Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" № 5 за 2003 год

• Название: Журнал "Вокруг Света" № 5 за 2003 год
• Автор: Вокруг Света
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Без преувеличения можно сказать, что это было непривычное, невиданное ранее в России единение царя и народа. Ведь население города в то время не превышало 150 тысяч человек и поднять бокал во здравие государя мог каждый пятый.

Иван Крылов также регулярно бывал на таких царских пирах. Впрочем, его, знаменитого поэта, частенько приглашали и отдельно — пообедать с царской семьей. Крылов же, прославленный не только своими знаменитыми баснями, но и ничуть не меньше своим чудовищным аппетитом, оставался этими обедами недоволен: “Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылушки… Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней. Припомнился Пушкин: “О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?..” Вернулся домой преголодный. Пришлось в ресторацию поехать”.

Жизнь шла своим чередом, годы сменяли друг друга. Пришла пора наступить и памятному 1812 году. Во время нашествия наполеоновских армий судьба Петербурга долго висела на волоске — натиск французов казался неотвратимым, особенно после сдачи Москвы. Шла речь об эвакуации двора, да и самой столицы. Легенда гласит, что когда было решено вывезти в Финляндию Медного всадника, то жившему тогда в Каменноостровском дворце Александру якобы явился во сне сам Петр Великий и торжественно изрек, что, доколе он будет стоять на берегах Невы, до тех пор город не падет. И пусть это только легенда, но она удивительно точно отражает мистическое значение и самого Петра, и воздвигнутого в его честь памятника в жизни и судьбе Петербурга. Действительно, никогда враг не вступал на улицы города, стоящего на самом краешке русской земли.

Всеобщий и достаточно продолжительный восторг от восшествия на престол Александра совпал с еще одним радостным событием — весной 1803 года Петербург торжественно встречал свое первое 100-летие. В мае к столице шли непрерывные гуляния. Как писал очевидец, в день рождения города “несметное множество празднично одетого народа наполняло собою все аллеи Летнего сада… на Царицыном лугу стояли балаганы, качели и другие приспособления для всякого рода народных игр. Вечером Летний сад, главные здания на набережной, крепость и небольшой голландский домик Петра Великого… были великолепно иллюминированы. На Неве флотилия из небольших судов императорской эскадры, разубранная флагами, была также ярко освещена и на палубе одного из этих судов виден был… так называемый “Дедушка русского флота” — ботик, с которого начался русский флот…

Общественные удовольствия в Петербурге, стесненные при Павле, оживились с воцарением его преемника… Процветали комическая опера и водевиль… Частые маскарады чередовались с театральными представлениями… в течение поста ежедневно бывали духовные концерты. Гендель, Моцарг, Гайдн… В летнее время высшее общество не разъезжалось, император Александр жил летом в Каменноостровском дворце, а общество селилось по соседним островам. Устраивались часто общественные гуляния”.

В царствование Александра I город приобрел свои, уже узнаваемые нами, черты. В нем впервые в полный голос “зазвучала” необыкновенная гармония зданий, неба и воды. Строгий классицизм екатерининского Петербурга, “проглотив” мрачный павловский замок, слился с роскошным александровским ампиром и вместе с сияющими жемчужинами ушедшего века барокко образовал знаменитую каменную симфонию Петербурга.

“Надобно расстаться с Петербургом, — писал поэт Батюшков Б 1811 –м, — расстаться на некоторое время, надобно видеть древние столицы; ветхий Париж, закопченный Лондон, чтобы почувствовать цену Петербурга. Смотрите — какое единство! Как все части отвечают целому! Какая красота зданий, какой вкус и в целом какое разнообразие, происходящее от смешения воды со зданиями. Взгляните на решетку Летнего сада, которая отражается зеленью лип, вязов и дубов! Какая легкость и стройность в ее рисунке! ”

Кому же, как не Крылову, было любить знаменитую фельтеновскую решетку — баснописец частенько гуливал по аллеям Летнего сада, дремал в тени деревьев на скамье, да так однажды загулялся, что… остался в этом милом его сердцу саду навсегда, запечатленный в бронзе бароном П.К. Клодтом десятилетием позже…

