Олег Рой. - Амальгама счастья

• Название: Амальгама счастья
• Автор: Олег Рой.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33558-9

Принимая бабушкин подарок, Даша и вообразить не могла, что старинное трюмо и маленький сиреневый конверт так изменят ее жизнь. Бабушка, оставляя Даше наследство, надеялась сделать ее счастливой. Но так ли просто быть счастливой в жизни, где твоя случайная удача — повод для черной зависти? Причем не кого-нибудь, а самого близкого человека! Легко ли принять судьбу, в которой кровные узы оказываются путами, верность легко предается?! Трудно удержаться на краю пропасти, если единственное понимающее тебя существо — это… зеркальное отражение. Но что таится за ним?

---

Олег Рой Амальгама счастья (Капризы судьбы)

Сидни Шелдон говорил о технике сочинительства: «Я пытаюсь писать так, чтобы читатель не мог закрыть мои книги…» Подобное можно сказать о писательском кредо Олега Роя. Увлекательнейшие истории, неожиданные сюжетные повороты, яркие образы сильных, незаурядных личностей стали причиной обращения кинематографа к творчеству писателя. По его романам снимаются фильмы в России, Америке. Характеры персонажей автора раскрыты с удивительной глубиной и психологической точностью. Олег Рой пишет о вечном — о КАПРИЗАХ СУДЬБЫ, которая сегодня может лишить человека всего, что дорого в жизни, а завтра невзначай вернуть радость бытия. Но его герои, оказавшись на распутье, находят шанс, который дает им провидение, и становятся счастливыми. Перелистывая последнюю страницу захватывающего повествования, испытываешь жалость, что книга закончилась.

А. МАРИНИНА

ЧАСТЬ I Глава 1

Дождь шел всю ночь. Он шумел, постукивал и, казалось, выматывал всю душу — осенние дожди, знаете ли… Даше не спалось, она бродила по комнатам, долго и жадно пила на кухне воду — холодную, из-под крана. Потом закуривала на балконе и, замерзнув, выбрасывала маленькую тлеющую ракетку. Вернувшись в комнату, застывала перед своим отражением в небольшом настенном зеркале (господи, осунулась-то как за эти два дня!), с размаху бросалась на кровать, тоскливо ждала сна, который не шел, и знала, чувствовала: вот-вот позвонят.

Телефон зазвонил в четыре утра.

— Одевайся, — сухо сказал знакомый голос. — За тобой придет машина.

— Зачем?

— Она хочет тебя видеть.

Даша задумчиво положила трубку на рычаг. Хочет видеть — это хорошо. Если человек чего-то хочет, значит, еще есть надежда…

В темноте быстро замелькали глянцевые апельсины фонарей, яркие магазинные вывески, знакомые улицы и повороты. Вот и Смоленская площадь, незаметный двухэтажный особнячок, привычная, тяжело-гранитная мемориальная доска: «Здесь жил и работал академик Петр Петрович Плотников». Интересно, думала Даша, надолго ли сохранится этот дом жилым, после того как Веры Николаевны не станет?… Говорили, что на особняк давно зарится некая могущественная организация (очень уж удобно расположен, уютен, респектабелен), но жильцов до сих пор не трогали — из уважения к более чем девяностолетней вдове именитого ученого. Не в Бутово же ее перевозить вместе с прочей людской мелочью?! Да и ждать, конечно, оставалось недолго: двадцатый век на исходе, а Вера Николаевна, слава богу, родилась в последнем году девятнадцатого.

Пройдя через анфиладу комнат, Даша тихонько постучала в спальню. Привычного «войдите» не услышала, но словно бы почувствовала: скрипнула кровать, шевельнулся воздух. Бледный профиль на подушке, крупный породистый нос и все еще зоркие, хищные, насмешливые глаза — подумайте только, насмешливые!

— Как вы сегодня, Вера Николаевна?

— Слава богу, хоть сейчас отучилась бабушкой называть. — Голос был, как всегда, немного высокомерен. Сухость у этой семейки в крови. — Какая я тебе бабушка?

— И верно, — весело согласилась Даша. — Никакая. Что из меня за родственница? Седьмая вода на киселе, внучатая племянница троюродной сестры… А все же ответьте: самочувствие как?

— Скверно. — Ястребиный глаз требовательно и грустно покосился на Дашу. Да-с, теперь таких не делают, и нынешние — как ни стараются — так не смотрят. Вот и сама Даша, как ни силилась обучиться, никогда не могла смотреть одновременно нахально и нежно, проницательно и наивно. В бабушке же, несмотря на немощность, сохранялись и женская царственность, и какая-то естественная, необидная надменность. Чего ж вы хотите: Серебряный век, дворянская выучка… Порода, одним словом.

