Герман Титов - Голубая моя планета

• Название: Голубая моя планета
• Автор: Герман Титов
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны СССР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

В книге 'Голубая моя планета' космонавт Герман Степанович Титов с лирической теплотой повествует о годах своего детства и комсомольской юности, о чудесных советских людях, общение с которыми обогатило его духовный мир, оказало влияние на формирование характера. Читателя не оставят равнодушными главы, в которых автор рассказывает о перспективах освоения космоса.

В книге помещены фотографии из личного альбома Г. С. Титова, фотохроники ТАСС, АПН, фотокорреспондентов С. Гурария, В. Куняева, А. Ляпина, Г. Омельчука, А. Пахомова, А. Сергеева, А. Столяренко, Г. Товстухи, В. Шитова, Г. Шутова. Детские снимки Г. С. Титова сделаны отцом космонавта С. П. Титовым. Многие из фотографий публикуются впервые.

---

- Был вызов?

- Был, да тебя не было. Бумагу вернули в штаб.

Сейчас трудно вспомнить, сколько раз я надоедал своим врачам, сколько раз обивал пороги их кабинетов, пока все-таки не нашел бумагу и не выехал в Москву.

Адрес был обозначен на вызове, и я очень скоро отыскал небольшой особняк, где разместилось это новое и таинственное для меня учреждение.

В приемной главного врача толпились летчики. Они все были примерно моих лет.

- Вам кого? - строго спросил меня специалист.

- Вас.

- По какому вопросу?

- По космическому. - Я протянул вызов. Он прочитал, улыбнулся.

- Вы не особенно спешили с приездом. Так долго решали?

- Как раз наоборот. Решил сразу, но ваш вызов искал по разным канцеляриям недели три. И вот - нашел...

- Ну что ж, будем смотреть. Вот вам направление в госпиталь.

- Зачем в госпиталь? - удивился я.- Я ведь здоров.

- Потому-то мы вас и вызвали...

Я думал, что медицинская комиссия будет похожа на обычную полковую комиссию. Врачи простукают и прослушают грудную клетку, пощупают суставы, пару раз попросят подуть в измеритель активного объема легких, заставят угадывать цифры на табличках, читать путаные слова, напечатанные мелким шрифтом, и потом напишут на медицинской карте свое непререкаемое «годен» или «нет» - и на том делу конец. Здесь оказалось все значительно сложнее.

Меня положили в госпиталь. Одели в пижаму, дали мягкие шлепанцы и заставили лежать в постели. Обходительные сестры называли больным, и это меня особенно бесило. Бесконечное количество раз вызывали к терапевтам, осматривали, брали анализы, выслушивали сердце, капали под веки какую-то дрянь, от которой зрачки становились, как у вареного судака. Дни шли один за другим. В госпитале здоровому человеку бесконечные процедуры надоедают. Как-то возник у меня с врачом-психологом разговор. Он спросил о самочувствии.

- Поскорее бы отсюда выйти, - ответил я.

- Трудно? Тяжело? - Врач испытующе посмотрел на меня.

- Не то. Просто нудно. Мне, здоровому человеку, лежать в палате, ничего не делая... Сказали бы сразу, годен или нет.

- Вот вы о чем. - Психолог понимающе улыбнулся.

В окно светило солнце, по стоявшим на столе различным приборам и инструментам прыгали веселые зайчики. Врач стал разъяснять, почему необходим строгий отбор людей, намеревающихся отправиться в космос.

- Дорогой мой, - говорил он, - определить степень годности человека, отправляющегося в космос, очень сложно. Мы идем неизведанными путями, и малейший просчет будет непоправим. Надо точно выяснить, как вы переносите различные нагрузки. Это задача со многими неизвестными. Ясно только одно: человек, который полетит в космическом корабле, должен быть здоров. Абсолютно здоров. Так что миритесь с тем, что вам ставят градусник по нескольку раз в день и еще докучают многими другими процедурами.

Надо, - значит, надо. В который раз покорно беру из рук медсестры градусник, зажимаю его под мышкой и углубляюсь в чтение. Подходит медсестра, забирает градусник, смотрит на него и качает головой.

- Что такое?

- Тридцать семь и шесть. Бюллетень с такой температурой выписывают, - отвечает она и идет к врачу-терапевту.

- Постельный режим. Испытания прекратить.

Пришлось лечь, сгонять температуру, изживать насморк. Это тревожило. В голове зашевелилась беспокойная мысль: а вдруг отчислят? Так уже отчислили многих кандидатов. Уехали домой мои товарищи однополчане Олег Чиж и Алексей Нелепа. Терпеливо лечусь.

Выздоровел. Опять процедуры, проверки. Кажется, все обстоит благополучно.

Прошло еще несколько дней. Мне выдают документы, приказывают возвращаться в свою часть, продолжать службу. И ждать решения.

Снова родной полк, встреча с друзьями по службе, полеты на «миге», тренажи, отработка упражнений программы военного летчика 2-го класса.

Еще один вызов в Москву. И вот долгожданное: «Зачислен!»

