Герман Титов - Голубая моя планета

• Название: Голубая моя планета
• Автор: Герман Титов
• Издательство: Военное издательство Министерства обороны СССР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1977

В книге 'Голубая моя планета' космонавт Герман Степанович Титов с лирической теплотой повествует о годах своего детства и комсомольской юности, о чудесных советских людях, общение с которыми обогатило его духовный мир, оказало влияние на формирование характера. Читателя не оставят равнодушными главы, в которых автор рассказывает о перспективах освоения космоса.

В книге помещены фотографии из личного альбома Г. С. Титова, фотохроники ТАСС, АПН, фотокорреспондентов С. Гурария, В. Куняева, А. Ляпина, Г. Омельчука, А. Пахомова, А. Сергеева, А. Столяренко, Г. Товстухи, В. Шитова, Г. Шутова. Детские снимки Г. С. Титова сделаны отцом космонавта С. П. Титовым. Многие из фотографий публикуются впервые.

---

Ласково опустилась его ладонь на мою голову, потрепала вихры. Потом, спокойно шагнув через порог, отец вышел. Я метнулся за ним.

- Останься, сынок, - попросила мать.

Я остался и долго смотрел вслед уходившему отцу, пока все провожающие не скрылись за поворотом нашей улицы.

Сидеть одному стало невмоготу, я выбежал на улицу и лег в густую, мягкую траву. Там я пролежал до ночи, рассматривая до боли в глазах мерцающие звезды. И, наверное, в тот поздний вечер впервые думал, думал долго, серьезно, как думают взрослые...

Маме было трудно. Я хотя и «остался мужчиной в доме», но пользы от меня по причине возраста было мало, а на руках у мамы была совсем крохотная моя сестренка Земфира. Поэтому в один из дней к нашему дому подъехали две брички и, погрузив нехитрые пожитки, мы поехали в «Майское утро».

Дом деда, в котором поселилась наша семья, был срублен еще коммунарами и стоял на краю деревни среди высоких старых берез. Сразу за оградой начинался лес, полный ягод, грибов и всякой живности...

Дед Михайло затосковал по куреву, потому что в нашу «кооперацию», как называли у нас магазин, все реже стали привозить папиросы и махорку. Перешли на самосад, и в мои обязанности вошло приготовление этого зелья. На самодельном резаке раз в неделю я готовил деду мешочек, туго набивая его измельченными табачными стеблями и листьями.

Это был настоящий самосад, от которого, как говорила бабушка, мухи дохли в избе. Бумаги для курева тоже не было, а тех немногих газет, приходивших в село не очень-то регулярно, даже при экономном расходовании хватало на три-четыре дня, то есть дед курил почти беспрерывно, часто сворачивая очередную самокрутку, когда в мундштуке тлел еще окурок.

Как-то я увидел на подоконнике книгу, которую дед Михайло читал несколько вечеров подряд, присев поближе к лампе. На малиновом фоне обложки большие серые печатные буквы: «Рожденные бурей». Теперь же от книги остались только корочки - все листы были аккуратно вырваны.

Прошло немного дней, и все стало ясно. После переезда библиотека отца была свалена на чердаке. Выбрав очередную книжку, дед добросовестно ее прочитывал от корки до корки, а прочитанное выдирал по листу и скручивал из них цигарки. Будто стыдясь этого, он отрывал листы, когда в избе никого не было. А на подоконнике росла стопка аккуратно сложенных переплетов...

Однажды вечером дед спустился с чердака с новой «добычей». На этот раз он нес под мышкой толстенный том. «Этого хватит надолго», - подумал я. Но мои расчеты не оправдались. Переплеты разных книжек и брошюр росли на подоконнике, а дед все листал здоровенный том, так и не вырвав из него ни одной страницы. Помню, я клеил что-то и попытался было использовать книгу как пресс.

- Положи на место, - строго сказал дед. - Ты, парень, этой книгой не балуй. Это тебе не сказки и побасенки. Это, внук, Карла Маркса сочинение, ка-пи-тал ума и опыта человеческого...

Я никогда не забуду, как почти в семьдесят лет мой дед, бывший партизан, участник войны против Колчака, распознал «капитал ума и опыта человеческого» в трудах К. Маркса, как по ночам читал и перечитывал страницы его «Капитала»...

Когда последних лошадей в селе забрали в обозы воинских частей, дед стал приучать к упряжке колхозных коров. Делал он это мастерски. Часто на такие объезды брал и меня. Впустую мы не ездили и каждый раз старались захватить попутную кладь.

Посадит меня дед поверх воза, сам с вожжами рядом идет и, не знаю почему, но всегда, погоняя корову, поет одну и ту же песню - «Я на горку шла». Или сыплет прибаутками.

Перевалив какой-нибудь косогор, дед давал корове отдохнуть.

- Слезай, - командовал он. И нередко тут же на дороге устраивал занятия по арифметике.