А старуха меж тем продолжала:

— Кажется, все, Дашенька. Нажилась. Пора и честь знать. Последние два дня ни есть, ни пить не могу; и ничего не болит — а не спится, все думается…

Тебе не спится, с легким и саму ее удивившим раздражением подумала Даша. Да вокруг тебя последние два дня никто не спит. Недвижимость! Деньги! Вклады! Антиквариат! Картины Рериха, Левитана, Поленова, Серова, и все, заметьте себе, подлинники… А завещания-то и нет. Семья волновалась, подсчитывала, плела интриги. Сама-то Даша, положим, к дележке этого пирога прямого отношения не имела — слишком уж дальняя родня. Да она никогда на бабкины ценности не зарилась — прямых наследников много. Тем не менее и ей последние дни спалось плохо; нервы были натянуты. Во-первых, бабушка ей совсем не чужая: видеть ее при смерти, знать, что расставание неизбежно, было грустно и тягостно. В сущности, в последние годы только она и оставалась для Даши единственным близким человеком, родственной не по статусу, а по сущности. А во-вторых, от истории со всеобщим ожиданием наследства веяло чем-то давно забытым — драмами нелюбимых сыновей, традициями древнего рода, тайнами и проклятиями русских усадеб… И немножко щекотало, дрожало где-то внутри, за пазухой — не то чтоб очень богатства хотелось (что с ним, интересно, делать? На охрану от киллеров тратить?), а любопытно все-таки, забавно, интригующе.

Так думала Даша, а сама машинально говорила то, что обычно говорят умирающим:

— Полно вам. Не так все плохо. Это осень на вас действует. Дождь целый день, и в окнах серо, потому и настроения нет. А выглядите, по-моему, даже лучше обычного…

И осеклась. Тоскливый взгляд старухи заметался по комнате, рука потянулась и цепко ухватилась за Дашино запястье. Нет, плохо, плохо… Не выдюжит Вера Николаевна, сдастся. Жалко ее. Но и права бабка — пора. Ничего не сделаешь.

— Ты присядь, Даша. Хочу с тобой поговорить… Эти, — она неловко повела головой в сторону закрытой двери, — пусть все делят. Не сердись, девочка: фамильные жемчуга пусть в фамилии остаются. Сама понимаешь: даже если б я захотела что-то тебе оставить, по судам бы затаскали, загрызли. Ничего плохого не хочу сказать о своих детях: упорны, настойчивы, но… уж очень своего не упустят. Понимаешь, что я хочу сказать? Заждались моей смерти. Да и то сказать, долго ведь ждали. А все-таки не должны бы так открыто, так явно… Но и я им веселый сюрприз приготовила!

Бабушка закряхтела, заворочалась на высокой постели, и откуда-то из кружевных прошв, из белоснежной кипени подушек и простыней вдруг вынырнул продолговатый узкий сиреневый конверт.

— Это тебе, Даша. Только тебе. — Голос был серьезен и ласков, а глаза смотрели на внучку так пронзительно, что у Даши сжалось сердце. — Ты погоди пока читать. Вот когда все кончится, тогда уж… Клади, клади в сумочку, не смотри на меня так. Спрятала? Ну вот и ладно. Я, признаться, долго раздумывала, не сразу решилась… на такой шаг. Но после поняла, что ты единственная, кто сможет меня заменить… А впрочем, может, я и сама еще сгожусь, а?

Вера Николаевна неожиданно подмигнула девушке и вдруг совсем другим, железным голосом произнесла:

— Нельзя! Ко мне нельзя. Я занята!

Даша вздрогнула, оглянулась на дверь спальни. Та, оказывается, была уже приоткрыта.

— Ты извини, мама, — тихо и вальяжно протянул тот, кто звонил Даше нынешней ночью. — Мы привезли нотариуса, едва сумели уговорить в такую рань. Может быть, начнем?

Вера Николаевна тяжело подняла плохо слушающуюся руку, поправила седые, сбившиеся на подушке волосы. И вдруг, с каким-то обреченным озорством взглянув на Дашу, произнесла:

— Не сегодня, Сережа, прошу тебя. Я не могу сейчас принимать посторонних, тем более мужчин. Я… плохо выгляжу.

* * *

Даже спустя много дней после смерти Веры Николаевны Даша не могла удержаться от улыбки, вспоминая это последнее бабушкино женское кокетство.

Не удержалась, разумеется, в ту вполне драматическую минуту, невольно восхитившись про себя: ну и старуха! И немедленно поплатилась за свой смешок.

— Конечно, конечно, как скажешь. Он подождет. Но, наверное, и Даша тебя уже утомила. Говорил я тебе, не надо было выдергивать ее из дома — еще успеете и навидаться, и наговориться… — жестко прервал их Сергей Петрович.

И уже обнимал Дашу за плечи, уводил, тянул из комнаты, недобро на нее поглядывая и делая вид, что не слышит тихих возражений матери.

В просторной гостиной, там, где матово отсвечивали горки, заполненные старинным фарфором, где хрустальная люстра бросала торжественные блики на огромную дубовую столешницу (как же памятны были Даше нечастые, чинные семейные празднества за этим столом по случаю бабушкиных именин — в те годы, когда она их еще праздновала!), где по стенам разбросаны были мягкими цветовыми пятнами полотна русских передвижников, — так вот, в этой самой гостиной дядя уютно устроился в кожаном кресле и предложил:

— Садись и ты. Домой ведь не поедешь? Конечно, нет, что я спрашиваю… Вы ведь не договорили.