Не забывая и о подушке на окне его дома, и о многочасовом дремании на лавочках Летнего сада, отдадим ему должное — при всей своей тучности Иван Андреевич был на редкость подвижен, он не пропускал ни одного сколько-нибудь значимого городского события, его часто видели на различных приемах и парадах, вспомним хотя бы знаменитую картину ГГ. Чернецова «Парад на Марсовом поле», где он стоит в толпе вместе с Жуковским, Пушкиным и Гнедичем. Крылов неизменно оказывался в самой гуще толпы, вместе со всеми ротозеями, но при этом столь же неизменно выделялся некой своей отстраненностью мудреца. Он, улыбаясь, вслушивался в народную речь, с налетом легкой иронии всматривался в окружающие его лица. Из его карманов вечно торчали обрывки бумаги, на которых он записывал услышанное выражение или сложившуюся строку очередной басни. Когда Иван Андреевич шествовал по Невскому проспекту на обед в Английский клуб (ныне кинотеатр “Баррикада”), десятки людей здоровались с ним — Крылов был не просто знаменитостью, он сам был важной частью этого города и знал его досконально. Он видел его в разное время года, с разных точек, а однажды даже хоть и с большим трудом, но забрался по лесам на самую вершину строящегося Александрийского столпа и, стоя там, все вглядывался в этот город, столь непохожий на другие русские города.

Центр Петербурга, окончательно обосновавшийся на Адмиралтейской стороне, поражал наблюдателя геометрической правильностью, строгой логичностью и незамутненной изгибами перспективой. Особенно же хорошо то рациональное, европейское — “от головы” начало, которое было положено в основу придуманного Петром града, было видно сверху. Дающие городу градостроительный скелет два проспекта — Невский и Вознесенский, а также Гороховая улица разбегались не вольно, а строга, под углом друг к другу, солидно следовав в разные стороны света от своего центра — сверкающего шпиля обновленного Адмиралтейства. Было видно, что эти три луча пересекаются проложенными как по линейке улицами и проспектами, а также Фонтанкой и Мойкой, специально, для порядка, загнанными в каменную оправу набережных. Но дальше, за невидимыми границами центра — в Московской части, в Коломне, на Васильевском, на Петербургской стороне — словом, там, куда «не дотянулась» линейка создателя, царил хаос жизни: смешение пустырей, кривых, узких и широких немощеных улиц со сверкающими лужами посредине, с низенькими домиками, крытыми дерном, с зарослями кустов вдоль виляющих в их тени проток и речек. А еще дальше — расстилались безбрежные пространства окружающих город лесов и вод.

…Вообще же город развивался неравномерно. В целом он стремился в сторону Москвы — удобство материковой, твердой земли (при недостатке мостов через реки и при постоянной угрозе наводнений) было очевидно, и поэтому особенно густонаселенными стали Адмиралтейский остров и Московская сторона. Знать жила на Адмиралтейской части, а также выше по Неве. Население же Московской части состояло преимущественно из мелких чиновников, работных людей и ямщиков. Во многих районах города на постоянных квартирах жили полки гвардии и гарнизона. Моряки селились на Васильевском, у Галерной гавани и в Кронштадте. Адмиралтейскую часть, Васильевский остров облюбовали иностранцы. Петербургская и Выборгская сторона в сравнении с материковыми частями города казались малолюдными и глухими.

К началу XIX века определилась “специализация” и окрестных, ближних к городу районов. С Московской стороны начинались основные дороги на Новгород, Лугу, в Прибалтику. Вдоль этих дорогжили крестьяне, кормившиеся извозом, — Петербург требовал тысячи возов с провиантом, материалами, выгодным было и ямское дело. Возле Царского Села, Петергофа и других государевых резиденций можно было увидеть огороды и выгоны — поставлять овощи, фрукты и мясо ко двору было весьма доходно, как и работать садовниками в обширных пригородных парках и садах.

В тревожные летние дни 1812-го Крылов, как и обычно, стоял в толпе, провожавшей на войну части петербургского ополчения. Возможно, видел ои и ехавшего по набережной Невы к своему дому старого одноглазого человека в белой фуражке — возвращавшегося от царя Кутузова, только что назначенного главнокомандующим.

Говорят, приехав домой, фельдмаршал сказал: «Победить, может, и не удастся, но перехитрить попробую». Народ радовался этому назначению, видя в Кутузове спасителя России. Совершенно так же думал и Крылов, написавший потом одну из своих лучших басен «Волк на псарне», ставшую необыкновенно популярной в те времена. Рассказывали, что французы кaк-то перехватили русского фельдъегеря с секретным пакетом, а вскрыв его, обнаружили только листки с текстом этой басни. Обескураженные таким поворотом событий, они долго допрашивали юнца, пытаясь расшифровать скрытый смысл послания, но якобы только один Бонапарт, которому басню перевели на французский, понял, кого имел в виду автор, описывая роковую ошибку серого волка, попавшего вместо овчарни па псарню. Понял он и то, что, будучи зажатым в угол, этот самый волк вряд ли уже сумеет перехитрить старого седою псаря. Так оно и получилось…