- Скажи-ка ты мне, внучек, - начинал он с хитрым видом, - было у купца двадцать пять копеек. Восемь он истратил на сукно, семь на ленты, четыре отдал в долг знакомому, а сам, видя, что деньжонок маловато, занял у дружка одиннадцать копеек...

Решив в уме нехитрую дедовскую задачу, я отвечал. Довольный дед командовал:

- Теперь поехали...

Иногда дед предавался воспоминаниям...

- Видишь, Гера, вон ту просеку? По ней мы перевозили избы из Журавлихи в наше село. А у той вон рощи пост наш сторожевой держали. Время такое было, что без ружья мы с тобой не поехали бы даже в седле, не то что на возу.

И тогда узнал я историю коммуны, историю моих дедов - коммунаров, услышал и навсегда запомнил имя Адриана Митрофановича Топорова, первого просветителя и друга алтайских бедняков.

...Революционная волна докатилась до наших мест. И там, куда приходили на побывку солдаты Красной гвардии, где сибиряки-партизаны отвоевывали у отрядов белой армии села и целые районы, создавались коммуны. У нас во главе коммуны стали журавлихинские партизаны. Я горжусь тем, что оба мои деда были одними из организаторов этой коммуны.

Оставаться в старых селах - в логове кулаков - коммунары не хотели. Выбрали они поодаль красивое место и начали рубить новые избы, перевозить старые с насиженных мест. Возводили амбары, склады. Поднимали целину. Одна из коммунарок, Зайцева П. И., мягкий и сердечный человек, склонный к раздумью и мечтательности, предложила назвать коммуну «Майское утро».

Коммунарам приходилось защищать свое добро от набегов кулацких банд и белогвардейских отрядов, бродивших по лесам, как стаи голодных волков. Все свои дела коммунары решали сообща, все делили поровну и работали всей коммуной не покладая рук.

Принимались в коммуну новые крестьяне на собрании, где произносили клятву быть верными общему делу, работать добросовестно, не заводить склок, отказаться от старых привычек и участвовать в культурной жизни. И клятву свою коммунары держали крепко.

Коммунары построили школу, и учились в ней все - от мала до велика.

Теперь, раздумывая над прошлым своего родного села, я вспоминал школу, где когда-то учились коммунарские дети. Именно она воспитала в нас любовь к природе и жизни, к искусству...

Письма с фронта приходили редко и были полны заботой о домашних и колхозных делах. Отец очень тосковал вдали от семьи, от родимого края и часто в солдатском треугольнике присылал свои стихи.

С каким бы радостным томленьем
К земле бы грудью я припал.
С каким бы трепетным волненьем
Знакомым полем прошагал.
Там в тихие часы рассвета,
Как брызнут первые лучи,
Среди полей далеко где-то
Теперь токуют косачи...

У меня сохранилось еще одно стихотворение отца, написанное им в те годы. Оно, вероятно, навеяно весной:

Весенней ночью сад шумит
И голой веткою стучит в мое окно.
Меня томит, в такую ночь никак не спится.
Я поднимаюсь у окна, стою с горячей головою.
Там на дворе идет весна своей промокшею тропою.
Я буду в комнате бродить средь тихого ночного мрака
И буду думать, и курить под шумный говор в буераках.
Не молод я, но если в ночь, когда весна в степи родится
И в окна шепчет теплый дождь, в такую ночь никак не спится.

Вскоре я подружился с ребятами из детского дома, эвакуированного из осажденного Ленинграда. Они поразили меня серьезностью и рассудительностью. Эти дети рано узнали горе.

Здесь пришло первое мальчишеское чувство привязанности. Лора Виноградова... Что о ней сказать? Она была не самая симпатичная из всех ленинградских девчонок, но я до сих пор не забуду ее старенькое черное пальто, ее серьезное лицо и белую шапочку. Вначале я долго смотрел на нее издалека, боялся заговорить, боялся показаться смешным, но потом как-то само по себе произошло так, что она рассказала мне о своих родителях, о голодном Ленинграде, о трудной и холодной дороге к нам, на Алтай. И мне еще сильнее захотелось сделать для нее что-то большое, необычайное, героическое, чтобы вернуть ее в родной дом и чтобы она встретилась там с матерью и отцом. Не очень-то мне нравился и тот строгий распорядок, по которому детдомовцы должны были в одно и то же время ложиться спать, в одно и то же время завтракать, обедать и ужинать...

Начало "спортивного пути"

Мы-то, сельские ребята, привыкли есть и гулять, когда хотели, и нередко нас загоняли домой, когда уже совсем стемнеет. Только намного позже привык я к тому порядку, который так не полюбился мне в детстве.

...Шли месяцы, сменялись зимы веснами, обновлялась земля колхозная новыми всходами, и с годами светлели лица людей. Вести с фронтов войны были все радостней, все ближе был день Великой Победы, ради которого пролито столько крови на полях сражений, стольким потом политы пашни, столько слез выплакано от горя и непосильной работы.

- Живые будут дома, а мертвым - вечная память. Много головушек положено за нас, - часто говаривал дед все эти годы, когда заходила речь об отце.