство: Издательство: Фолио
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: ISBN: 5-7150-0377-6

В книгу вошли издававшиеся ранее повести и рассказ («Колодец», «Легион», «К вопросу о феномене двойников»), и публикующиеся впервые повести «Дорога в Сообитание», «Один из многих на дорогах Тьмы…» и роман «Побег». Темы Елизаветы Мановой поражают своим разнообразием: безумный милитаристический ад «Легиона»; сосуществование не находящих взаимопонимания разумных рас в «Колодце»; мистические тайники грешной души некоего бессмертного — и тысячи раз умирающего сверхсущества в «Один из многих…»; совместимость этики людей и коллективного разума далекой планеты; космический детектив (роман «Побег»). Hо во всех случаях герои Мановой вызывают искреннее сочувствие читателя — настолько мастерски они выписаны, настолько человечны и близки нам их желания и помыслы, независимо от того, где происходит действие: в загробном мире, магическом измерении или в неведомой галактике…

Дмитрий Громов

Мрачное средневековье и далекий космос, черная магия и чистая наука, параллельные миры и религиозные фанатики — многообразие романов и повестей Е. Мановой покоряет своим человечным отношением к жизни во всех ее проявлениях. Когда мы в первый раз берем в руки книгу этого автора и открываем ее, то кажется предательством бросить на полдороге роман или повесть, так и не узнав, удачно ли завершился «Побег», куда вышел «Легион» и где закончил свое бесконечное существование «один из многих на дорогах тьмы…»

Содержание:

Легион. Повесть c. 3-54.

Один из многих на дорогах тьмы. Повесть c. 55-126.

Дорога в Сообитание. Повесть c. 127–216.

Колодец. Повесть c. 217–260.

К вопросу о феномене двойников. Рассказ c. 261–284.

Побег. Роман c. 285–478.

---

И как повеяло на меня лаской, ровно ее голос из ночи, из давнего, по душе потек:

— Ах ты деточка моя несмышленая! Почто плачешь, почто убиваешься? Я иль сказок тебе не сказывала? Помнишь, чай, где ни сила, ни ум не возьмут, там простота одолеет. Уж на то ты и сиротинушка, чтоб силу вражью одолеть-развеять, людей из лиха вызволить.

Поклонился я дому низенько, сорвал клок травы для памяти и пошел себе прочь.

Довеку мне ту ночь не забыть! Шел я по полю да по лесу, песни пел, со зверьем говорил, с птицами ночными перекрикивался. А как засерело небо к утру, простился со светом белым и вернулся к Наставнику.

И пошло оно как было: он учил, я учился, а ниточка промеж нас еще туже протянулась.

Игры-то мы бросили, за науки взялись. Одно плохо: никак я к их счету не привыкну. Вроде просто: «ничего, один», а я, как привык по пальцам считать, так и тянет: «два да три». Уж Наставник бьется со мной, бьется, а я — тупей гнилой колоды. Ничего, осилю. Голову разобью, а осилю. Куда мне теперь деться?