Вернулся в свой авиагородок, где мы получили новую комнату.

- К новоселью все готово! - радостно встретила меня Тамара.

- Не будет новоселья. А вот проводы придется устроить.

- Зачислили?

- Да.

Прощаюсь с родным полком, с друзьями, ощущаю невольную грусть. Рвусь к интересной большой работе, по жаль расставаться с полком, товарищами по службе.

Спасибо вам, мои старшие товарищи, командиры: всегда уверенный в себе и в своих подчиненных Николай Степанович Подосинов; строгий, не дающий спуску за малейшие ошибки и одинаково заботящийся о каждом летчике Степан Илларионович Шулятников; мастера высшего пилотажа, которых мы, молодые летчики, считали виртуозами, - Николай Василевич Поташев, Николай Евграфович Степченков и Алексей Данилович Никулин. От каждого из вас получил я щедрую долю опыта, знаний и навыков. До свидания, друзья по училищу и полку, Коля Юренков, Лева Григорьев. Высокого вам неба!

...Все это вспомнилось, пока я находился в сурдокамере. На листе бумаги я перечислил задания и дела, которые надо выполнить. Ведь мое пребывание в сурдокамере не только тренировка будущего космонавта в условиях абсолютной тишины, но и своеобразный эксперимент; врачи правы: идем в космос неизведанными путями.

Оглядываю свое жилье, его скромную обстановку. Рядом со столом - небольшое кресло. Специальный пульт, глазок телекамеры. Под руками все, что требуется для дальнего рейса: пища, вода, предметы быта, книга для чтения. Так или примерно так будет там, в космосе. Одиночество, тишина да стремительное движение в безбрежных просторах Вселенной, невидимое глазу даже в иллюминатор, движение, от которого наступает невесомость.

Мне вспоминается, как любители-грибники, определяя тишину, царящую в лесу, говорят: «Так тихо, что слышно, как грибы растут».

Одна за другой проплывают картины детства, ранней юности, будто в тумане виден небольшой, построенный отцом домик в родном селе Полковниково. Над ним шумят кроны могучих деревьев.

Родной мой Алтай, чудесный край сибирский! Я вижу его то в зимнем уборе - в сугробах и снежных застругах, когда бескрайняя даль светится тысячами рассыпанных солнцем искр, то в буйном весеннем цветении садов, то в неповторимых фантастических красках осени. Да, хорош наш Алтай, чудесна его природа: уж если зима - так зима, добротная, со всеми ее прелестями, уж лето - так лето! Ничего нет вполовину, все, все дается человеку полной мерой.

Эти воспоминания о прошедшем вызваны чувством самоанализа, желанием проанализировать свой характер, свои поступки, отношение к окружающему, к своему долгу. У Николая Островского есть изумительно точно сформулированное кредо жизни советского гражданина. Речь идет о том, чтобы он, подводя итоги сделанному, мог сказать, что вся его жизнь, все силы отданы самому прекрасному на свете - борьбе за освобождение человечества.

Наивысшая цель! И высказана она писателем-коммунистом, перед несгибаемым мужеством которого преклонялись все мои сверстники.

Но ведь и при жизни не худо оглянуться назад, прикинуть, оценить свои дела, свои пути. Куда идешь, поспеваешь ли за стремительно мчащимся временем, глядя в светлые горизонты жизни, или едва-едва плетешься по обочине большака, сторонясь движения, а может, даже свернул на какую-нибудь тропку, едва видную среди чертополоха или бурьяна?

Думается мне, что каждому человеку, особенно в молодые годы, нужно ставить такие вопросы и по мере возможности отвечать на них. Смотреть иногда на себя со стороны строгим критическим взглядом и, как принято говорить у нас в авиации, «делать разбор полетов».

Самой программой подготовки космонавтов мне представлялась такая возможность. Поэтому так и захватили воспоминания...

Я нашел верную и непобедимую вакцину против хандры - труд. Взялся за карандаш. В детстве серьезно рисовал только дважды. Первый раз это было после того, как прочитал замечательную поэму Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Недели две сидел с карандашом над портретом Ильича. Помню, отец меня похвалил.

Второй раз я рисовал портрет Печорина. Я люблю прозу М. Ю. Лермонтова. Мне кажется, что в ней, как в кристалле горного хрусталя, собрано все лучшее, все светлое, все умное и чистое, что скрыто в русском языке. В детстве мне нравился и Печорин - этот сильный и глубоко чувствовавший человек, так и не нашедший того благодатного края, где он мог бы принести людям добро. Он прожил короткую жизнь в короткой повести Лермонтова, сделал больше плохого, чем хорошего, но зато показал, сколько красоты заложено в человеке даже тогда, когда «высший свет» сочтет его лишним... То были далекие, юношеские увлечения...

Когда я взялся за карандаш в сурдокамере, на бумаге быстро появились абрисы другого, нового моего героя.

Через четыре дня, как мне потом рассказывали, врачи удивились, увидев в телевизоре портрет Циолковского.