Одно хорошо: обучил меня Наставник с приборами работать. Оно, конечно, половины не понимаю, а все интересно. Особенно, если что руками делать. Он мне не может показать, как они друг другу передают, рисовать приходится, а оно ему тяжко-то вслепую. А я сам придумал: не рисовать, а резать на живом камне, пластик по-ихнему. Ихнему звуковому глазу бороздочки лучше видны. Я по рисунку его сам разговорчику моему приставку сделал, чтобы в микроскоп глядеть — он-то тоже звуковой. Как работает — пока не знаю, а что с чем цеплять — запомнил. А про микроскоп — так это штука такая, чтобы невидимое видеть. Я как глянул, так обалдел: всюду зверюшки махонькие. Столько их, Наставник говорит, что каплю воды возьми — и век считай, все не сосчитаешь. Он ведь, Наставник мой, тем и занят, что живое изучает. Оттого я к нему и попал, чтоб изучал он меня. Ну и изучил себе на лихо. Мы-то что дальше, то родней, а ему все печальней. Он-то по мне про верхних судит, а я помалкиваю. Знал, что другой, еще наверху знал, а теперь и умом понял. И то понял, что ничем-то они предо мной не виноваты. Я за столько-то дней, а то и годов подземных, еще и до взрослых лет не дошел, а дружки-то мои детские уж к старости небось подались. Когда им жить, когда по сторонам смотреть? Успей только детей поднять! И себя не виню, что их не любил — чего с несмышленыша взять? А только хорошо, что подземным я такой попался, непришитый, непривязанный. Да и дар мой… Видать от пустыни памятка. Мать-отца сгубила, а меня наградила — чем-то, да утешила. Нечего мне зря на судьбу роптать. Сколько ни тяжко тут, а наверху бы — еще горше: жил бы, как бабка, на отшибе один-одинешенек, без пользы да без радости. А так пораздумаешь: «Ну что ж, если самому от жизни радости нет, надо на других ее потратить, вот и будет мне утешение».

Чудное сегодня со мной случилось. Стоял рядом с Наставником — и застыдился вдруг. Рубашонка-то на мне давно сопрела, ходил в чем мать родила: все равно для глаза его звукового тряпки — как воздух. А тут застыдился. Попросил его одежду мне сделать.

Он, само-собой, удивился, спрашивает, зачем. Я ему и говорю, что там, мол, на земле, температура меняется: летом — зной, зимой — холод, вот мы и носим одежду, чтобы предохраниться, значит. И это, говорю, не только необходимость, но и обычай — мы, мол, так привыкли, что нам без одежки неловко.

А он послушал и говорит:

— Ты становишься взрослым, Ули!

Давний это у нас разговор: все я ему не мог объяснить, что малый я. Не того ради, чтоб меньше спрос, а чтоб не всякое лыко в строку. Что делать, раз он всех верхних по мне меряет?

У них-то все по-другому. И дети не так родятся и растут не так. Какие-то три стадии проходят, а как придут в такой вид, как Наставник, так уже взрослые.

А математику я все-таки осилил. Не всю — еще и начала не видать, не то что конца, — а уже получается. А с химией и посейчас никак. Что шаг — то в стенку лбом.

Чудной у нас с Наставником разговор вышел. Приметил я вдруг: ус у меня пробивается. А там ведь, наверху, как ус пробился, так и засылай сватов. Кто до полной бороды не женится — считай, старый бобыль. Ну и полезло всякое в голову. Я и спрашиваю у Наставника, дети-то у него есть?

А он опять не поймет:

— Как, — говорит, — я могу это знать?

— А кто, — спрашиваю, — это еще знать может?

Он и рассказал, что они на второй личиночной стадии размножаются, когда еще ни ума, ни памяти. Отложат яйца и закуклятся, а за детьми разумные смотрят. Потому-то взрослыми они о том ничего не помнят, все дети для них свои. Так и живут: все родичи, все чужие. Я, так, честно, и понял, и не понял.

— Неужто, — говорю, — вы так никого и не любите? Неужто в вас такой надобности нет? Мы, — говорю, люди, — без любви — как без свету: нам, если не любить никого, так и жить не надо.

А он подумал и отвечает:

— Наверное, такая потребность все-таки существует, иначе бы я так к тебе не привязался. Видимо, на ранних стадиях нашей цивилизации подобные связи все же были, и какие-то атавистические механизмы сохранились.

— Скажи, — спрашиваю, — а неужто вы так друг другу безразличны, что никому и дела нет, где ты на столько лет затворился?

— И да, — отвечает, — Ули, и нет. Пока ты спишь, я бываю среди соплеменников. Для общения вполне достаточно.

Вот к чему я никак не привыкну — что они совсем не спят. Наставник мне, правда, говорил, что у них мозг по-другому устроен, ему такой смены ритмов не надо. Он у них как-то по кусочкам спит, весь не отключается.

Ладно, тут я ему и говорю:

— Наставник, а не пора нам о людях подумать? Время-то идет, а лучше нам чай не становится. Что я, не гожусь еще, чтоб твоим меня показать?

А он мне:

— Не спеши, Ули. Ты, — говорит, — уже сейчас многих заставишь задуматься, но нам нужны не сомнения, а полная уверенность. Нам, — говорит, — со многим придется столкнуться, а твоя психика еще неустойчива. Помни, что чем полней будет наша победа, тем вероятнее благоприятное решение.

А я сегодня себе сделал штуку, чтобы время мерить! Сам придумал, сам смастерил. Им-то не нужно, у них счет по внутренним ритмам, а у меня-то ритмы медленные, со всяким счетом пролетаю. А тонкий отсчет у них по длине волны зрительного звука, тоже не годится. Прежде-то, как какой точный процесс, я от Наставника — ни на шаг. А теперь — красота! Сколько надо, столько и засек.

Одно плохо: раньше-то я времени и не видел, а тут вдруг почувствовал, как бежит, и душу придавило. Свыкся я что-то с подземной жизнью, за работой и думать о прочем забыл. Оно понятно: день на день не похож, я уже белый свет стал забывать. А тут гляжу, как оно мигает, — и на душе тень. Застрял я между двух миров: от одного отошел, к другому не прибился, — глядишь, скоро позабуду что человек я. И так уж, как отсюда глянуть, такой глупой жизнь деревенская кажется! До того мои соплеменники тупые да жалкие! Вот выйду я на свет божий, как мне меж них жить? А потом и спохвачусь: совсем ты, Ули, зазнался! Ты-то какой сюда попал? Только и было в тебе, что тоска неприкаянная да задор щенячий. Большое богатство! А душу сводит. Ну выйду, ну объявлюсь, — все одно не станут они у меня учиться, ни к чему им. На что они, науки твои, короткоживущим? И тут ровно у меня перед глазами посветлело. Ну да, короткоживущие они — здесь. Отрава тут такая, что жизненный цикл сдвигается. А я-то ведь родом из других мест — там полный век живут. Не знаю, какая там беда, а все-таки может что и выйдет?

Свершилось: накрыли нас все-таки! А все из-за счетчика моего. Генератор-то я так настроил, чтоб он Наставнику не мешал, а паразитных гармоник не учел, вот они, проклятые, и вылезли где-то. Ну, вот и пришли выяснить, откуда помеха.

Я-то заработался, не почуял, а Наставник в экранированной комнате был, тоже не услышал. Так что картина: входит гость неожиданный, а я с вибратором сижу, насадку чиню к микроскопу.

Я сперва удивленье почуял, потом страх — оборачиваюсь, а он в дверях стоит, крюки выставил, рука — в сумке, что в ней — не пойму, а похоже, излучатель. И стало мне тут весело чего-то.

— Наставник! — кричу, — выходи, гости пожаловали!

Он так и вылетел. Смотрит на гостя, а тот все меня щупает:

— Что Это? — говорит.

А Наставник этак с холодком:

— Представитель наземной формы разумной жизни.

А гость будто обеспамятел. Стоит столбом, не пойму даже, что у него внутри делается. А мне еще веселей. Глянул на Наставника, вижу: молчит, и говорю ему:

— Боюсь, для нашего гостя это слишком неожиданно, Наставник. Ты уж ему скажи, что в излучателе надобности нет, ничего ему здесь не грозит.

Тот то ли понял, то ли нет, а руку разжал. Встал, зацепился. И опять:

— Что Это?

А Наставник еще холодней:

— Разумное существо, как вы убедились. Просто осуществляется право на эксперимент, я не счел нужным оглашать результаты предварительных исследований. — И спрашивает: — У вас ко мне дело, коллега?